Байки Семёныча. Вот тебе – раз!

И чтоб всеобщего внимания и ажиотажа среди гражданского населения тот бассейн не вызывал, его прямо на территории, прилегающей к штабу части, и построили. Часть и вправду прилегала. Прилегала так плотно, что было не совсем понятно, это штаб на территории части или часть – это кусочек внутреннего штабного двора. В общем, единое целое, и потому бассейн, на территории части построенный, считай, все равно что в самом штабе был возведен. Территория у части была приличной, и потому отвести хороших размеров пятачок под застройку труда не составило. Отвели, и стараниями мастеровых бойцов строительного батальона и городского подрядчика бассейн в четыре недели спроворили. И стало среднее и младшее офицерство в тот бассейн в жаркие дни по обеденным перерывам окунаться. Подмигнут на служебных местах друг другу заговорщицки, отправят юного литеху в военторг за полудюжиной «Жигулевского» да и смоются часам к одиннадцати к тому бассейну пообедать. Часов до трех, бывалочи, обедают, а после, конечно же, на службу свеженькие и мордами раскрасневшиеся возвращаются. Солдатику же служивому, круглые сутки либо исполнением служебного долга, либо крепким сном занятому, в том бассейне нырять особо некогда было. Разве что сержанты, у которых служба уже на закат повернулась и немного свободного времени вместе с властью дала, туда по вечерам поплескаться приходили. В общем и одним словом, удачное строение, для общего здоровья полезное, в части присутствовало и никому особо не мешало. До поры до времени…

И «пора» со «временем» наступили. Тот самый командир новый пришел. Прежний, подполковник седовласый, на одно звание в виде пенсионного подарка от командования приподнятый, в звании полковника на пенсию ушел, а новый, уже вполне себе полковником будучи, на его место как раз и заявился. Был он потомственным военным, от рода военного настолько древнего, что это кто-то из его предков за кусок хобота мамонтового товарища-австралопитека из соседнего племени каменюкой по балде огрел, тем самым первый в истории человечества военный конфликт вызвав и действием своим касту профессиональных военных на свет зародив. И потом уже не было ни у одного из мужчин этого рода древнего иного выбора, кроме как по стезе воинствующей свои стопы направлять. По этой же причине не было и у полковника другой возможности, кроме как в военные податься, и судьба его была предрешена даже не со времен, когда он в люльке нежным карапузом орал, а с того самого момента, когда он еще белесым головастиком только-только планировал парой новых клеток обзавестись. Вот он и подался. Сначала по воинским частям в батиных командировках мотаясь, будучи пострелом малолетним, с такими же отпрысками древних воев между казармами гарнизонными пулей носился и с солдатами, как полноправный сын полка, в бане парился. Потом, будучи в Суворовское училище определенным, окончательно понял, что другой жизни не будет, и в Алма-Атинское ВОКУ имени товарища Маршала И. С. Конева не просто автоматически пошел, а желанием там поучиться горел. А потом, отринув все нежности гражданского быта, огрубев телом, мозгом и чувствами, служил Родине честно и самоотверженно, в какие бы края и в какую бы ж…у его эта Родина ни засунула. Служил, закаляя дух и тело, покрываясь броней неуязвимой солдатчины и непробиваемой шкурой бесхитростного солдафона. Его извечная свинцовая хмурость, насупленные брови и суровый взгляд исподлобья, а также короткие светло-русые волосы, зачесанные на жесткий пробор, делали полковника удивительно схожим с персонажем Владислава Дворжецкого в фильме «Бег» – генералом Хлудовым. У полковника, кстати, и фамилия была похожей. Глядя на полковника, всякий раз хотелось сбежать подальше, потому как ничего иного, кроме как: «Нет, плохой солдат, ты хорошо начал, скверно кончил, повесить его!» – от почти полного близнеца булгаковского генерала ждать не приходилось.

Вот такой вот новый сатрап-командир одним прекрасным днем в штабной гарнизон вместо престарелого и спокойного отца-командира и заявился. Заявился, и с порога, назначив дежурному по КПП тридцать нарядов вне очереди за неопрятный вид, дал понять, что теперь в части жизнь немножечко изменится. И она действительно изменилась. Теперь, как это в уставе прописано, всякий военнослужащий при встрече с сослуживцем, даже, я прошу прощения, в местах отхожих, друг другу воинское приветствие отдавать был обязан. И даже если это два солдатика тенистыми кустами, подальше от глаз командирских, по своим нехитрым делишкам крадутся. Один в «чипок», а второй, может, уже и в казарму из того самого «чипка». А при встрече с самим полковником каждый военнослужащий, будь это даже тот самый солдатик или заместитель полковника по политической части, тоже вполне себе на уме офицер, должен был к воинскому приветствию еще и строевой шаг присовокупить и орлом на своего командира, подбородочек задрав, с преданностью и любовью смотреть. А ежели в твоем взгляде вдруг «орловости» недостаточно окажется, так сразу же на плац приемы строевой подготовки отрабатывать отправиться можно было.

Или вот, к примеру, приемы пищи у рядового состава… Раньше-то ведь как оно было? Заведут, значит, сержанты взвод солдатиков в просторную столовую, отдадут команду: «Головные уборы снять, к приему пищи приступить», – и сидят себе, неспешно положенный рацион в себя интегрируют. И если у сержантов есть охота подольше посидеть и за обеденным столом свои сержантские дела обсудить, так и всем остальным торопиться и кашей перловой обе щеки в натяг набивать нужды нет никакой. А теперь-то, с новым, никак нет, теперь-то все по-другому. Ну, во‐первых, теперь в столовую строевым шагом и под бравурные песни ходить следовало, а во‐вторых, времени на прием пищи отводилось так мало, что, в принципе, можно было головные уборы не снимать и не садиться вовсе, чтоб несколько секунд впустую не тратить. И все потому как, по мнению командира, тратить время на бабьи посиделки за тарелкой борща нецелесообразно и преступно расточительно. За это время боец автомат, к примеру, почистить может или даже стометровку в противогазе пробежать, а не тут за стаканом компота лясы точить. Потому между командами «Приступить…» и «Закончить…» на сам процесс приема пищи секунд пятьдесят оставалось, не больше. А песня, по дороге в столовую распеваемая, ежели вдруг недостаточно бравурной окажется, могла весь взвод на исходную вернуть и, значительно нерв в голосе нарастив, еще разок пройтись заставить. А то и три разка. В общем, строгая жизнь началась в гарнизоне. Настоящая и суровая жизнь, полная сложностей и тягот воинской службы, которые каждый, присягу принимая, обещался стойко переносить. Обещался? Обещался! Так что нечего теперь тут ныть и на судьбу пенять – служи сынок! Три к носу!

Ну и вот, порядки меняя и строгость уставную в служебный уклад внося, добрался командир в один прекрасный день и до бассейна. И то ли ему, привыкшему в полевых условиях песком подтираться, такое количество воды, в одном месте собранной, не понравилось, то ли повизгивание штабных капитанов, в обеденный перерыв водные процедуры принимающих, к его обостренному чувству порядка воззвало, а только взял и сходил полковник к тому самому бассейну, самолично на это безобразие посмотреть. Там в тот момент, от летней жары спасаясь, плескались младшие офицеры из мобилизационной службы штаба. Потому как лето и мобилизации до самой осени не предвиделось, у них, офицеров этих, свободного времени стало предостаточно для того, чтобы в прохладные воды окунуться. И не менее прохладным «Жигулевским» изнутри желудок выстелить им сам Бог повелел. Ну и вот, резвятся, стало быть, эти вчерашние курсанты, которым Судьба улыбнулась и не в Мары какие-нибудь служить отправила, а на штабные паркеты для прохождения приземлила, резвятся и горя, как говорится, не сильно знают. Беды, значится, никакой впереди не чувствуют. И тут к ним наш полковник с целью, что же там такое шумит и плещется, поинтересоваться приходит. Приходит, на поребрике бассейна останавливается и внимательно воду рассматривает. Долго так рассматривает. Как будто он не полковник Советской армии, а нечаянно заблудшая сюда правительница Фиолетовой страны, тетенька со странным именем Бастинда. В общем, не понравилась ему вода в таком количестве, а младшие офицеры, праздно шатающиеся, понравились еще меньше.

Минут семь полковник в воду глядел. Наблюдал, значит. Наблюдает, водой и офицерами недовольный, про себя матерится и медленно краской наливается. А потом своим командирским, хорошо поставленным голосом ка-а-а-а-ак «Отставить!!!» – заорет. И даже немного глаза от натуги наружу выдавил. Стоит, лицом багровеет, жилами на шее напрягается и глазными яблоками в мир молнии мечет. Лейтенанты с капитанами, уже давно от такого тяжелого металла в командах отвыкшие, но все ж таки в подкорке головного мозга всю значимость таких команд хранившие, мигом галдеть перестали, из бассейна, как пингвины из моря Росса, повыскакивали и на всякий случай на том же бортике в шеренгу по росту выстроились. Стоят, руки по швам растянули, подбородки к небу задрали и вечной преданностью во взглядах окрестности слепят. Только разве что на «первый, второй…» не рассчитались. Орлы! И ничего, что не по форме, без головных уборов и с трусов вода капает. Это уж так, последствие несуразное. А так, с какой стороны ни посмотри, они самые орлы и есть. Наш полковник, как ему и положено, вдоль шеренги загорающих медленно продефилировал, руки за спину заложив, и каждого с пристрастием об имени его и звании расспросил, каждый раз укоризненно головой в разные стороны раскачивая, свое порицание и неодобрение то ли именем, то ли званием выказывая. Ну а потом, конечно, длинную лекцию о воинской дисциплине и верности служения Родине тем же громогласным голосом прочитал. Поучительную очень. Поучительную и их, никчемных бездельников и лоботрясов, в страшном преступлении изобличающую. В нерадивости и лени то есть. «Вы бы, придурки, еще сауну тут себе построили!» – закончил он. Молодому литехе, высунувшемуся было из строя доложить о том, что в гаражных боксах она уже давно есть, кто-то из сослуживцев сильно треснул в печень, и сауна, о которой полковник узнал только через полгода, еще некоторое время пожила.

Ну а бассейн командир приказал на корню изничтожить.

Это, говорит, совсем для нашей рабоче-крестьянской армии не подходит, потому как, говорит, не может у советского офицера времени на всякие легкомысленные купания иметься!

Пускай, говорит, вместо этого бассейна излишнего у нас теперь будет плац тренировочный, каковой завсегда для военного человека полезнее и нужнее.

И пускай, говорит, чтоб неповадно никому было, плац тут к завтрашнему утреннему построению и возникнет. Приказываю!

Приказал как отрезал и пошел дальше по части гулять, по пути непорядок и разгильдяйство на корню уничтожая.

И вот, что вы себе думаете, друзья мои, с плацом у кого-то возражения возникли? Кто-то здравомыслящий засомневался в том, что здоровенную яму двадцать пять метров длиной в ровную поверхность, свеженьким асфальтом покрытую, за оставшиеся двадцать часов переделать можно? Кто-то вопросы начал задавать: «А как? А что? Да как можно-то?!» Да не в жизнь! На то она и армия, друзья мои, что приказ, командиром отданный, сначала исполнить в мельчайших деталях полагается, а потом, если, конечно, в добром здравии и среди ныне живущих останешься, так и пообсуждать и даже маленечко поспорить о психической несостоятельности такого приказа можно будет. Недолго, правда, но таки можно. А сначала ни-ни – помри, но выполни. Потому как ПРИКАЗ! Ну, так и тут: приказано «плац», значит «плац», приказано «к утру», значит «к утру». И нечего время на пустые душевные терзания терять. Работать, понимаешь, нужно!

Примечания