Кирин

ГЛАВА 4. ЯВЛЕНИЕ МОНСТРА

Утро застало Виктора взъерошенным и потерянным, сидящим на детской кроватке, когда-то принадлежавшей ему, в комнате, которая была его детской спальней.

Президент обнимал подушку и застывшими чёрными глазами, под которыми по прошествии бессонной ночи залегли тёмные круги, пялился в стену, оклеенную тёмно-зелёными обоями с медведями и деревянными паровозиками, на них нарисованными. Он не понимал, что, чёрт возьми, вообще произошло?

И ведь правда… Десятилетия ожидания, раздумий и уже почти нерушимой уверенности в том, что он освободит того, кого бы ни нашёл в этой комнате. Это по-детски чистое, искреннее, почти рыцарское желание, зародившееся в сердце маленького ребёнка, росло и крепло вместе с ним. И ощущалось непоколебимым и единственно правильным. Освободить пленника казалось естественным, как желать дышать ради того, чтобы жить. Но…

Но стоило открыть эту проклятую дверь и перешагнуть через порог, как мир словно перевернулся с ног на голову, меняя южный полюс на северный.

Хватило одного взгляда, короткого мгновения, за которым последовало моментальное узнавание, и он пропал. Всё это напускное, притянутое разумом благородство как ветром сдуло, оставив голую, какую-то звериную чудовищную жадность и страх потерять.

Это было не по-человечески – чувствовать такое относительно живого существа, живого человека. Но тогда она вдруг стала не более чем вещью, самой дорогой вещью. Просто теперь мужчина не мог позволить этой девушке быть человеком, существом, имеющим свои права на свободную жизнь.

Виктор вдруг осознал, что должен любой ценой оставить её у себя. Закрыть, запереть. Мужчину словно подменили. Внутренняя перемена была настолько разительной, что Виктор потерялся в отвращении к себе самому, неожиданно низкому и алчному, совершенно чужому. Но хуже всего было то, что она, девушка, Кирин, смотрела так, что сразу стало понятно, что она видит его насквозь, все его мысли… всё его перекорёженное жадностью нутро, и это совершенно не удивляет её, это так ей привычно, что не стоит ни секунды её внимания.

И Виктор позорно сбежал и сейчас, вспоминая это, кривился от отвращения. Закрывал глаза, пытаясь не видеть перед собой бледное лицо с нечеловеческими зелёными глазами, скрипел зубами. В этом всём безмерно радовало только одно: он не приказал заковать её в наручники или вообще приковать к батарее огромной тяжёлой цепью, хотя желание это было почти нестерпимым. Одна только мысль, что девушка вдруг сможет убежать, сводила с ума.

Так что план действий был неясен, будущее туманно. Единственное, в чём президент был сейчас абсолютно уверен, – это то, что пора завтракать и он должен идти кормить Кирин.

Но если внутренний мир Ли Гона был разрушен до основания и теперь на дымящихся развалинах поспешно возводилось что-то новое и пугающее, то внешний мир вовсе не менялся, время продолжало свой неспешный ход, и дела, о которых Виктор совершенно забыл, настигли его буквально при выходе из детской спальни, в которой он провёл мучительную бессонную ночь.

Секретарь в сером пиджаке и круглых, отсвечивающих в полутьме коридора очках уважительно склонил голову, приветствуя нового главу клана. За его спиной толпились ещё несколько человек в таких же безлико-серых пиджаках и с бесчисленными папками в руках. Чуть в стороне от стены отделилась тень, медленно приняв знакомые черты Джона Хёка.

Виктор раздражённо поморщился, вспоминая реальность и все свои обязанности владельца корпорации. Отец оставил огромное, просто неисчислимое наследство. Уйдёт как минимум неделя, чтобы подписать все необходимые бумаги, узаконивающие передачу имущества, понять, как обстоят дела корпорации, и решить судьбу людей, что работали непосредственно на отца, а потом ещё много чего…

– В кабинет, – направляясь в сторону лестницы, приказал Ли Гон. Сам он должен был принять душ, может, это приведёт его в чувство? Его раздражало чувствовать себя побитым, потерянным щенком, а он себя сейчас именно так и ощущал, застигнутый врасплох обязательствами и не имеющий возможности идти туда, куда идти очень хотелось.

Секретари послушно отправились в тот самый кабинет, на ходу обсуждая предстоящий фронт работ. Только Джон Хёк следовал за президентом, и когда они поднялись на второй этаж, Ли Гон остановился, чтобы тяжко выдохнуть, и после непродолжительного гнетущего молчания, в котором читалось много чего, не поворачиваясь, как-то обречённо спросил:

– Как она?

Джон не сразу нашёлся, что ответить. Он, конечно, понял, о ком идёт речь, он просто правда не знал, что ответить. С того момента, как президент покинул тайную комнату, девушка не вставала и не отрывала глаз от книги, только изредка перелистывала страницы. Она не спала, не ела, не пила, и, если присмотреться, создавалось впечатление, что даже не дышала. И вот как можно было описать это? Нормально? О нормальности здесь речи не могло быть, а расстраивать и без того подавленного президента не хотелось, поэтому Джон кивнул и произнёс:

– Она читает.

Ли Гон так же кивнул в ответ, Джону даже показалось, что до главы клана не совсем дошло то, что он сказал. Возможно, он его даже не услышал.

– Покорми её. Я буду поздно, – приказал президент и скрылся за дверью спальни, которую для него приготовили слуги.

Джон снова остался созерцать закрытую дверь. Но стоял он так недолго; развернувшись, парень поспешил выполнять приказ.

Всё, что он знал о девушке, Джон услышал от мадам Со, которая, как оказалось, почти двадцать лет проработала в особняке. По приезде Джон успел познакомиться со всей прислугой в доме, положение обязывало. А сердобольная мадам Со его ещё и чаем успела напоить, во время чего выболтала новоиспечённому главе службы безопасности все подробности о девушке, которая содержится в тайной комнате.

Хотя говорила она полушёпотом и с оглядкой на дверь, но всё же Джон узнал и о как бы божественном происхождении Кирин, и о том, что девушка не взрослеет, хотя её возраст уже перевалил за тысячу лет.

Всё это звучало сомнительно, и Джон, конечно, не поверил. Да и смысла в этом разговоре он особого не видел, поскольку знал, что президент намеревается освободить пленницу. Джон давно был в курсе этой ситуации с заточением. Это подсудное дело, и в случае если информация об этом просочится в прессу, разгорится скандал, что определённо вызовет обвал стоимости акций «Ли Гон Индастриз», а корпорация понесёт многомиллиардные убытки. Так что желание президента было весьма рационально. Но что-то пошло не так. Об этом Джон решил подумать позже. А сейчас нужно было отыскать мадам Со, которая присматривала за девушкой, и позаботиться о завтраке.

ГЛАВА 5. РОСТКИ ДОБРА И ЗЛА

Зерно. Девушка ест зёрна пшеницы, и это уже весьма странно. Пьёт только воду – это ещё куда ни шло. А ещё с ней нельзя разговаривать и по возможности следует стараться не смотреть в глаза. Странно? Да. Но это то, что удалось выяснить Джону Хёку у поспешно собирающей свои вещи пожилой женщины.

Мадам Со никто не собирался отпускать, поскольку она знала слишком много и относилась к тем людям, судьба которых должна была решиться сегодня президентом. Но женщина этого не знала, хотя определённо чувствовала опасность и очень надеялась покинуть усадьбу в числе тех счастливчиков, которые уже получили расчёт и должны были уехать на заказном автобусе ровно в полдень.

Мадам Со трясущимися руками передала Хёку толстую, потрёпанную временем тетрадь. Парень пролистал несколько страниц, исписанных нервным, тянущимся вправо почерком. Что-то было зачёркнуто, что-то переписано и обведено.

– Вот здесь абсолютно всё, что касается Ки, – косясь в сторону дверей, заговорщицки прошептала женщина. А после добавила ещё тише: – Джон, я вижу, ты человек с добрым, светлым сердцем. Держись этого света. Иначе ты долго здесь не протянешь. Здесь трудно выжить. Когда приходится бороться с самим собой… Для многих эта борьба уже закончилась поражением.

– О чём вы? – сведя на переносице светлые брови, спросил начальник охраны.

– Это проклятая земля. Все, кто ступает на неё, становятся причастны к совершённому греху. И это непосильная тяжесть. Но, конечно, тяжелее всех придётся молодому хозяину, – завершила свою тираду женщина и задумчиво уставилась в окно. Затем вздрогнула и, засуетившись, принялась утрамбовывать оставшиеся вещи в старые потёртые чемоданы.

– Скажите, а… она вообще не спит? – всё-таки спросил парень, хотя и сбился на середине предложения.

– В тетрадке есть всё, что нужно знать про Ки, – отмахнулась мадам Со, явно не желая больше отвлекаться на разговоры.

Джон Хёк вышел молча, не стал расстраивать пожилую женщину и говорить о том, что ей вряд ли удастся покинуть усадьбу сегодня. Это ей скажут другие, и уже совсем скоро. Хёк передёрнул плечами и, сжав злополучную тетрадь в пальцах, поспешил выполнять приказ президента.

Комната была небольшой. Может, метров двадцать, но в ней умещался камин. Хотя в камине не было дров, и из-за крайней степени заброшенности, в которой он находился, сложно было представить, что в нём когда-то мог пылать огонь.

Ещё в помещении был стол. Полки с бесчисленными книгами закрывали стены почти полностью. В углу стояла двуспальная кровать, скрытая цветастым, но блёклым от времени пологом. И почти по центру – кресло, в котором неподвижным каменным изваянием и сидела Ки, как её называла мадам Со.

Вопреки предупреждению, которое взволнованная мадам Со повторила несколько раз, дабы убедиться, что Джон воспринял его всерьёз, о том, что на девушку лучше не смотреть, глаза сами собой возвращались к Кирин и снова и снова удивлялись её нездоровой, какой-то нереальной бледности, которой отливала кожа тонких рук, шеи и лица.

Джон вот уже в который раз заставил себя отвернуться, чтобы наконец найти упомянутый домработницей мешок с зерном. Воду он принёс сам – большую двадцатилитровую бутыль, которую управляющий радостно вручил ему, упомянув, что вода у мисс вчера должна была закончиться и бутыль следует заменить. Бутыль в итоге была поставлена рядом с полупустым мешком, в котором и обнаружилась та самая пшеница.

Парень развязал мешок и деревянной плошкой, найденной в его недрах, попытался зачерпнуть зерно, что закончилось полным фиаско. Нет, зачерпнуть-то он зачерпнул и даже достал плошку из мешка, а вот дальше всё пошло не по плану.

– Твою ж… – вскрикнул начальник охраны и, отшвырнув деревянную миску, отпрянул от мешка, чтобы совсем по-детски запрыгать на месте, стряхивая с рукава пиджака чёрного, блестящего, просто огромного, величиной с добротную металлическую зажигалку, жука, зацепившегося своими корявыми лапками за ткань. Стряхиваться жук категорически отказывался.

Впрочем, он был здесь не один. Из-под упавшей на пол и опрокинувшейся миски, помимо пшеницы, по полу рассыпались его чёрные собратья и принялись резво расползаться в разные стороны.

Джон, считающий себя человеком, повидавшим многое, следовательно ко многому готовым, побледнел и, потянувшись, пальцами ослабил ворот рубашки. Взять себя в руки и не визжать, как девчонка, при виде жуков, которых он не переносил с детства, оказалось не так-то просто. Но всё же начальник охраны справился, сглотнул сухой ком, с болью прокатившийся по горлу, и, стараясь не передёргивать плечами, наклонился за плошкой, а затем зачем-то посмотрел на девушку. И вот тут снова вздрогнул, почувствовав сразу всем телом тяжёлый взгляд пронзительно-зелёных глаз.

Холодный пот, дрожь, расползающаяся по коже, ощущение всё наращивающего свой темп сердца, шум в ушах… и привкус дешёвого, но действительно пугающего ужастика.

А Ки медленно захлопнула книгу, не вставая, всем телом повернулась к застывшему возле мешка парню и, словно наконец ожив, скинув оцепенение, выбравшись из него, как из старой, давно отмершей кожи, светлым до звона в ушах голосом вдруг спросила:

– Вы читали Библию?

Ощущая лёгкое онемение мозга, Джон пытался сообразить, как ему, собственно, поступить в этой ситуации. Президент не давал никаких конкретных указаний. И было непонятно, нужно ли соблюдать правила поведения, про которые твердила мадам Со? Президент вроде как хотел освободить пленницу…

А девушка всё смотрела на него этими своими до дрожи странными глазами и ждала ответа.

И ещё ползающие под ногами жуки…

В ушах у Хёка от этого шумело всё сильнее. Поэтому, оглушённый и испуганный, начальник охраны не нашёл ничего лучше, чем замотать головой, абсолютно отрицая всякую причастность к духовной литературе и Библии в частности.

Такой ответ весьма опечалил Ки. Она недовольно скуксилась и, положив книгу (только теперь Джон рассмотрел, что это действительно была Библия) к себе на колени, поставила на неё свои острые локотки и подбородком опёрлась на сцепленные меж собой пальцы рук.

– Это очень жаль, – протянула девушка. В её глазах всколыхнулась и опала печаль, оставив медленно таять яркие искры. Джон невольно засмотрелся, а Ки задумчиво продолжила: – Значит, вы Его совсем не знаете. А мне так хотелось поговорить о Нём хоть с кем-нибудь.

– О ком? – Наверное, впервые в жизни обычно собранный и крайне ответственный Джон Хёк на мгновение позабыл себя и свои обязанности, и вот как же это было некстати! От звука своего голоса парень, конечно, пришёл в себя, но, как говорится, было уже поздно.

Девушка встрепенулась и многозначительно произнесла:

– Конечно о Нём. – Говоря это, Ки загадочно ткнула пальцем в потолок. – Хотя здесь про Него мало что написано, всё больше про людей. Да и то, что написано, не всё правда, но приятно иногда вспомнить былое. А вы что любите читать? Фантастику, нон-фикшен, детективы?

Ки легко поднялась с кресла и всего-то приблизилась к полкам с книгами, а Джон Хёк вдруг отчётливо осознал то, что перед ним не жертва сумасшествия целого клана, а некое существо, которое было чем угодно, но не человеком. Ведь Ки проплыла по воздуху, совсем не касаясь пола, так что её поступь не потревожила ни зёрна, разбросанные по полу, ни бегающих среди них жуков.

– Мне в последнее время нравится фантастика. Знаете, человеческие фантазии на тему будущего весьма занимательны. Разные машины времени, роботы, искусственный разум, захватывающий миры… О, и вот ещё – пришельцы из далёкого космоса… – Девушка прыснула в ладошку и, отсмеявшись, продолжила водить кончиком тонкого, почти прозрачного пальца по корешкам плотно составленных книг.

Ки ещё что-то говорила, но Джон уже не слушал. Подняв миску с пола, наполнил её пшеницей, поставил на стол. Откупорил принесённую бутыль, налил воду в стеклянный стакан, поставил рядом с миской. И, так и не произнеся ни слова, вышел вон.

Только плотно закрыв дверь и задвинув засов, мужчина смог выдохнуть. Обессиленно прислонившись спиной к массиву двери, поднял руки. Они мелко дрожали.

Нет. Это определённо ненормально.

Джон к своим двадцати пяти был уверен, что мир уже не сможет его удивить.

В детстве Джон верил, что самая страшная вещь – это смерть. И самая ужасная вещь, которую ты можешь сделать, – это убить.

Но после того как эта черта была пройдена, сердце Джона словно застыло. Его ничего не трогало и не пугало. Иногда ему даже казалось, что он может контролировать эту пугающую часть мира. Он думал, что он имеет власть над чем-то. Это так, будто он знал, что где-то там никого нет. Нет того, кто смотрит и перед кем придётся потом отвечать.

Но сейчас там, за этой чудовищно хрупкой дверью, обреталось то, что одним своим существованием отвешивало звонкую пощёчину, приводя в чувства. Есть что-то большее, чем человек, чем его глупые, наивные мысли и убеждения… И вот теперь становилось действительно страшно. Просто жутко. После того как ты, уверенный в своей безнаказанности, совершал безоглядно то, что от тебя ждали люди, такие же слепые, как и ты…

Остаток дня Джон Хёк просидел на земле, подпирая спиной заветную дверь. Мимо пробегали, спеша по своим делам, чёрные жуки, с шуршанием заползая в щель под дверью. Джон сначала замечал каждого, затем попривык, но так и не расслабился, прислушиваясь к звукам, изредка доносившимся из комнаты.

Каждый новый шорох сбивал цепочку навязчивых мыслей, без остановки крутившихся в гудящей голове Хёка.

Солнце появилось в прямоугольнике неба, очерченного стенами особняка. Появилось и так же исчезло, пройдя по диагонали. Начало смеркаться. А начальник охраны всё сидел на земле, только теперь он, не стесняясь, вытянул ноги и, откинувшись на дверь и запрокинув голову, рассматривал звёзды, появляющиеся в тёмно-синем прямоугольнике неба, зависшего над таинственным садом. Джон думал о вечном. Не хотел, но думал. Внутри, в его душе ничего не ломалось, просто словно проклёвывалось и разрасталось. Расцветало.

Он услышал шаги ещё до того, как высокая фигура отделилась от пряной темноты. Он успел вскочить и хоть как-то встряхнуться. Даже пару раз сам себе отвесил пощёчину, чтобы выбить странное и вместить обычное. Успел. Выдохнул.

– Президент, – начальник охраны поклонился, приветствуя главу клана.

Виктор остановился перед Джоном, тот поспешно отступил, чтобы пропустить президента.

Ли Гон выглядел уставшим. В неверном свете жёлтого фонаря его лицо вырисовывалось чересчур бледным и заострённым, а глаза и вовсе выглядели чёрными провалами. Ли Гон кивнул другу и, прежде чем отодвинуть засов, спросил:

– Ты накормил её?

Джон Хёк утвердительно кивнул:

– Тарелка пшеницы и стакан воды…

Что-то изменилось. Начальник охраны понял это ещё до того, как договорил, поэтому замолчал прежде, чем прозвучало еле уловимое:

– Я же просил накормить её.

– Но…

– Накормить нормальной едой. – Голос звучал тихо, но от гнева, который ощущался упругими волнами, толчками исходившими от взбешённого президента, волосы на голове Джона встали дыбом.

– Жду тебя через пять минут с полноценным ужином, – припечатал Ли Гон и скрылся за жалобно скрипнувшей дверью.

– Слушаюсь, – козырнул уже в закрытую дверь Джон и рванул выполнять приказ.

Да, Виктор устал, но устал не от навалившихся дел. Мужчина устал от своих эмоций, которые разрывали его на части, – желание вернуться в тайную комнату и страх перед теми его тёмными мыслями, которые пока поутихли, но кто знает, что произойдёт, когда Виктор вновь переступит порог тайной комнаты?

И вот, шагнув через порог в пространство, до краёв наполненное её присутствием, глава корпорации нервно выдохнул и всем телом ощутил, как за спиной глухо захлопнулась дверь.

Стремительный взгляд через всю комнату – и встреча с зеленью, мгновенно затопившей всё вокруг. И снова заговорщицкий шелест листьев в кронах окутанных ночью деревьев…

Девушка сидела на краю кровати и наматывала золотой локон на прозрачный розовый ноготок. На её коленях снова лежала книга. Ки нехотя закрыла томик и отложила в сторону.

Мужчина жадно наблюдал за каждым её движением. Он был бы рад так не напрягаться, но ничего не мог с этим поделать. Можно было бы заговорить и разбить это всё нарастающее чудовищное напряжение, но он не мог заставить себя произнести хоть что-то. Глаза абсолютно против его воли скользили по розовым пухлым плотно сомкнутым губам девушки. Она была недовольна его появлением, Виктор абсолютно точно знал это.

Мужчина выдохнул и на мгновение закрыл глаза. Попытался сфокусироваться, но мысли сбивались, в голове гудело. Он понимал, что это ненормально. Невозможность справиться со своими эмоциями злила. Но ведь он взрослый вменяемый человек! Нужно собраться.

Перед глазами пронеслась картинка, давно позабытая и вдруг всплывшая на поверхность из глубин памяти: грустная девочка и маленький мальчик, держащиеся за руки.

– Слушай, ведь ты меня помнишь? Я Виктор. Мы с тобой дружили в детстве. – Мужчина поморщился от просящих ноток, которые прозвучали в его голосе, когда он пытался выпросить у девушки, сидящей напротив, узнавание себя.

– Виктор… – как-то печально и на выдохе произнесла Ки. – Я помню.

В сердце мужчины даже что-то ёкнуло, но взгляд девушки не выражал никаких эмоций, кроме разве что грусти. И от этого стало вдруг ещё больше не по себе. Повисло неловкое молчание.

Девушка сидела ровно и смотрела на мужчину, застывшего у двери, как на пустое место. Но Виктора бесило сейчас не это. Ещё до того, как он пришёл сюда, мужчина знал, что должен сказать и сделать. Он должен был отпустить Ки. Открыть дверь нараспашку, сказать, что она свободна, и молить о прощении за своего отца, который лишил Ки свободы, за себя, так долго не возвращавшегося, чтобы освободить её, за их такую нелепую встречу спустя двадцать лет.

Но он не мог заставить себя сделать это. Всё его тело словно окоченело. Виктор просто не мог открыть рот, чтобы произнести эти два слова «ты свободна». Он не мог.

Вместо этого он отвернулся от Ки и прошёлся по комнате, мимо книжных полок и камина. Подошёл к креслу, на котором вчера сидела Ки. Оно было старым, обивка на нём кое-где протерлась, так что наружу торчали куски ваты.

Мужчина по-хозяйски обвел комнату оценивающим взглядом и, заранее ненавидя себя за то, что собирался сказать, произнёс:

– Я прикажу поменять мебель. Можешь выбрать сама что понравится. Тебе принесут каталоги.

Слова повисли в воздухе. Хотелось сбить оставленный ими горький привкус, и мужчина взглянул на девушку, ожидая увидеть хоть какие-то эмоции, но Ки сидела неподвижно, словно статуя. Даже смотрела она сейчас не на Виктора, а на то место, где он стоял до этого. Президент разозлился ещё больше, теперь на то, что Ки не радуется его щедрости.

– Теперь всё будет по-другому. Я позабочусь о тебе. Ты меня слышишь? – подавшись вперёд, сквозь зубы прорычал он. Ки улыбнулась и наконец перевела взгляд на бледного, тяжело дышащего мужчину.

– Я вас слышу, господин. Бесконечно благодарна вам за вашу щедрость. – Произнося это, Ки склонила голову, и светлые пряди её золотых волос заскользили, падая на бледные руки, лежащие на коленях.

Эта покорность девушки острой болью прошла по внутренностям вздрогнувшего мужчины. Но ненависть к себе блекла перед нечеловеческой жадностью, которую сейчас совершенно неожиданно разбавило новое чувство – вожделение.

– Я не могу тебя отпустить, – надтреснутым голосом произнёс Виктор.

– Конечно, господин. Вы этого не должны делать, – выпрямившись и смело встретившись глазами с чернотой глаз президента, эхом отозвалась Ки.

– Не должен, – растворяясь в нереальной зелени глаз девушки, повторил мужчина.

– Вы желаете совсем другого, – произнесла Ки и заправила золотую прядь за ухо.

И столько жалости читалось сейчас во взгляде девушки, что мужчина отпрянул.

Взгляд мгновенно почерневших глаз президента прошёлся с головы до пят, очертив фигуру девушки, запоминая каждый изгиб, абсолютно всё до мельчайших деталей.

– Чего же? – надтреснутым голосом спросил он.

– Вы жалеете о том, что так и не сказали отцу. И ещё… мечтаете о том, чтобы он признал ваши заслуги перед компанией и хоть раз сказал, как гордится вами, – выдала Ки. – И… – девчонка помедлила пару мгновений, словно над чем-то раздумывая. Меж сведённых к переносице светлых бровей залегла ломаная морщинка. А затем, решительно кивнув, как бы в подтверждение своих слов, сказала: – Я могу это устроить. Вы можете поговорить с отцом.

Ли Гон вздрогнул, когда в комнате за его спиной прозвучал до боли знакомый жёсткий голос:

– Что здесь происходит? Кто пустил тебя сюда?

– Отец? – Виктор развернулся на ватных ногах, чувствуя, как жизнь вытекает из тела по крупицам по мере того, как его заполняет страх, а потом и злость…

– Щенок… – прошипел отец, оскалив пожелтевшие от времени и болезни зубы. Он был худ и стар, руки его тряслись мелкой дрожью, а правый глаз уже навсегда был прикрыт неподвижным веком. Его так и хоронили с полуоткрытым потускневшим глазом. Правда, сейчас он сиял, подпитываемый бурлящей внутри злостью. – Так и не дождался моей смерти, приполз сюда, хотя твой отец всё ещё жив! Метишь на моё место? Привёл с собой убийц… Где они?! – заозиравшись, прохрипел Ли Гон – старший. Но не увидев никого в комнате, кроме девчонки и застывшего побледневшего сына, зло оскалился. – А, кишка тонка?! Убийц нет. Ведь я прав? Трус. Крысой пробрался в замок и решил увести самое ценное… Но ты прогадал. Охрана! – завопил старик.