Где обитают дикие леди
В тот дурацкий день, когда он меня бросил, я забыла побрить руки. Когда я про это вспомнила, то забеспокоилась – заметит он или нет, обратит ли мое внимание. Я костерила себя за то, что надела футболку с коротким рукавом, разглядывала торчащие длинные волоски, пыталась незаметно заглянуть и посмотреть, что там под мышками. Именно этим я была занята в момент, когда он, сидя за столом напротив меня, что-то пробормотал – так тихо и неразборчиво, что мой погруженный в мысли о волосах мозг отказался воспринимать его слова. Я спокойно переспросила – что-что? – как он вдруг принялся рассыпаться в извинениях.
Сидя в вагоне по дороге домой в тот вечер, я уставилась на рекламу салона эпиляции – хотя никогда прежде не обращала на нее внимания. Красивая длинноногая женщина в коротеньких шортах улыбалась мне с плаката. Безупречная светлая кожа, стройные гладкие ноги, напомнившие мне змей. Я не могла оторваться: в этот момент я осознала всю трагичность произошедшего. Это случилось потому, что у меня на теле были волосы. Потому что ни руки, ни ноги, ни тело не были идеально гладкими. До чего же я неухоженная! Разве так можно? Вот почему он мне изменял, вот почему он от меня уходит. Он все время сравнивал мое тело с другими – шелковистыми, нежными – и сделал соответствующий выбор. Мысли проносились в голове словно в бешеном калейдоскопе, и желание избавиться от волос стало всеобъемлющим. Я уже не думала ни о чем другом – моя сила улетучилась. Осталась только мечта о безупречной гладкости.
Смывая с головы шампунь, я задумалась, почему тетя отказывала мне в праве избавиться от волос. Я ведь их на дух не переносила. Как же мерзко было все время о них думать. Вот стоит мне привести себя в порядок, обрести нежную и гладкую кожу, как сразу появится прекрасный новый мужчина из моих светлых грез. А вместо этого приходит тетя и словно ушатом ледяной воды разгоняет мои мечтания прочь.
Дожидаясь, пока остывшая вода в душе снова нагреется до комфортной температуры, я рассматривала свои руки – сначала одну, потом другую. Смотри, тетушка. Видишь, какие гладкие? Процедура сработала. Я погладила себя по коже и почувствовала, как по щекам потекли слезы. Я направила душ себе на лицо, чтобы никто не заметил.
Вообще-то тетя была права. И я это прекрасно понимала. С волосами или без – я это все равно я. Все тот же человек, что и прежде. Черт, ну какая я дура. Вот зачем он мне все это вывалил? Про свои «дозревшие чувства к другой женщине». Он их что, раскладывал на солнышке возле окна, чтоб они побыстрее «дозрели»? И что он ожидал услышать в ответ? «Ну, что ж, твое право». Тоже мне, ответила. Надо было хоть разозлиться. Если бы я чуть-чуть задумалась над его словами, то поняла бы, что он говорит ерунду. Вместо этого я просто сделала вид, что все нормально. А почему? Ради чего? Мне что, промыли мозги?
Коробочки воспоминаний вскрывались одна за другой. Темное, туманное месиво памяти раз за разом формировалось в картины прошлого.
– Я иду, – говорит мне Месиво, заполняя пространство вокруг. А я все вскрывала коробочки. Вторую, десятую – они никак не заканчивались. Я на ощупь хватала то одну, то другую – и каждая ощущалась как последняя. – Иду, иду. Я близко, – повторяет Месиво. – Осталось совсем чуть-чуть. Ты почти все открыла. – Кругом ревущая чернота. Чернота, вместившая тоску, гнев, ярость, раздражение и глупость, которые накопились в теле. Еще три… нет, четыре. Вот теперь три, две, а вот последняя. – Иду, – твердит Месиво у меня под кожей, изнутри, так близко, что его голос рассекает мои лопатки. – Иду! – И чернота уносит меня прочь, вырвавшись наружу из тела.
Какое странное ощущение на ладонях… Открываю глаза, смотрю вниз: между ног все черное. Напротив – запотевшее зеркало, в котором ничего не разобрать, кроме черного пятна, напоминающего нечто демоническое. Я прикасаюсь к лицу. На ощупь оно как макушка – волосы, волосы. Мои руки, ноги, тело – я вся с головы до кончиков пальцев покрылась волосами. Блестящие черные волосы – никаких сеченых кончиков, никаких проплешин. От укладки на голове, кстати, и следа не осталось.
Я протягиваю руки вперед и смотрю на себя в изумлении: невероятно! Мое тело хранило внутри себя такие крепкие, такие черные волосы – я великолепна, я прекрасна!
Осмотревшись, я замечаю перепуганные, недоумевающие взгляды других женщин: еще бы, не каждый день посреди бани ни с того ни с сего появляется волосатое чудовище.
О нет, думаю я. Они же меня видят. Вскакиваю и бегу к двери. Банный стульчик подо мной опрокидывается и падает набок. Вся раздевалка визжит и голосит, а я как ни в чем не бывало достаю из своего шкафчика сумку. Тихо выхожу из бани и сворачиваю на полузаброшенный переулок, где когда-то был торговый ряд, и бегу что есть сил. Быстрый бег и вечерний ветерок действуют как фен, и я ощущаю, как мои волосы высыхают. Приятное чувство. Еще какое.
Добравшись до дома, я встала перед ростовым зеркалом и стала рассматривать странное создание в отражении: не медведь и не обезьяна, а что-то совсем другое, с головы до ног покрытое блестящими, все еще немного влажными волосами. Волосы как у Садако из «Звонка», но примерно вдвое короче. Тут я поняла, какой сильный персонаж на самом деле Садако. Она умела появляться не только из колодцев, но и с телеэкранов. А это кое-чего стоит! То же самое казалось и Окику, и Оивы, и всех прочих именитых ёкаев[3], которых я могла припомнить. И все они заслуживали уважения. Чтобы твой призрак проявился в мире, нужны тренировки и железная сила воли.
Из приятных грез меня выбило нечто жуткое. Волосы на руках, там, где я сделала эпиляцию, были тоненькими и слабыми. Ни силы, ни блеска, ни объема. Что же я наделала? Тут же последовал новый повод для беспокойства: превратиться в чудище – это, конечно, круто, но что мне делать дальше?
На следующее утро я начала программу укрепления волос – стала есть как можно больше нори и печени. Бобы и яйца тоже добавились в рацион. Втирая массирующими движениями масло для лошадиной гривы в проплешины на руках, я просила у фолликулов прощения. Заодно я наносила масло и на другие части тела.
Теперь я подружилась с этим черным месивом внутри себя. Оно стало послушно моей воле и больше не мешает мне работать. Пока коллеги ходят на всякие курсы по саморазвитию или просто развлекаются в свободное время, я восстанавливаю силу своих волос.
Каждый день перед сном я трансформируюсь, чтобы посмотреть, как там мои волосы. Я тщательно расчесываю их брашингом из кабаньей шерсти. Не знаю, помогло ли лошадиное масло, но залысины на руках почти полностью заросли. Я стала думать, какой зоной мне заняться теперь, но пока не определилась окончательно.
Я буду продолжать заботиться о своих волосах, пока не найду достойное применение – а после придумаю новый, свой собственный трюк. Когда-нибудь у меня появится возможность явить миру свою дикость, и я ее не упущу. Как сделала Киёхимэ. У нее волос не было, у меня они есть – но дикость у нас с ней общая. Я получила способность – сверхспособность, в которую вложу всю себя без остатка. А что я за существо такое – дело десятое. Меня вполне устроит остаться безымянным чудовищем.
Тетя пока ко мне не заглядывала – наверное, продолжает оттачивать новую способность. Какой бы она ни оказалась, тетя – само совершенство. Я очень надеюсь на ее скорое возвращение. А пока я наполняюсь своей новой силой и живо представляю: мы с тетей неудержимо танцуем вдвоем, в роскошных сияющих кимоно.
Пионовые фонари
– Добрый вечер!
Звонок в дверь звенел уже третий раз подряд, но Синдзабуро не поднимался. Из-за стальной двери раздался женский голос. Едва дыша, Синдзабуро в напряжении застыл на диване. Он испытывал свинцовую тяжесть во всем теле – о том, чтобы подняться, невыносимо было и думать. Обычно, случись такое, дверь открыла бы жена, но Обон уехала к родителям. К тому же время было десять вечера. Синдзабуро не знал, кто пришел, но считал неразумным в такой час звонить в чужую дверь – а неразумно поступавших людей он не любил. С ранних лет он хорошо научился различать, что разумно, а что нет. Повзрослев, он занялся торговлей и в профессиональной сфере вел себя весьма разумно. Даже когда на фоне реструктуризации компании в кризис его сократили, он продолжил поступать разумно: тихо ушел, не причиняя никому неудобств.
Это случилось полгода тому назад. Жена уже начала осторожно намекать Синдзабуро, что неплохо бы найти новую работу. Синдзабуро с ней соглашался, но почему-то не мог заставить себя что-нибудь делать. От одной мысли и тело, и голова будто свинцом наливались. Он пролистывал вакансию за вакансией с непреходящим чувством, что все работодатели в Интернете лгут. Впрочем, мысль посетить службу занятости лично тоже вызывала у него отвращение. Как он вообще докатился до того, что стал нуждаться в содействии службы занятости? Невыносимо ощущать себя таким ничтожеством. К тому же он верил в свой талант и в то, что ему есть что предложить миру. Ведь он никогда никому не мешал, всегда играл по правилам и всегда поступал разумно. Как же так получилось?
Пока жена была на работе, Синдзабуро попробовал себя в роли домохозяина – не слишком усердствуя. По правде говоря, он целыми днями валялся на диване в выцветшем и затасканном спортивном костюме и превращался в бесцветную аморфную лужицу. День проходил за просмотром по телевизору старых сериалов, который чередовался философскими размышлениями в духе «а вот если бы сейчас была эпоха сегуната[4] и меня бы уволили – я бы считался ронином?»[5] Ведь «ронин» звучит куда круче, чем «безработный».
– Добрый вечер!
Опять этот голос. С улицы, сквозь занавеску гостиной, был виден комнатный свет, так что незваный гость знал наверняка: дома кто-то есть.
– Ох, да черт бы тебя побрал!
Синдзабуро поднялся с дивана и поплелся к двери, стараясь двигаться как можно тише – хотя за годы практики уверился, что он так не умеет и заглянул в глазок.
За дверью стояли две женщины, одетые почти одинаково: черные костюмы, белые рубашки, телесные колготки, черные туфли. Одной было на вид лет сорок-пятьдесят, другой – около тридцати. Та, что постарше, с пугающей сосредоточенностью уставилась на дверь, а вторая скромно смотрела под ноги. Странная парочка. В голове Синдзабуро завыла тревожная сирена. Никто в здравом уме не открыл бы им дверь. А ведь у него самого не лучший период в жизни, и тратить последние силы на всяких странных личностей явно неразумно.
Женщины, похоже, поняли, что Синдзабуро стоит за дверью, и старшая снова повторила: «Добрый вечер!»
Синдзабуро догадался, что все это время его приветствовала только она, старшая. Ее молодая спутница стояла, не шелохнувшись, и смотрела под ноги. Она развернулась так, что через глазок ее лицо видно было немного в профиль – словно ей не все равно, с какого ракурса ее увидит Синдзабуро. Да и вообще, она явно была из тех, кто озабочен производимым впечатлением. Работая в продажах, Синдзабуро приобрел насмотренность на человеческие повадки и научился подмечать мелкие детали, чем немало гордился.
Синдзабуро осторожно заговорил:
– Что вы хотели?
– Добрый вечер! – дружелюбно улыбнулась старшая. – Мы торговые представители и обходим окрестные дома с наилучшими побуждениями. Простите, что беспокоим в такой поздний час. Но, возможно, вы смогли бы уделить нам пару минут своего времени?
Стоило с ней заговорить, как Синдзабуро ощутил невыносимую усталость. К этим глупым женщинам он не испытывал ничего, кроме отвращения – они покусились на его драгоценный отдых и вынудили идти к двери. «Вы что, не видите, как я устал? – крутилось у него на языке. – Вот уже шесть месяцев у меня нет никаких сил».
– Простите, но нет. Уже слишком поздно, – отрезал Синдзабуро.
Услышав короткий и резкий ответ Синдзабуро, смотревшая под ноги молодая девушка подняла голову и тихим, дрожащим голосом произнесла:
– Ну как же так? Пожалуйста, проявите гостеприимство.
Если бы ивы могли говорить, подумал Синдзабуро, их голоса звучали бы так же. Он и моргнуть не успел, как женщины уже сидели у него в гостиной за журнальным столиком. Более того, сидели они на его любимом диване, а самому Синдзабуро пришлось довольствоваться неудобным кухонным стульчиком, который они с женой заказали в Интернете. Он даже не помнил, как принес стульчик в гостиную и уселся на него, подложив под зад подушку из «Маримэкко», которые так обожала его супруга. Синдзабуро никогда не мог разобрать, что за узор на ней изображен, но сейчас этот вопрос не слишком его волновал.
Пока Синдзабуро соображал, как так вышло, женщины внимательно рассматривали его. Четыре ноги, обтянутые колготками с блеском, выстроились в идеальной прямоты сияющую линию. Теперь его внимание безраздельно принадлежало женщинам, и они с непроницаемыми лицами одновременно протянули ему визитки, напечатанные на белом, как их собственная кожа, картоне.
– Позвольте нам представиться.
Синдзабуро опешил – визитки женщины протянули абсолютно синхронно. Очнувшись, он взял сразу обе и прочитал написанные на них имена. Старшую женщину звали Ёнэко Мотидзуки, а ее молодую напарницу – Цуюко Иидзима.
Отложив визитки, Синдзабуро обратил внимание, что на журнальном столике уже стоят три чашки зеленого чая. «Когда это я успел заварить чай? – подумал он. – Не могли же они пробраться на кухню и приготовить его сами?» Более того, на столе оказался и прибереженный им для особого случая ёкан[6], нарезанный аккуратными ломтиками. Пока Синдзабуро пытался все это осмыслить, заговорила Ёнэко:
– Мы прочитали фамилию на табличке возле вашей двери. Получается, вы господин Хагивара? Верно? Простите, а как ваше имя?
«И зачем им знать, как меня зовут?»
– Синдзабуро, – ответил он, хотя совершенно не собирался отвечать. Словно язык двигался сам по себе.
– Син-дза-бу-ро, – медленно проговорила Цуюко.
Синдзабуро поежился: слишком уж томно произнесла его имя. Никто прежде так его не называл.
– Очень рада нашему с тобой знакомству, Синдзабуро.
В елейном тоне и игривых интонациях этой женщины было что-то чересчур фамильярное. Синдзабуро отвел взгляд. Неужели она думает, что раз она красивая – ей все можно? Алебастровая кожа, пышные волосы цвета вороного крыла, кокетливый взгляд – все это, безусловно, прекрасно. И тем не менее, если описывать Цуюко одним словом, самой меткой формулировкой было бы «жалкая».
Не дожидаясь приглашения, Цуюко сделала глоток чая, и ее губы оставили красный липкий след на краю чашки. Синдзабуро вдруг понял, что как продажница эта женщина совершенно некомпетентна. Да и ее напарница, судя по всему, тоже.
– С вашего позволения я сразу перейду к делу, – сказала Ёнэко, вытягивая шею, словно высунувшаяся из-под панциря черепаха. Синдзабуро нехотя кивнул, намереваясь прослушать их заготовленную речь и выставить вон. Ёнэко заговорила, и ее печальное выражение лица превратилось в траурное.
– На долю дорогой Цуюко выпали большие несчастья, господин Хагивара. Она родилась в очень уважаемой и влиятельной семье – а теперь вынуждена тянуть лямку простого коммивояжера. Эта трагедия не случилась бы, если бы не безвременная кончина ее матушки, оставившая маленькую дочку на воспитание одинокому отцу. Отец Цуюко был человеком добрым, но слабохарактерным и очень скоро вступил в связь с со своей служанкой. Что ж, как ни прискорбно это признавать, сильная воля дана далеко не всякому. Так вот, эта служанка, а звали ее… ой, я знаю, как трепетно нынче относятся к персональным данным, поэтому предположим, что она была Кунико. Так вот, господин Хагивара, советую вам соблюдать исключительную осторожность в присутствии женщин с именем Кунико. Потому что видите ли какая вещь: эта самая Кунико до того заворожила отца Цуюко, что стала его второй супругой. И словно этого ей было мало, она задалась целью присвоить себе его будущее наследство. Для этого Кунико принялась кормить его всякими россказнями о Цуюко с утра до ночи… а он, как вы помните, был человек не самый волевой. Да и вообще, любят мужчины стерв… правда ведь, господин Хагивара? В общем, кто бы сомневался, что он развесил уши и, жадно внимая каждому слову Кунико, охладел к своей дочке. Цуюко не выдержала жестокого обращения и сбежала из дома, даже не доучившись в школе. С тех самых пор ее жизнь – череда трагедий. Вот например…
– Позвольте, а какое отношение все это имеет ко мне? – прервал наконец ее разглагольствования Синдзабуро. Ёнэко так экспрессивно и ритмично чеканила слова, что позавидовал бы любой артист ракуго[7] – так что он далеко не сразу сумел вставить реплику. – Зачем вы пересказываете мне ее биографию?
Ёнэко явно не ожидала, что ее перебьют, и лицо ее исказило нескрываемое раздражение. Холодным тоном она продолжила:
– К вам лично – никакого. Но раз мы с вами встретились, значит, так было суждено. Нас с вами связывает незримая нить. И Цуюко очень хотела, чтобы вы выслушали ее историю.
Цуюко кивнула в подтверждение, утирая слезы белым платком, волшебным образом оказавшимся у нее в руках.
– Вы сюда что, побираться пришли? Какая еще «незримая нить»? К тому же вы ведете себя странно – и это еще мягко сказано. Сначала называете себя торговыми представителями, а теперь начинаете рассказывать слезливые истории! Что-то тут не сходится!
Когда Синдзабуро принялся излагать доводы разума эти двум неразумным женщинам, он наткнулся на их искреннее непонимание.
– А что в этом такого?
– Так, послушайте, – остановил их Синдзабуро. – Хватит притворяться дурочками. Я сам в свое время с товаром по домам ходил, так что кое-что в вашем деле понимаю. Врываться в чужое жилье и вести себя таким образом – недопустимо.
– О, господин Хагивара, так мы с вами коллеги! Что ж, вот вам еще одно подтверждение нерушимой связи между нами. Какое чудо! Правда, Цуюко?
– Точно-точно, Ёнэко!
Синдзабуро с ужасом смотрел на то, как эти двое впились друг в друга глазами.
– Но судя по вашей фразе, господин Хагивара, сейчас вы оставили профессию. Простите за любопытство, но почему? Уж не в реструктуризации ли бизнеса дело? Столько компаний проводят ее сейчас. – Ёнэко наклонилась вперед и уставилась Синдзабуро в глаза.
«Да как таких на работу принимают?! – возмутился Синдзабуро. – Похоже, ее даже не обучали». Он так поверил в свое превосходство над ней, что из снисхождения ответил – хоть и не собирался:
– Да, вы правы. Меня сократили в рамках реструктуризации.
Сказав это, Синдзабуро почувствовал, как его голова опускается вниз – словно он чувствует себя виноватым. До этого момента он никому не рассказывал о сокращении, кроме своей жены.
– О, Синдзабуро! Как я вас понимаю! – пронзительным голосом воскликнула Цуюко. Она подалась вперед и склонила свой хрупкий силуэт над журнальным столиком, положив ладонь Синдзабуро на предплечье. От холодного прикосновения он отдернулся назад и сложил руки на груди. Цуюко взглянула ему в глаза: ну ладно, будь по-твоему. Она скромно посмотрела в сторону, а потом снова перевела взгляд – более дерзкий, чем раньше, – на него. Синдзабуро снова отвел глаза.
– Цуюко, ты так добра и нежна! И посмотри, как черство он отреагировал! Господин Хагивара, неужели вам ничуть не жаль бедную Цуюко?
– Разумеется, мне жаль, что так вышло. Но вы ведь не за сожалениями сюда пришли! К тому же ничего из ряда вон выходящего я пока не услышал. Всех нас жизнь по-своему помотала.
Они недоверчиво выпучили на него глаза.
Ёнэко с заметным изумлением прокомментировала:
– В какие бессердечные времена нам выпало жить! Вот в старину любой, кто лицезрел неописуемую красоту Цуюко, сразу готов был отдать за нее жизнь. А уж если еще хоть малую часть ее бедствий описать – то и подавно. Так ведь, Цуюко?
Цуюко снова поднесла к глазам платок и начала всхлипывать – пока ее всхлипы не переросли в наигранное, заливающееся рыдание. Синдзабуро не сомневался – притворяется. Возмутительное поведение гостий раздражало его все больше:
– Так, хватит. Всех жалеть – никаких сил не хватит. Вы вот вообще ничего не сказали по поводу моего увольнения. Бессердечные! Если уж надеетесь на мое сочувствие – неплохо бы самим проявить его ко мне.
Договорив, Синдзабуро обратил внимание, что Цуюко и Ёнэко сидели с совершенно равнодушными лицами. Заметив его смятение, Ёнэко безразлично добавила:
– Ну, мужчины же сильный пол. Вас благословила сама природа. Все у вас будет нормально, я даже не сомневаюсь. А вот насчет Цуюко я совсем не уверена. Женщины существа слабые. Как Цуюко выживать одной? Спросите себя. Выдержит ли она? Как вы считаете? Думаете, что и мне нелегко приходится? О, за меня не беспокойтесь. Подумайте лучше о Цуюко. Ну и к тому же вам не обязательно ради нее умирать. От вас требуется гораздо меньше. Достаточно всего-навсего приобрести у нас товар.
Синдзабуро не замечал, как все это время Цуюко готовилась выложить товар на стол, – и момент был выбран безупречно.
Выглядит как фонарь. Хм, кажется, у таких есть специальное название.
– Это фонари торо[8], господин Хагивара! – Ёнэко торжествующе улыбалась, словно читая его мысли. Все-таки эта парочка была подкована в продажах.
– Последнее время традиционные фонари снова на пике популярности, господин Хагивара! Они вписываются в любой образ и интерьер и станут замечательным аксессуаром. Многие наши покупатели выбирают торо так, чтобы они сочетались с праздничным кимоно, в котором посещают летние праздники. Кстати, сейчас Обон[9] – а значит, самое время вывесить торо за дверью, чтобы духи ваших родственников заглянули навестить ваше жилище. Внешняя часть отшивается из премиального шелка с узорами в виде пионов – девушкам эти цветы очень нравится! Вы ведь женаты, господин Хагивара?
– Синдзабуро! – укоризненно воскликнула Цуюко. – Какая досада. А как же я?
– Такова жизнь, моя дорогая Цуюко. Синдзабуро, вы даже не представляете, чего она натерпелась от мужчин. Я так за нее переживаю – места себе не нахожу. Так, о чем это я?.. Ах да: женщины очень любят получать наши пионовые фонари в подарок. Не сомневаюсь, ваша супруга тоже такой оценит. Говорят, на Западе мужчины дарят пионы своим любимым, но от наших такого не дождешься. Не поймите неправильно – вы-то ведь наверняка не такой, господин Хагивара! Вашей супруге, должно быть, непросто приходится с тех пор, как вас сократили, – так что самое время сделать ей приятный сюрприз. Согласны?
– Синдзабуро! Как же ранит меня мысль о том, что ты подаришь этот фонарь другой женщине!
– Цуюко, держи себя в руках. Я уверена – господин Хагивара как настоящий мужчина тебя не обделит. Он купит три фонаря! А может даже больше!
Синдзабуро передернуло. «И кто их учил отрабатывать возражения, – думал он. – Чешут языками друг с другом, как будто меня нет. Ну все, с меня хватит».
– Знаете, мне конечно жаль, но никакие фонари я покупать не собираюсь. Мне все равно, что вы подумаете, но без постоянного дохода покупать сувениры – неразумное расточительство. Жена мне за такой «сюрприз» разве что скандал закатит. И будет права.
Вкрадчиво, как ползущая змея, Цуюко зашипела:
– Тогда мы на тебя разозлимся, Синдзабуро.
– Ч-что?
– Мы. На тебя. Разозлимся. – Она смерила его цепенящим взглядом.
– Ну не надо, Цуюко, – протянула Ёнэко. – Ни к чему оказывать на господина Хагивару давление. Пусть он сначала попробует, каково это – обладать нашими замечательными фонарями. Не сомневаюсь, они принесут ему много радости. Господин Хагивара, могу я узнать, где у вас в гостиной выключатель?
Синдзабуро перевел глаза на выключатель, и свет, словно повинуясь гостье, померк. Прежде чем он успел изумиться, фонарь на столе наполнился светом и озарил темную комнату.
На противоположной стене в зелено-белом свечении отразились силуэты гостий Синдзабуро. Он вспомнил, как в школьные времена играл с друзьями в похожую игру – ребята светили себе на подбородок фонариками, стараясь напугать друг друга получившейся тенью. Детские воспоминания вернули Синдзабуро самообладание, нарушенное очередным неожиданным поворотом, который бросал вызов разумному ходу вещей. Мягкое сияние фонаря разливалось в его пионовых узорах и наполняло пространство гостиной. Словно инобытие проявилось в материи – прямо у него на глазах. Нижнюю часть тела посетительниц от взгляда Синдзабуро скрывал журнальный столик – казалось, их тела начинались от ребер и свободно парили в воздухе.
– Вы прям как призр… в смысле, не от мира сего.
Синдзабуро скривился, почувствовав, что сказал какую-то ерунду.
– Мы? Призраки? – Губы Ёнэко исказила ухмылка. Похоже, неловкое сравнение Синдзабуро ей даже польстило.
– А что, если мы и в самом деле… не от мира сего? – Цуюко подняла взгляд и всмотрелась ему прямо в глаза. Ее губы блестели – то ли от слюны, то ли от чего-то другого. Не дожидаясь ответа, женщины захихикали.