Литературная черта оседлости. От Гоголя до Бабеля

Языки рынка и национальная гордость

В. Г. Белинский писал: «Есть у нас литература грязная, копеечная, которая скрывается в непроходимых извилинах толкучих рынков» [Белинский 1948,2: 571]. Однако любопытно, что именно Гоголь с его рассказами о далеких украинских ярмарках вселил в Белинского надежду на лучшее будущее русской литературы. Своим успехом Гоголь отчасти был обязан тому, что в начале XIX века все были увлечены учением о «народности» и «духе народа» (Volksgeist), принадлежавшим Иоганну Готфриду Гердеру (1744–1803). Понятие «народ» в толковании Гердера было связано не с государством или территорией, а с этнически однородной группой, объединенной общей религией, культурными и кулинарными традициями, одеждой и, что особенно важно, «общим языком, на котором говорят народные массы и который образованный класс воспринимает как свой родной язык, даже если в своей среде он обычно говорит на менее естественном и подверженном иностранному влиянию языке высшего общества, света и модных салонов» [Lucky) 1996: 9]. Для того чтобы понять, каким образом язык влиял на читательское восприятие многоэтничного коммерческого пейзажа, нам необходимо изучить, каково было отношение к фольклору в литературных традициях, являющихся предметом данного исследования.

А. А. Попов. Народная сцена на ярмарке в Старой Ладоге. Публикуется с любезного разрешения Государственного Русского музея. Санкт-Петербург

Все авторы, о которых идет речь в этой книге, обладали двойной идентичностью: украинское или еврейское происхождение сочеталось в них с доминирующими русским языком и культурой. Некоторые из них, например Бабель, обладали даже тройной идентичностью: в их творчестве в той или иной степени проявлялись и русские, и еврейские, и украинские элементы. В зависимости от обстоятельств они могли писать либо на своем родном языке (украинском или идише), либо на русском – языке империи. Выбор языка влиял на этнографическую и фольклорную составляющую произведения. В любом случае коммерческий пейзаж давал автору возможность с помощью карикатурных штрихов или манеры речи изобразить представителей самых разных национальностей. Тексты, написанные на русском, хотя и были иногда адресованы сравнительно узким группам читателей русско-еврейских или русско-украинских журналов, теоретически всегда могли стать достоянием широкой читательской аудитории. Произведения же, написанные на украинском или идише, были ориентированы на массового образованного – хотя и не полностью ассимилированного – национального читателя, и зачастую в них делался акцент на роль, занимаемую данным национальным меньшинством в многоэтничной русской империи. Произведения на иврите, появившиеся в XIX веке в период Гаскалы, были адресованы евреям, знакомым с классическими древнееврейскими текстами. На идише, служившем разговорным языком, можно было живо и доступно рассказывать о повседневной жизни в черте оседлости. Более содержательная литература на идише, возникшая во второй половине XIX века, привлекала уже других читателей. Украинские и еврейские писатели отвечали на попытки русских авторов изобразить чужой акцент тем, что воспроизводили реальную речь: по-русски или на иврите можно было имитировать язык украинской ярмарки, но подлинными ее языками были украинский и идиш.

Хотя Гоголь родился на Украине, мечтал преподавать в университете украинскую историю и часто использовал в своих книгах украинские слова и синтаксис, у него нет ни одного произведения на украинском языке[31]. Из-за своей двойной идентичности – «двоедушия», как он сам это называл, – Гоголь оказался зажат между классической русской литературой и украинской фольклорной традицией, и сцены на ярмарке позволяли ему реализовывать эту культурную двойственность, не отказываясь от нее[32]. Конфликты на ярмарке, о которых пишет Гоголь, были достаточно универсальны, чтобы быть понятными русскому читателю независимо от того, бывал он на Украине или нет. В то же самое время фольклорные и географические детали, встречающиеся в этих рассказах, придавали им столь востребованный читающей публикой Volksgeist (народный дух) и утверждали репутацию Гоголя как писателя из провинции. Григорий Квитка-Основьяненко писал подобные «двоедушные» тексты и по-русски, и по-украински. И Шолем-Янкев Абрамович (Менделе Мойхер-Сфорим), и Шолом Рабинович (Шолом-Алейхем) выбрали языком своих книг идиш[33]. При этом Шолом-Алейхем и, как ни странно, советский еврейский писатель Перец Маркиш говорили со своими детьми по-русски[34]. Еврейские черты, свойственные лирическому герою Бабеля, очень напоминают то, как вплетал в свое повествование украинские мотивы Гоголь. Бабель знал украинскую историю и реалии, владел идишем, время от времени переводил идишские тексты и часто включал в свои написанные на русском языке произведения героев, говорящих с украинским или еврейским акцентом.

Украинские народные песни и стихи «малороссийских» поэтов были очень популярны в начале XIX века. В 1827 году М. А. Максимович выпустил антологию украинских народных песен[35].

Периодические издания, посвященные украинской культуре, такие как «Украинский вестник», «Украинский журнал» и «Украинский альманах», активно читались в Петербурге. В эпической поэме Пушкина «Полтава» (1828) рассказывается о потерпевшей неудачу попытке украинского гетмана Мазепы добиться независимости от России. К. Ф. Рылеев (1795–1826) написал ряд стихов о казаках, в том числе поэму «Войнаровский» (1825)[36]. Как писал Гиппиус, Украина интересовала русского читателя, потому что была «своя и не своя, соседняя, родственная и все же легко представляемая в свете полуреальной романтики, как “славянская Авзония”» [Гиппиус 1994: 27]. Интерес к прошлому Украины существовал не только у русских и украинских писателей, но и в Европе, и все эти литературные процессы были взаимосвязаны. Поэма Байрона «Мазепа» (написана в 1818 году, опубликована в 1819 году) была создана под влиянием вольтеровской «Истории Карла XII» и, в свою очередь, вдохновила русских писателей на то, чтобы воспринимать украинскую историю как материал для настоящего романтического эпоса. Впрочем, этот интерес русского общества к украинской народной культуре вовсе не предполагал глубокого знакомства с ней. Как писал Г. П. Федотов, «мы преступно мало интересовались прошлым Украины за три-четыре столетия, которые создали ее народность и ее культуру, отличную от Великороссии» [Федотов 1981:213].

Свой первый цикл рассказов «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголь создал по совету украинского писателя и этнографа О. М. Сомова (1793–1836) [Leighton 1987:44]. В трактате 1824 года «О романтической поэзии» Сомов пишет об Украине, протестуя против расхожего мнения, будто русская литература слишком молода для того, чтобы быть способной выразить идею народности: «Не говоря уже о собственно русских, здесь являются малороссияне, с сладостными их песнями и славными воспоминаниями; там воинственные сыны тихого Дона и отважные переселенцы Сечи Запорожской: все они, соединяясь верою и пламенною любовью к отчизне, носят черты отличия в нравах и наружности» [Leighton 1987: 31; Сомов 1991: 8]. Сомову принадлежит сборник «Сказки о кладах», в который он включил истории и предания, собранные им в ходе любительских этнографических исследований; Джон Мерсеро – младший назвал эту книгу «солянкой из украинских баек, легенд и поверий»[37]. Самыми популярными произведениями Сомова были сказочные повести «Киевские ведьмы» и «Недобрый глаз». Работая над своими ранними рассказами, Гоголь использовал в качестве фольклорного источника эти сомовские истории наряду с написанными на украинском языке пьесами своего отца и письмами от матери.

Поместив героев своих рассказов в Полтавскую губернию, Гоголь «заявил права» на эту территорию[38]. Действуя в традициях романтической литературы, Гоголь с помощью этнографических средств помещал знакомых героев в достоверный пейзаж. Однако его больше интересовала художественная сторона повествования, а не фольклорная. Гоголь пошел дальше, чем его собратья-этнографы, разработав то, что последователи формальной школы назовут сказом, – имитацию речи неграмотного рассказчика из народа, обращающегося к грамотному читателю. Как писал В. В. Виноградов, «параллельно с этой работой над вульгарно-сказовой и разговорно-речевой стихиями, над комическими превращениями формул “высокого” стиля, Гоголь прибегал к различным вариациям романтического стиля, их преобразуя и усложняя сторонними элементами» [Виноградов 1976: 215]. Этот стиль впоследствии трансформировался в так называемый «гоголевский натурализм», встречающийся в произведениях самых разных авторов, живших в этом регионе, в том числе Бабеля.

Украинцы, воспринимавшиеся как братский народ, вызывали больше доверия у царского правительства и сочувствия в обществе, чем евреи, которые, как и католики-поляки и мусульмане-турки, являлись не только национальным, но и религиозным меньшинством. Имперская концепция «русскости», основанная на православии и самодержавии, предполагала существование многонациональной России под властью одного Бога и одного властителя[39]. Однако разговор о близости между русскими и украинцами иногда служил для русских литературных критиков оправданием притеснения украинской литературы. Так, Белинский писал: «…должно ли и можно ли писать по-малороссийски? Обыкновенно пишут для публики, а под “публикою” разумеется класс общества, для которого чтение есть род постоянного занятия, есть некоторого рода необходимость» [Белинский 1875,5: 308][40]. Здесь Белинский говорит как о том, что украинская культура является частью культуры русской, так и о том, что носители украинского языка не относятся к читающей публике, причисляя их, как сказала бы Гаятри Спивак, к угнетенному классу, чьи интересы должны представлять русские общественные институты[41]. Хотя Белинский и другие критики активно выступали против книг на украинском, некоторые украинские писатели не только боролись с таким презрительным отношением со стороны русской литературной общественности, продолжая создавать произведения на своем родном языке, но и искали новых читателей вне той имперской читающей публики, о которой говорил Белинский. Так, Квитка-Основьяненко в буквальном смысле ходил на сельский рынок и читал свои украинские рассказы торговцам вслух[42].

Если украинским писателям приходилось сталкиваться с этнографическим упрощением их фольклорной традиции в русской литературе и притеснением по языковому и культурному принципу, то еврейские писатели противостояли русскому антисемитизму тем, что представляли русско-еврейские отношения под другим углом. Антисемитизм – это культурная и национальная дискриминация евреев, которая в широком смысле может пониматься как ненависть к евреям, основанная на различных претензиях к ним: расовых, культурных, классовых или деловых[43]. Яков Кац рассматривает христианскую юдофобию и расовый антисемитизм в исторической перспективе [Katz 1973]. Концепция Каца очень помогает при анализе места евреев в русской и украинской литературе, потому что еврейские персонажи в ней зачастую представляют собой смесь библейских и расовых стереотипов. До разделов Польши предубеждение против евреев в России по большей части являлось юдофобией: вне зависимости от того, были ли они знакомы с евреями в реальной жизни или нет, православные воспринимали евреев как врагов христианской веры. Государственную и бытовую дискриминацию евреев, последовавшую за разделами Польши, уже можно считать антисемитизмом. Однако, если большинство украинских писателей в XIX веке вступали в контакты с евреями (хотя степень этого знакомства зависела от того, жили ли они в городе, местечке или деревне), нужно иметь в виду, что русский писатель, живший вне черты оседлости, имел мало возможностей столкнуться с евреем[44]. Во второй половине XIX века и иногда в следующем столетии некоторые славянские писатели продолжали использовать в своем творчестве классические юдофобские стереотипы, доминировавшие в европейской культуре еще со Средневековья. Таким образом, хотя некоторые украинские и русские писатели изображали евреев, исходя из своего личного опыта, славянский коммерческий пейзаж XIX века был также полон образов евреев, порожденных новозаветным антагонизмом, согласно которому всякий еврей был если не менялой или Иудой, то комическим персонажем, как правило, связанным с деньгами.

Еврейская литература зачастую боролась именно с этими стереотипами. В отличие от книг на украинском языке, публикации на идише и иврите в Российской империи были разрешены с 1840-х годов и до Октябрьской революции, хотя и подвергались строгой цензуре[45]. Языки, на которых говорили евреи в царской России, имели разные области применения. Евреи в то время владели минимум тремя языками: ивритом, идишем и каким-то одним, а иногда и несколькими местными или международными языками. Бенджамин Харшав называет это «трехъязычием» европейских евреев. Эти языки не были полностью взаимозаменяемы, как, скажем, французский, итальянский и немецкий, на любой из которых вы можете переводить один и тот же текст, если знаете их. Скорее, у каждого языка была своя особая роль: иврит использовался для молитвы, идиш – в быту, а местный язык – для дел, не связанных с еврейскими реалиями; все вместе они образовывали большой многоязычный словарь, который использовался в трех различных дискурсах. Однако нееврейские языки не были равны между собой. Русский, польский и немецкий являлись государственными языками и имели особый статус по сравнению с языками других восточноевропейских народов, которые зачастую были лишены политических прав. Хотя в XIX веке многие евреи, жившие в селах и местечках (особенно женщины, нередко работавшие на рынках рядом с украинскими торговцами), чаще говорили на украинском, а не на русском, еврей из большого города в Восточной Украине с большей вероятностью владел не украинским, а русским языком. В украинской литературе XIX века эти языковые нюансы иногда утрировались: еврейские персонажи, как и гости из России или царские чиновники, часто говорят на русском языке, что маркирует их чужеродность и нарушает плавное течение украинской речи.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Фрески Троицкой церкви, в том числе «Изгнание торговцев из храма», были созданы в 1730-40-х годах художниками иконописной мастерской Киево-Печерской лавры, вероятно, под руководством мастеров Ивана Кодельского и Алимпия Галика [Веймарн 1971–1984, 4: 200–202]. См. также [Уманцев 1970]. О цветных репродукциях этой фрески см. альманах Киево-Печерской лавры [Кондратюк, Кролевец, Колпакова 2005: 150–152].

2

В слове «Великороссия», которое часто противопоставляется «Малороссии», корень – велик- относится не столько к «величию», сколько к размеру территории. За это лингвистическое наблюдение я благодарна Джорджу Грабовичу.

3

Исраэль Барталь выделяет два ключевых фактора, усложнивших евреям адаптацию к жизни в Российской империи: это система еврейского самоуправления и роль арендаторов, которую они играли в польской феодальной системе. «Русские цари – от Екатерины II, при которой произошли разделы Польши, до Николая I, правившего до середины XIX века, – пытались законодательными мерами вывести евреев из правового поля шляхетской демократии и встроить их в систему русского абсолютизма» [Bartal 2006: 59].

4

В период с 1828 по 1831 год Россия заключила мирные договоры с Персией (1828) и Османской империей (1829). Подробнее о территориальной политике России см. у ЛеДонна [LeDonne 2004: 202].

5

Эта дискриминация украинцев вызвала горячие споры в среде русской интеллигенции, одновременно удивительным образом стимулировав рост украинского национального движения в Галиции, входившей в состав Австро-Венгрии.

6

М. А. Крутиков пишет: «Реформа Уварова создала уникальную ситуацию, при которой многие маскилим получили прямую поддержку от Российского государства, хотя правительство не полностью одобряло идеи Гаскалы» [Krutikov 2001: 69].

7

Как пишет Ольга Литвак, «взаимоотношения между николаевскими чиновниками и отцами русско-еврейского просвещения всегда были больной темой для еврейских историков с учетом таких неприглядных реалий, как сдача детей в рекруты и расцветшая пышным цветом коррупция» [Litvak 2006: 6-12]. Там же см. о просветительских мерах русского правительства. Кеннет Мосс показал, что ограничения на печатание книг были кратковременными и географически разрозненными, а потому мало затронули еврейских читателей. См. статью: Moss К. В. Printing and Publishing: Printing and Publishing After 1800 // YIVO Encyclopedia of Jews in Eastern Europe. https://yivoencyclo-pedia.org/article.aspx/Printing_and_Publishing/Printing_and_Publishing_af-ter_1800 (дата обращения: 24.11.2019).

8

Об отношении царского правительства последнего периода существования империи к еврейской интеграции в русскую культуру см. статью Ханса Роггера «Российские министры и еврейский вопрос, 1881–1917» [Rogger 1986:56-112].

9

Обсуждение погромов 1881 и 1882 годов и тех последствий, которые они имели для политики в отношении евреев, см. у Йонатана Френкеля [Frankel: 49-132].

10

Эта революция привела к перераспределению земли в пользу крестьян. Подробнее о Столыпинской аграрной реформе см. Ольгу Крисп [Crisp 1989: 33–64].

11

Слезкин пишет здесь о Первом съезде советских писателей 1934 года.

12

Коллективизация привела к многочисленным мятежам и насилию. Голодомор на Украине 1932–1933 годов заслуживает отдельного исследования. Для ознакомления с историей коллективизации и той печальной роли, которую она сыграла в судьбе украинского крестьянства, см. книгу Роберта Конквеста [Conquest 1986].

13

Это заимствование произошло еще до того, как татаро-монголы были изгнаны из Руси в 1480 году. Подробнее об этимологии слова «базар» см. уВласто [Vlasto 1986].

14

Все это напоминает систему, существовавшую в Древнем Риме. См. [Frayn 1993:3–6].

15

В некоторых документах XIX века второе «р» в слове ярмарка заменяется «н», и получается ярмонка.

16

Хороший обзор экономических условий жизни евреев в Восточной Европе конца XIX века см. у Ледерхендлера [Lederhendler 2009:1-29]. О крепостном праве и роли государственных крестьян в российской экономике см. у Крисп [Crisp 1976: 55–95].

17

Как пишет историк Стивен Ципперштейн, «в России XIX века главное отличие местечка от сельского поселения заключалось в наличии евреев» [Zipperstein 1993: 18]. Такого же мнения придерживается и Джон Клир [Klier 2000: 27].

18

Йоханан Петровский-Штерн приводит следующую статистику для конца XIX века: «Евреи в целом составляли 4 % от общего населения Российской империи, 10 % от населения юго-западных губерний, 14 % от населения правобережной Украины, 32 % от населения украинских городов и 53 % от населения украинских штетлов. В то же время около 80 % из 17 млн украинцев проживали преимущественно в сельской местности» [Petrovsky-Stern 2009: 18].

19

Цит. по: Котик Е. Мои воспоминания. Мосты культуры / Гешарим, Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2009.

20

Записка генерал-губернатору Киевской, Подольской, Волынской, Черниговской и Полтавской губерний от 29 июля 1883 г. ЦГИАК. Ф. 442. Он. 540. Д. 155. Л. 5.

21

Подробнее о конфликтах, связанных с посещением церковных служб в базарные дни, см. мою статью [Glaser 2007].

22

Петровский-Штерн пишет: «Хотя в России XIX века слово “промышленность” обозначало производственную деятельность, Николай I имел здесь в виду посредников, зарабатывающих спекуляциями» [Petrovsky-Stern 2008: 33–34]. См. также: Еженедельные отчеты великого князя Николая Павловича о своих занятиях. ГАРФ. Ф. 726. On. 1. Т. 8. Л. 38.

23

В этой статье выражается обеспокоенность тем, что у евреев торговлей на равных занимаются мужчины и женщины. «В этом отношении женщины нисколько не уступают мужчинам: они сами покупают и продают, сидят на рынках и таскаются по улицам и домам с разными товарами и припасами» (Журнал министерства внутренних дел за 1844 год). Цит. по: [Stanislawski 1983: 171–172].

24

Впоследствии Аксаков активно поддерживал Русскую православную церковь и открыто выражал антисемитские взгляды. Уильям Л. Блэкуэлл отмечает, что наблюдения и статистические данные, приводимые Аксаковым, относятся к 1850-м годам [Blackwell 1968, 1: 75].

25

См. также описание украинских рынков, особенно киевских, у Н. В. Закревского [Закревский 1868, 1: 145].

26

Ильинская ярмарка проводилась летом в Полтавской губернии.

27

Вот что пишет об этом Станиславски: «То, что такому человеку, как Аксаков, – дворянину, ностальгирующему по старым временам, – казалось экзотичным и странным, на самом деле было началом гигантского кризиса, поразившего российских евреев: в этот момент возник и стал быстро расти еврейский люмпен-пролетариат — согнанные в местечки и отчаянно борющиеся за каждую копейку люди, которые не смогли устроиться в торговле и не имели более права заниматься своей традиционной деятельностью в сельской местности» [Stanislawski 1983: 176].

28

Сенновские евреи // Ведомости Санкт-Петербургской городской полиции от 7 октября 1848 года.

29

Сенновские евреи // Ведомости Санкт-Петербургской городской полиции от 7 октября 1848 года.

30

«Блистательной покров, накинутый над бездной» является отсылкой к Тютчеву (1808–1873). Вот что пишет об этом Эфраим Зихер: «Пушкинский “Пир во время чумы” предложил модель эстетического восприятия нового мрачного периода русской истории, а Каутский и Тютчев накинули над бездной покров» [Sicher 1995: 115].

31

То, что Гоголь не писал по-украински, не помешало ему, по мнению большинства исследователей, стать частью украинского литературного канона. Артур Коулман в 1936 году начал свой краткий обзор украинской литературы, охватывающий период от Киевской Руси до XX века, с «Вечеров на хуторе близ Диканьки»; Мирослав Шкандрий в своем детальном анализе украинских мотивов в творчестве Гоголя пишет о том, что первым на двойную (украинско-русскую) идентичность Гоголя указал И. Е. Мандельштам [Coleman 1936: 7; Shkandrij 2001: 115; Мандельштам 1992].

32

Джудит Корнблатт, автор исследования о казаках в русской литературе, озаглавила словом «Двоедушие» раздел своей книги, посвященный Бабелю. Это прямая отсылка к словам Гоголя [Kornblatt 1992: 109]. Подробнее о концепции «двоедушия» в украинской литературе см. у Луцкого [Luckyj 1983: 57].

33

По словам С. С. Дубновой-Эрлих, именно под влиянием Шолом-Алейхема ее отец С. М. Дубнов написал статью для русско-еврейского журнала «Восход», в которой «доказывал, что обиходный язык еврейских масс имеет неоспоримое право стать орудием литературы, ибо трехъязычие навязано евреям историей». Как пишет Дан Мирон в своей книге о подъеме художественной литературы на идише: «В XIX веке… почти все идишские авторы писали также и на иврите. Однако обратная ситуация имела место редко: большинство писателей, творивших на иврите, не “снисходили” до того, чтобы писать на идише, хотя это был их родной язык (и зачастую единственный, на котором они разговаривали)» [Dubnov-Erlich 1991:87; Miron 1995:9].

34

Кеннет Мосс предположил, что к росту идишского самосознания могла привести потерпевшая неудачу революция 1905 года. «После 1905 года молодые представители еврейской интеллигенции, такие как Шмуэл Нигер, Нохем Штиф и многие другие, сознательно сделали идиш языком не только своего творчества, но и личной жизни». Далее Мосс замечает: «Такие фигуры, как Шолом-Алейхем или Перец, не считали нужным искусственно внедрять идиш в свою личную жизнь. Стоит задать вопрос, не был ли вызван этот тотальный переход на идиш осознанным революционным решением – трансформацией собственной личности согласно идеологическим установкам» [Moss 2008а: 195–196].