Кто стрелял в урода?

Вполне возможно, что произведение искусства имеет нравственные последствия, но требовать от художника, чтобы он ставил перед собой какие-то нравственные цели и задачи, – это значит портить его работу.

– И как я с тобой сплю? Ты же страшилище… – Лиля сидела перед зеркалом, едва накинув халатик, и ремонтировала попорченный страстью макияж. Андрон Михайлович продолжал лежать в постели и глядеть в потолок. На его лице с огромным костистым носом не произошло никаких изменений.

– Что ты молчишь, Андрон? Я, кажется, с тобой разговариваю…

– Ты не разговариваешь, а хамишь. Как я должен реагировать? Я женщинам на хамство не отвечаю. – Он повернул к Лиле голову, и в его косоватых глубоко посаженых глазках промелькнуло нечто вроде иронии.

– Я не хамлю. Я хочу понять, что я в тебе нашла? Мне двадцать шесть. У меня красавец муж… Да и любой мужик готов раскиснуть, только я захочу… А сплю со старым уродом. – Лиля надула губки. Она знала, что это ей идет, и ждала ответа.

– Красивые мужчинки чаще всего или подлецы, или болваны. Женщины поумнее это понимают.

– Никогда не считала себя умной…

– Значит, ты большая оригиналка. – Изрек Андрон Михайлович и снова направил нос в потолок. Лиля топнула ножкой:

– Нечего кокетничать. Сколько баб от тебя без ума. И ты всяких в койку не кладешь. Тебе нравятся молодые, красивые… Чтоб ноги от ушей.

– Я банален. Редко встретишь мужика, жаждущего дурнушку. Если такие встречаются, это уже от комплекса неполноценности или извращенцы…

Лиля юркнула в постель:

– Но есть же какая-то тайна в твоей притягательности…

Андрон Михайлович приподнялся, левой рукой обнял Лилю, выпростав из-под простыни длинную костлявую правую, налил себе минеральной воды, открыл тумбочку, извлек упаковку с лекарством. Добыв все той же правой рукой таблетку, ловко забросил ее в рот и запил минеральной. Проделав все это, улегся обратно и прижал Лилю к себе:

– Ты не поймешь… Для тебя это слишком сложно.

– Я такая дура?

– Ты не дура. Ты женщина. А для женщины в мире условностей есть грань, за которую они не могут, да и не хотят заглядывать. – Андрон Михайлович имел целую теорию насчет своей неотразимости. Он вывел формулу, в которой уродство – есть обратная сторона красоты. Если красота от Бога, то уродство от Дьявола. Дьявол страшен, но прекрасен. Немало художников пыталось разобраться в этой загадке. И только гениальный Врубель ближе всех коснулся образа Сатаны. Его Демон страшен и прекрасен одновременно. Красивых женщин влечет к противоположности. Рядом с некрасивым мужчиной они блистают. Его некрасивость подчеркивает их красоту, и они дарят ее. Красивому мужчине красоту не подаришь. Он берет ее как должное. А женщины любят себя дарить… Но всего этого поведать Лиле Беньковский не хотел.

– Если ты такой умный, найди доступное объяснение – Продолжала приставать любовница.

– Я умею слушать тот бред, который вы несете. Говорят, что женщины любят ушами… Это, правда. Но не меньше женщины любят языком, который у них всегда чешется, а говорят обычно мужчины. Я редкое исключение. Полагаю, вот и весь секрет… – Вывернулся Беньковский: – А по поводу красавца мужа – твой Арнольд болван. А бабы дураков не уважают. Кстати, завтра он должен мне выдать гонорар. Я рассчитываю на эти несколько тысяч долларов. Я человек не богатый, и для меня это большие деньги…

– Какая же ты сволочь… – Восхищенно прошептала Лиля: – Спишь с женой Хромова и еще его шантажируешь!

– Девочка, запомни. Я никого не шантажирую. Я скрупулезно и добросовестно работаю над биографией преуспевающих господ. Нахожу в этих биографиях изъяны и предъявляю за них счет. Мужчина в жизни обязан за все платить. А за удовольствие остаться чистеньким и богатеньким – тем более. И хватит о делах…

В любовном порыве Беньковский напоминал скорее доисторическую птицу, созданную болезненной фантазией голливудских мастеров, чем реальное существо. Лиля, отдаваясь любовнику, испытывала ужас, и этот ужас перерастал в восторг. Столь странных метаморфоз своего чувственного механизма женщина ни понять, ни объяснить не могла. Что еще раз подтверждало формулу Беньковского о притягательности противоположностей.

Как только она ушла в ванную, Андрон Михайлович быстро поднялся. Вставать с постели он предпочитал без свидетелей. Худосочный, сутулый, с впалой грудью, без одежд он сам считал себя прекрасным. Но понять, по мнению Андрона Михайловича, это мало кому дано. На пляже его тело вызывало сочувствие или неприязнь. Иногда и то и другое. Но реакция окружающих его мало трогала. Стадо боится всего необычного, это закон природы – рассуждал Беньковский. В одиночестве он часто разглядывал себя в зеркало и восхищался своей фигурой. Лицом тоже любовался подолгу. В суховатой головке с огромным носом, впалых щеках и маленьких глубоко запавших глазках он отмечал породу и обаяние. Чего нельзя сказать о людях, видевших его впервые. Андрон сильно косил, и догадаться собеседнику, что он смотрит ему в глаза, удавалось не сразу. Оттого пристальный взгляд Беньковского многие не выдерживали.

С необычайной сноровкой для его нелепой конструкции он открыл шкаф, выхватил из ящика белоснежную сорочку, сдернул с вешалки костюм, и через мгновенье носки, сорочка и брюки оказались на нем. Покупать верхнюю одежду в магазинах Андрон Михайлович не мог. Его длиннющие руки вылезали из всех рукавов подходящего размера. Костюмы Беньковскому шил Изя Якубов. Бухарский еврей Изя был отменным портным и умел скрыть изъяны нестандартной фигуры клиента.

Повязав галстук, Андрон Михайлович облачился в пиджак.

С обувью у Беньковского тоже возникали проблемы, поскольку ноги он имел разные. Левая ступня требовала сорок третьего, а правая была на два номера меньше. Поначалу обувь ему присылали из Еревана, где ее мастерил парижский репатриант Ашот Погосян. Когда Союз развалился, и контакты с Арменией усложнились, Андрон стал покупать две пары разного размера и использовал по одному башмаку из каждой. Именно такую пару обуви он вынул из нижнего ящика шкафа и протер бархоткой.

Выйдя из ванной, Лиля застала любовника при полном параде.

– Ты так молниеносно одеваешься, что я пугаюсь… – Вовсе не испуганно проворковала молодая женщина: – Ты меня подвезешь?

– Естественно.

– Теперь это не очень естественно. Джентльмены на Руси перевелись…

Беньковский оглядел любовницу с ног до головы:

– С твоей внешностью и в твоем положении ты можешь себе позволить жлобов избегать.

– Не всегда получается… Ладно, поехали. Уже десять. Я обещала Хромову приготовить ужин.

– Ты заботливая супруга, и это похвально. – Серьезно и рассудительно поощрил Андрон Михайлович и, выпустив даму, старательно запер стальную дверь.

«Лендровер» Беньковского стоял у подъезда. Кавалер галантно раскрыл Лиле дверцу, мягко захлопнул, когда она устроилась на сидении, затем, приволакивая правую ногу, обошел машину и уселся за руль. Отъезжая, он внимательно посмотрел в зеркальце и заметил, как от дома напротив за ним двинулся старенький «Жигуленок».

– Опять катаюсь с сопровождением… – Ехидно усмехнулся водитель.

– Ты что-то сказал? – Переспросила Лиля.

– Привычка старого холостяков бубнить себе под нос… Не обращай внимания…

Хромовы жили в новой башне на Юго-западе. В десять вечера пробки в Москве рассасываются, и Беньковский через тридцать минут подкатил свою приятельницу к подъезду. Отмеченный им «Жигуленок» припарковался поодаль.

– Приехали, моя дорогая.

– Господи, как не хочется с тобой расставаться. И почему я должна идти к Хромову, когда люблю тебя… – Печально сообщила неверная жена, нехотя покидая «Лендровер».

– Глупо произносить ненужные слова. Всегда хорошо быть не может. – Оборвал ее любовник. Лиля виновато улыбнулась и понуро пошла к парадному. Внезапно остановилась, оглянулась, боясь, что Беньковский уедет, подбежала к машине:

– Андрон, у меня сделалось тяжело на сердце. Подожди. Если я через десять минут не спущусь – уедешь.

Он кивнул, посмотрел на часы и проводил Лилю до парадного. В машину не вернулся, а пошел, приволакивая правую ногу, по тротуару назад. В «Жигуленке» сидел водитель. Андрон Михайлович постучал в окно. Водитель опустил стекло и вопросительно оглядел Беньковского. Бекньковский тоже не без любопытства изучил парня. Причем один его глаз фиксировал лицо, а другой отметил торчащие над рулем коленки. Водитель был верзилой и едва умещал ноги в машине.

– Молодой человек, вы не первый день трогательно и настойчиво меня сопровождаете. Боюсь, что причиняю вам множество неудобств своими передвижениями. Записывайте.

– Что я должен записывать? – Поинтересовался водитель и покраснел.

– Мое расписание на завтра. В девять я еду в Государственный архив и буду там сидеть три часа. Вы вполне можете использовать это время по своему усмотрению. Затем, я обедаю в «Берлине». После обеда домой. В семь отправлюсь в консерваторию с пожилой дамой, за которой заеду на Новослободскую. После концерта отвезу ее и вернусь к себе. Вы, почему не записываете?

– Я запомню, у меня хорошая память.

Беньковский усмехнулся и пошел назад. Пять минут из десяти, о которых просила Лиля, истекли. Он уселся за руль и включил приемник. Передавали новости. Андрон Михайлович слушал, скрестив руки на руле, и опустив на них голову. Одним глазом он видел светящуюся шкалу приемника, другим косил на дверь, за которой скрылась Лиля. Водитель «Жигулей» его больше не интересовал. Новости заканчивались прогнозом погоды. К прогнозу Беньковский не прислушивался. Ему было все равно, пойдет дождик или нет. Но дождя не обещали. Стрелка на циферблате приблизилась к половине одиннадцатого. Он повернул ключ зажигания и увидел Лилю. Женщина бежала к нему. Лицо ее исказилось и сделалось некрасивым:

– Андрон, он застрелился…

– Кто застрелился? – Высунул голову Андрон Михайлович.

– Хромов застрелился.

– Скотина, денег пожалел. – Проворчал Беньковский и раскрыл перед вновь испеченной вдовой дверцу машины.

– …Послухай, Григорий, ты же не поверишь… В соседнем шопе такой же пинджак висел вдвое дешевле. Тоже из кожи, и примочки один к одному.

– А чему ты дывишься, Гена? Турки все жулики и гады… Оне как цыгане…

Надя намазалась кремом, перевернулась на спину, поморщившись от диалога соседей по пляжу. Те изъяснялись на южнорусском диалекте с особым произношением буквы «Г».

– Петя, мы в Турции или в Житомире? – Тихо спросила она Ерожина, когда тот вышел из моря.

– Мы в Турции, Надя.

– Тогда где турки?

– Наденька, турки нас обслуживают. Обслуживают хорошо, поэтому и не заметны. А наш отель населяют россияне и немцы. Их ты и слышишь. Наслаждайся морем и не обращай внимания…

Не смотря на середину сентября, море на курортах Анталии оставалось по-летнему теплым, и Ерожин с Надей по полдня проводили на пляже. Оба любили плавать, и оба несколько лет вместе не отдыхали. Надя с детьми иногда ездила к Алексею Ростоцкому под Самару, а Петр Григорьевич, вернувшись на казенную службу, отпусков второе лето не брал. Было не до отдыха. Отдел по раскрытию убийств без работы не оставался. Ерожин пропадал на Петровке и по выходным. Наконец, Надя не выдержала: «Сколько можно вкалывать?! Ты себя уморишь и нас с ребятами заодно». И супруг двинул к начальству с заявлением. Генерал Ермолин выругался, после чего, прошение об отпуске подписал – и вот они на пляже.

– Ты не хочешь посмотреть, чем занимаются твои наследники? – Сменила тему Надя, поднимаясь с песка. Видно, ответ Ерожина о турках показался ей исчерпывающим.

– А ты куда собралась?

– Я в море. Надоело слушать соотечественников. От этого «г» я уже на стенку лезу… Проверь, как там ребята.

– Чего проверять, в бассейне плещутся. – Ответил Ерожин, но к бассейну все же побрел. Ваня и Леночка сражались с огромной надувной черепахой, пытаясь взгромоздиться на нее. Двоих черепаха не выдерживала, и дети скатывались в воду. Еще несколько ребят расстреливали друг друга из водяных пистолетов. Все дети пребывали в состоянии полного восторга. За играми наблюдал специальный служащий из команды аниматоров, и беспокоиться за детей повода не было. Ерожин хотел вернуться на пляж, но тут к нему подошел маленький худощавый турок неопределенного возраста и назвал по фамилии.

– Да, господин Ерожин – это я. – Ответил Петр Григорьевич и стал ждать объяснений.

Турок на вполне сносном русском языке поведал, что в администрацию отеля несколько раз звонили из Москвы и просили найти господина Ерожина. Через полчаса станут звонить снова:

– Не будет ли господин Ерожин так любезен, вернуться в номер и подождать звонка. Телефонист отеля соединит московского абонента с номером гостя…

– Хорошо, я предупрежу жену и пойду в номер. Спасибо.

– Не надо беспокоиться. Я сам предупрежу госпожу Надию, что вы в номере. – Белозубо улыбнулся смуглый служащий и побежал к пляжу.

Ерожин, покачав головой, зашагал к зданию:

– Турок в курсе, как зовут мою жену… А я его, мне кажется, вижу в первый раз. Или я вообще их не отличаю. А я же мент, должен был бы в лицах обслуги разобраться…

Поднявшись на второй этаж, он открыл ключом свои апартаменты, и вошел. Кондиционер создавал прохладу, но прохлада эта отдавала мертвечиной. Аппарат гнал злой химический холод. Петр поморщился, распахнул окно, дверь на балкон и, зачем-то надев брюки с рубашкой, уселся у телефона. Телефон не звонил. Чтобы убить время он включил пультом телевизор. Турки показывали какую-то программу, вроде наших посиделок с ведущим. Но говорили по-турецки, и смотреть было неинтересно. Ерожин пощелкал кнопки и нашел израильский канал с фильмом на русском языке. Фильм уже кончался, но Петр Григорьевич не стал больше искать. Он смотрел на экран, а думал, кто и зачем его вызванивает. Скорее всего, очередное громкое убийство и начальство потребует прервать отпуск. Деваться некуда, он человек службы и придется лететь в Москву. От этого было грустно. Они получили путевку с большой скидкой. После сентября наплыв отдыхающих резко сокращался, и отели заманивали низкими ценами. На будущий год ребята пойдут в школу, и в сентябре с ними не отдохнешь… А море здесь по-летнему теплое, обильная, вполне сносная еда и возможность мило бездельничать. Надя быстро и красиво загорала. Загар оттенял ее белые волосы и делал похожей на модель из журнала. На них тут оглядывались и мужчины, и женщины. И те, и другие с завистью. Мужчины завидовали Ерожину, что у него такая обворожительная молодая жена, а женщины – Наде. Ерожин, подзагорев, тоже хорошел и превращался в плейбоя. Возраст только придавал его широкоплечей спортивной фигуре дополнительный шарм.

Телефон издал мелодичный перезвон, но Петр от неожиданности вздрогнул. За размышлениями звонок застал его врасплох.

– Петр Григорьевич, как хорошо, что вы нашлись…

– Глеб?! Что случилось? – узнал он голос свояка и бывшего помощника, а ныне директора сыскного бюро, Глеба Михеева.

– Петр Григорьевич, я оказался в очень странном положении и не знаю, как быть. Клиент, заказавший нам расследование, покончил жизнь самоубийством.

– Тебя беспокоит, что он не расплатился? – Предположил Ерожин.

– Нет, он заплатил вперед.

– Тогда в чем дело?

– Во-первых, я не уверен, что Хромов застрелился сам. Во-вторых, кажется, из охотника я сам превращаюсь в дичь. Поверьте, впервые в жизни я испытал нечто вроде страха.

– Ты? – Ерожин искренне удивился. Напугать двухметрового Глеба до этого никому не удавалось: – Тебе угрожают?

– Мне никто не угрожает. Но я везде чувствую его присутствие.

– Чье присутствие? Застрелившегося клиента? – В голосе Петра послышалась нотка раздражения.

– Нет, Хромов тут ни причем. Я говорю о Беньковском. Это за ним я несколько дней следил. Беньковский спал с женой клиента. И не только с ней. Вы не представляете, такой урод, а бабы на него вешаются.

– Этим он тебя и напугал? – Усмехнулся Петр Григорьевич.

– Дело не в бабах. Беньковский страшный человек. Мне вас очень не хватает.

– Ты хочешь, чтобы я прервал отпуск и вылетел с семьей в Москву, дабы спасти тебя от любвеобильного урода? Я правильно понял?

– Нет, Петр Григорьевич, отдыхайте, только дольше не задерживайтесь. – Жалобно попросил бывший помощник.

– Дольше меня никто держать не станет. Тут все четко… Передавай привет Любе и не вешай носа. А если надо посоветоваться, иди к Грыжину. Генерал мужик опытный. Вы же вместе работаете.

– Иван Григорьевич рядом. Даю ему трубку.

– Петро, тут и впрямь кисло. Твой родственничек вляпался в неприятную историю. Ты там не тяни. Боюсь, без тебя запутаемся. – Бас Грыжина не выражал оптимизма.

Ерожин обещал не задерживаться, и дал отбой. Закончив разговор, он завалился на постель. Последние несколько дней он вовсе не вспоминал о Москве. После звонка мысли о столичной жизни вернулись… В своем частном бюро он уже второй год дел не вел. Дав обещание начальству не совмещать государеву службу с частным бизнесом, подполковник слово держал. В бюро работали Глеб с отставным генералом Грыжиным. Иван Григорьевич ушел на пенсию с поста заместителя министра МВД, и не без его участия Ерожин свое бюро тогда открыл. Сменив Боброва на посту начальника отдела по раскрытию убийств, Петр честно и много работал за гораздо меньшие деньги, чем до казенной службы. Теперь приходилось пускать на жизнь сбережения. До денег он жаден не был, а, не чувствуя себя стариком, нагрузок не боялся. Наоборот, напряженная работа держала в форме. Только семья от этого страдала. Домой являлся к ночи. На жену и детей ни сил, ни времени не оставалось. Надя один раз грустно сказала:

– Я состарюсь, а ты даже не заметишь. Потом заметишь и подумаешь, зачем тебе старая жена.

Он тогда ответил, что она говорит глупости. Но после этого разговора подал рапорт об отставке. Тимофей Волков, по его мнению, вполне созрел для руководства отделом, и Петр мог бы вернуться в свое бюро. Но начальство просило до конца года доработать. Вот он и дорабатывал…

– Оказывается, ты уединился в номер, чтобы завалиться в одежде на постель. – Заметила Надя, сбрасывая халатик и переодеваясь из купальника к ужину. За размышлениями Ерожин приход супруги прозевал. Но процесс переодевания жены его отвлек и настроил совсем на другой лад.

– А если дети придут? – Не слишком упорно отбивалась Надя. Петр мельком взглянул на часы:

– Не придут. Они на детском ужине. А от картошки фри с кетчупом их не оторвать…

Ерожин наслаждался близостью с женой, но Надя все же подметила, что супруг чем-то озабочен.

– Ты сегодня, как в Москве, спишь со мной, а думаешь о своем… – Невесело сообщила жена из ванной.

– Глеб из Москвы звонил… – Виновато признался Ерожин.

Надя выпрыгнула из-под душа и вбежала в комнату:

– Что-нибудь случилось?

– У него заморочки в бюро. Просит, чтобы мы не задерживались. Нужна моя помощь.

– А дяди Вани ему мало?

– Грыжин был у телефона. Они оба раскисли…

– И ты надумал сорваться в Москву? – Надя не могла скрыть огорчения.

– Нет, доживем спокойно.

– Тогда давай в душ и пошли ужинать. – Сразу повеселела супруга.

Часть ресторана отеля находилась на берегу моря. Вечер стоял теплый, и Ерожины решили ужинать на воздухе. После картошки фри Ванечку и Леночку вели на детскую дискотеку, и супруги получали возможность посидеть вдвоем.

– До чего же классно тут все налажено. И дети при деле, и мы можем расслабиться. – Улыбнулась Надя, накладывая в тарелки овощи. Отдыхающие обходили длинные ряды «шведских столов» и сами выбирали себе трапезу. Ерожиным повезло, столик у самого моря занять не успели. Петр прошествовал к бочкам и вернулся с двумя бокалами молодого местного вина.

– Ну, что, Надюх, ты довольна? – Подмигнул Ерожин, поднимая бокал: – Выпьем за нас. Мы же первый раз за границей.

Они выпили. За соседним столиком компания из трех пожилых немцев сосредоточенно поглощала ужин, запивая сосиски пивом.

– Смотри, столько разной еды, а они каждый день и на завтрак и на ужин лопают сосиски. – Кивнула на соседей Надя.

– Они же немцы. – Улыбнулся Петр: – Им положено. Так ты не ответила?

– Конечно, довольна, Петенька. Мы же впервые по-человечески отдыхаем. Посуду мыть не надо, море чистое, дети под присмотром. Все как в сказке. Я даже не знала, что такое бывает. Думала только в кино, когда артисты богачей изображают.

– Наденька, здесь богачей нет. Это все… – Он обвел взглядом соседние столики: – Это все средний класс. И мы туда попали…

– Не говори так. Слишком уныло звучит. – Сморщила носик Надя и принялась за ужин, Петр последовал ее примеру. Оба от купания и любви изрядно проголодались, но поняли это только сейчас.

– Что же приключилось у Глеба? – Вспомнила за десертом Надя.

– Его напугал бабник-урод. – Усмехнулся Петр.

– Глеба напугал? – Надя вскинула бровь: – Ты серьезно?

– Вполне. Он поэтому и звонил.

– Чудно. Я думала, что Глеб ничего не боится. Он такой здоровый бугай и никогда не трусил. Помнишь, как он приволок на плечах прямо в бюро двух уголовников? Я при виде каждого от страха бы дрожала. А он двоих, как овец… А тут бабника испугался. И почему бабник – урод?

– Я не слишком в курсе. А урод, видно, от природы… – Развел руками Ерожин: – Тебе нравятся уроды?

– Судя по тебе, не очень. Но если честно, я влюбилась в тебя вовсе не от твоей неотразимой внешности.

– За неотразимую внешность спасибо. Так чем же я тебя приманил?

– Помнишь, когда у сестры на свадьбе ты меня танцевать пригласил. Ты меня взял, и я в твоих руках почувствовала себя такой маленькой и беззащитной, и так мне от этого стало удивительно хорошо, что я больше ни о ком думать не могла. Словами этого не объяснишь…

– Да, женщины народ загадочный.

– Это для тебя загадочный? – Ехидно поинтересовалась Надя.

– Для меня в том числе. И не надо иронии. Я уже много лет ни на кого не смотрю и чист, как ангел. – Искренне возразил супруг.

– Насчет «не смотрю» не будем. Ты здесь всех девчонок давно разглядел, да и они тебя тоже. Я с тебя глаз не спускаю, а то бы ты показал ангела… – Засмеялась Надя, но ее темные глаза смотрели на мужа серьезно…

Беньковский сидел в кабинете, положив ногу на ногу, и Волков не мог заставить себя отвести взгляд от его башмаков. Правый был на несколько номеров меньше левого.

– Итак, вы подъехали с вашей приятельницей к ее дому. Почему не поднялись вместе с ней в квартиру? – Майор, справившись с притяжением башмака, продолжил допрос свидетеля.

Беньковский скривил выпяченную нижнюю губу в гаденькой улыбке:

– Если вы спите с замужней женщиной, вовсе не обязательно сдавать ее мужу с рук на руки. Вам так не кажется, молодой человек?

– У меня нет подобного опыта. – Наивно признался Тимофей и, спохватившись, зло выпалил: – Вопросы здесь задаю я.

– Я и ответил…

– Тогда почему не уехали сразу, а остались в машине у подъезда?

– Лиля просила подождать ее десять минут.

– Чем она мотивировала свою просьбу?

– Плохим предчувствием. Сказала, что у нее нехорошо на сердце.

– Она отсутствовала ровно десять минут?

– Да, ровно десять минут.

– Откуда такая точность?

– Я смотрел на часы. В десять тридцать она вышла.

– Вы все десять минут не покидали машины? Подождите. – В магнитофоне закончилась пленка, и Волков сменил кассету: – Можете отвечать.

– Нет, в машине я сидел меньше. Несколько минут ушло на разговор с вашим сотрудником. Вы сами об этом должны знать. – Беньковский вяло ухмыльнулся, и один его глаз уставился на Волкова.

Тимофей заставил себя выдержать паузу, не отводя взгляда:

– О ком вы говорите? Наши сотрудники приехали после вашего звонка. Это ведь вы вызвали милицию?

– Да. Я сделал это по просьбе Лили. Моя приятельница была слишком взволнована, чтобы членораздельно сообщить о случившемся.

– А у вас нервы крепкие?

– Не жалуюсь.

– Вы поднялись и что увидели?

– Мертвого Хромова с простреленной головой.

– В какой позе он находился?

– В той, в которой его застала милиция.

– Кровь из виска капала?

– Этого я сказать не могу. На труп я старался смотреть поменьше.

– У вас же крепкие нервы?

– Нервы здесь ни при чем. Мне физически неприятен вид крови. Думаю, я тут не одинок…

– Вернемся к вашей встрече у подъезда. Расскажите подробнее о так называемом сотруднике.

– Что вы хотите услышать?

– Все, что вы знаете.

– За неделю до инцидента я заметил слежку.

– Инцидентом вы называете гибель Хромова? – Уточнил Тимофей.

– Именно так.

– Продолжайте.

– Кто-то на стареньких «Жигулях» с номером А 697 СТП сопровождал меня во всех моих передвижения по городу. В тот вечер, воспользовавшись тем, что пришлось ждать Лилю, я подошел к парню, и сообщил ему свои маршруты на следующий день.