Жанна д"Арк из рода Валуа книга вторая

– И как вы мыслите теперь свою дальнейшую жизнь? – холодно спросила мадам Иоланда.

Экуй пожал плечами.

– Если ваша светлость не сочтет меня достойным доверия, я могу вернуться к Кошону и понести любую заслуженную кару. Только не думаю, что до ваших ушей дойдет слух о секретаре Бовесского епископа, тихо удушенном в подвале какой-нибудь тюрьмы, и сомнения как были, так и останутся… . Вы можете заключить меня под стражу здесь и посмотреть, как будут развиваться события, а потом решить вопрос о доверии… Я не знаю, мадам. Моя дальнейшая жизнь теперь ваша. Распоряжайтесь ею, как сочтете нужным. Вряд ли я смогу сделать больше того, что уже сделал, но если желание быть полезным чего-то стоит – оно тоже ваше.

Экуй замолчал, ожидая приговора. Но мадам Иоланда продолжала рассматривать его, ничего не говоря. Звуки, которые прежде были не слышны – звуки жизни за стенами этой комнаты – постепенно заполнили пространство между тремя людьми, застывшими друг против друга. Сердитый женский голос выкликал какого-то Гийома, называя его «паршивцем» и «бездельником», и преподобный со странной тоской подумал, что так же могла бы кричать ему и его Судьба за то, что предал её когда-то. То ли в тот отчаянный момент, когда решил ненавидеть, то ли среди малодушных размышлений – служить или не служить новому епископу? То ли еще раньше, когда, желая идти воевать вместе с отцом и братом, послушался уговоров матери и дал слово посвятить себя только церкви и стать милосердным и покорным…

– Эй, кто-нибудь! Позовите стражу! – громко крикнул рыцарь, повинуясь легкому кивку герцогини.

Экуй глубоко вдохнул и расправил плечи. Что ж, к этому он был готов…

– Могу я задать всего один вопрос, мадам?

– Можете.

– Кротуа сдали? В пути я никаких новостей не слышал.

– Не сдали и не сдадут. Тут у вашего епископа ничего не вышло.

Преподобный осенил себя крестным знамением и благодарно поклонился.

– Храни вас Бог, ваша светлость.

– Вы еще успеете об этом помолиться, – сказала герцогиня, перестав изучать лицо Экуя. – Я велю повесить распятие в комнате, куда вас отведут. Это конечно не тюрьма, но какое-то время следить за вами будут. А я пока подумаю, что мне делать с вашей жизнью.

Едва двое стражников увели преподобного, Танги Дю Шастель круто развернулся к мадам Иоланде и, навалившись обеими руками на стол, заговорил взволнованно и тихо, так что шепот его получился с присвистом:

– Нам надо немедленно послать кого-нибудь в Витри укреплять оборону! А сам я, если позволите, поеду в Вокулёр набирать ополчение!

– Не спешите, мой друг, – медленно, словно уравновешивая порывистость рыцаря, покачала головой мадам Иоланда.

Она села за стол, сдавила пальцами виски и еще раз пробежала глазами по ровным, писаным с педантичной аккуратностью, строкам на листке.

Неужели герцог Бургунский – тот, прежний – настолько доверял Кошону, что посвятил его в тонкости этого дела?! Не хотелось в это верить, но – вот оно подтверждение прямо перед глазами! Подтверждение на первый взгляд очень опасное! Но только на первый… А если хорошо подумать? Господь столько раз являл свою милость и благоволение… Кто знает, может быть и то, что вершится сейчас – тоже Его воля?! Может быть – это знак, и Вокулёр должен оказаться в смертельной опасности, как и все обитатели его окрестностей?

– Надо хорошенько подумать, Танги… Витри, конечно же, следует укрепить. Я полагаю просить об этом нашего доблестного Ла Ира. Но… Не знаю, мне кажется, лишние жертвы тут не нужны, и город придется сдать, подержавшись в осаде только для виду…

– То есть, пропустить Бэдфорда и Бургундца к Вокулёру?!

– Да. Но саму крепость укрепить так, чтобы любая атака на неё захлебнулась.

– А если осада?!

Герцогиня сухо улыбнулась.

– Разумеется, осада будет. Но, повторяю, мне нужно всё хорошо обдумать, Танги. Появление этого монаха – явный знак от Господа, желающего напомнить, что нам следует взвешивать и продумывать все подробности не столько самих событий, сколько их последствий. А еще не забывать: враги далеко не глупы. Убийство Жана Бургундского не избавило нас от слишком сведущих недругов. Даже став призраком, он не хочет сдаваться… Но этот монах, кажется, служит другим призракам. Скажи, Танги, что ты о нем думаешь? По-твоему, он честен с нами?

Дю Шастель поджал губы.

– По мне – любой предатель бесчестен.

– А по-моему, он умнее, чем хочет казаться. И это очень опасно, если он враг, но может очень пригодится, если он друг… Приставь своих людей охранять его. Чуть позже я постараюсь выяснить, что преподобный Экуй нам не рассказал и почему. А потом приму решение. Но одно уже несомненно… – герцогиня постучала пальцем по листку: – Своими планами Кошон, сам того не ведая, натолкнул меня на мысль… Очень опасную мысль, Танги! Но, если всё получится, мы увидим нашу Деву во всей её силе и славе быстрее, чем собирались…

ИЛЬ-БОШАР – ИВРИ

(1421-1424 годы)

От замка Иль-Бошар до Бурже путь не самый длинный. Но не проехав его и до половины, сгорающий от любовной горячки Ла Тремуй вдруг почувствовал, что здесь, вдали от несравненной красоты и чар мадам Катрин, мозг его словно остудили холодной водой.

Разнообразные мысли, так и путавшиеся вокруг вожделенной постели, где ждала его покорная возлюбленная, сбились постепенно в одну мысль – четкую и, наконец-то, разумную. И в голове сам собой обозначился вопрос: «А зачем так ненадежно и так глупо?».

Первоначальный план, с которым этот ловкий когда-то царедворец отправился в Бурже, действительно, был примитивен, опасен и провально туп. Являться к дофину, который словно нашкодивший щенок снова лизал руки герцогине Анжуйской, было чревато отлучением от двора. И лучше уж добровольно отсидеться в Сюлли, чем приезжать вот так, с «пустыми руками», не имея предложить ничего дельного, кроме глупых поздравлений по случаю победы, которая уже бог весть когда была! Нет, возвращаться надо так, чтобы снова вернуть свое положение и снова стать полезным и влиятельным.

Пустив коня медленно брести по дороге, Ла Тремуй призвал на помощь воображение и попытался представить себе, как могло выглядеть устранение де Жиака, явись он – недавний не столько советник, сколько подстрекатель – ко двору дофина в том любовном угаре, в котором выехал из замка мадам Катрин. Представил и рассмеялся. Всесильный министр, оказывающий Шарлю такую необходимую финансовую поддержку, был пока неприкасаем. И даже если Ла Тремуй сумел бы наскрести по карманам какое-никакое вознаграждение для наемника из числа очень сведущих в тайных убийствах ломбардцев, тот не стал бы рубить кормящую его длань, а скорей бы сдал самого Ла Тремуя и получил бы сумму вдвое больше предложенной.

Нет, убирать де Жиака следовало руками того, кто сможет стать более влиятельным при этом дворе. А кто сейчас более всего интересует дофина и его так называемую «матушку»? Конечно же, герцоги Бретонские. Вот отсюда и надо начинать!

Ла Тремуй мрачно усмехнулся. Вожделенные мечты, похоже, требовали отсрочки. И хотя воспоминание о поцелуе мадам Катрин все еще сводило мучительной судорогой и душу, и тело, он благоразумно решил не губить себя, не имея абсолютной уверенности в том, что получит желаемое. А желаемое вдруг стало видеться куда объемнее, чем простое обладание супругой де Жиака.

«Герцог Бретонский когда-то был добр ко мне, – размышлял Ла Тремуй. – Если его отношение не переменилось, я могу не просто обрести любовницу, но и верну свое прежнее влияние на дофина даже под боком мадам герцогини. А потом… О, Боже! Моя супруга слишком болезненна и слишком страдает от своих недугов. Было бы жестоко продлевать её мучения на этой земле. И если я верну и упрочу свое положение при дворе дофина, можно договориться с каким-нибудь некапризным лекарем и успеть сделаться вдовцом прежде, чем овдовеет мадам де Жиак. Уверен, она не откажется сменить одного министра на другого!».

Глаза Ла Тремуя радостно сверкнули. Получить сразу всё! Возлюбленную в качестве жены, её состояние и место её мужа возле возможного короля Франции! И получить ничем не рискуя!

О, ради этого стоило потерпеть и не ехать пока в Бурже, где – неизвестно еще, что ждет!

Руки сами собой твердо взялись за поводья. Решено. Он вернется пока в Сюлли, разузнает о здоровье супруги, заодно поухаживает за ней, как и писал дофину. А потом, после того как всё хорошо продумает, поедет к герцогу Бретонскому!

Но не к Жану, а к Артюру, с которым есть о чем потолковать!

Однако прошло более двух лет, прежде чем к этим далеко идущим планам удалось приступить. Стремительное возвращение Монмута после Боже, осады, жестокие расправы во время рейдов и смерть обоих королей… Куда тут высунешься?!

Ла Тремуй без устали слал письма мадам Катрин, умоляя её подождать, не гневаться и войти в его положение: в конце концов, события в стране ему не подвластны. Но в ответ получал только сухие отписки, а потом перестал получать даже их.

Однако не отчаялся.

Опытным глазом озираясь вокруг, он уже видел, как и откуда извлечь выгоду, и благословлял свое осмотрительное решение, которое позволило тихо пересидеть время всеобщей растерянности возле больной жены.

Да и сама болезнь драгоценной супруги словно по заказу прогрессировала стремительно и неумолимо. Мадам Жанна совсем перестала вставать с постели, а её лекарь безнадежно качал головой и бессильно разводил руками, говоря, что «осталось недолго».

«Я не покину вас, моя дорогая!», – шептал Ла Тремуй, навещая умирающую. Он пылко сжимал и целовал безучастные ко всему руки жены, словно благодарил за такой своевременный уход и даже испытывал вполне искреннюю жалость, глядя на худое бледное лицо, покрытое болезненной испариной. Он горько и так же искренно плакал, когда мадам Жанна, наконец, умерла…

Но едва прошел слух о коронации дофина, как всякая скорбь исчезла, выметенная соображениями о том, что удобный момент -наконец-то настал. Пыла подбавило и письмо от мадам Катрин, в котором она четко давала понять, что ждать дольше не намерена. Поэтому уже через несколько дней Ла Тремуй сидел в аскетично убранных покоях младшего герцога Бретонского в Иври и за любезной светской беседой пытался выяснить всё о царящих здесь политических настроениях.

К великому удовольствию, почва для вызревания имевшихся у Ла Тремуя планов оказалась самая благоприятная. Артюр де Ришемон явно колебался, получая сообщения о военных победах Жана д'Аркура в Нормандии и письма от сестры – герцогини Алансонской – которая расписывала эти победы в превосходной степени, особо стараясь ещё и потому, что там получал настоящее боевое крещение её сын. Кроме того, Монмута, обещавшего когда-то герцогу командование английскими войсками и право именоваться графом Ричмондским, уже не было в живых, а регент обещания брата выполнять явно не собирался.

Ла Тремую не понадобилось много времени, чтобы вытянуть из Ришемона эту информацию и отложить её в памяти с пометкой «выгодно». Плюс ко всему, он получил возможность узнать и о других событиях в стране не просто как о голых фактах – чем довольствовался, живя в провинции – а со всеми тонкостями, подтекстами, нюансами и мнениями об этих событиях как со стороны английской, так и бургундской. И что самое важное, разумеется – со стороны самих герцогов Бретонских.

– Я прекрасно понимаю желание Анжуйской герцогини короновать своего зятя как можно скорее, – говорил Артюр де Ришемон. – И не считал бы для себя возможным шутить о «Буржском корольке», как это делает герцог Филипп, уже хотя бы потому, что герцог Бэдфордский терпит одно поражение за другим. По крайней мере в Нормандии… Я бы даже задумался о заключении союза с дофином, если бы не опасался оказаться в королевском совете рядом с людьми случайными и малопочтенными.

– Да! Да, ваша светлость! – горячо подхватывал Ла Тремуй. – Я бы и сам давно вернулся ко двору его выс… его величества, если бы не боялся снова оказаться в тени какой-нибудь интриги или преступления.

– Вы имеете в виду убийство моего отца? – холодно спросила присутствующая при разговоре супруга Ришемона, мадам Марго

– Увы, герцогиня, – голова Ла Тремуя скорбно поникла. – Я был на том мосту. Всё видел… И до конца своих дней буду сожалеть, что стоял на стороне убийц.

Брови мадам Марго сердито съехались к переносице.

Эта женщина, которую Судьба словно мячик кидала то вверх, то вниз, убитого отца не любила.

Пользуясь своим положением опекуна королевских детей, он когда-то заставил её – совсем еще юную – выйти замуж за дофина Луи, несмотря на горячую любовь к другу будущего мужа – молодому герцогу Бретонскому.

– Станешь королевой – будешь поступать, как твоя свекровь! – кричал Жан Бургундский на дочь. – А мне нужно с королевским домом родство более близкое, чем то, что есть сейчас!

Но королевой Марго так и не стала. Зато успела в полной мере вкусить все неприятности, которые дарит нежеланный брак с нелюбимым. Она открыто страдала после трагедии Азенкура, когда пришло известие о пленении герцога Артюра, но после смерти Луи даже не стала делать вид, что огорчена. Только, вернувшись назад в Бургундию, спросила изгнанного еще раньше отца, не желает ли он теперь породниться с холостым английским королем, чтобы она имела возможность вызволить из плена того, кого любит? Но отец, обозленный на весь белый свет усилением власти Арманьяка, отвесил ей пощечину и велел сидеть тихо, пока не подыщется новый выгодный кандидат.

– Не любишь признавать свои ошибки? – спросила тогда Марго, вытирая кровь с губы. – А ведь союз с герцогом Бретонским был бы сейчас очень выгоден, не правда ли? Но я благодарна тебе хотя бы за то, что у меня больше нет того мужа, который был.

Новой оплеухи она дожидаться не стала и, действительно, сидела тихо в своём поместье, целиком отдаваясь восторженному ожиданию возлюбленного, по примеру героини рыцарской баллады, которую ей бесконечно читали её фрейлины.

Постепенно и возлюбленный, и сама любовь к нему идеализировались настолько, что стали походить на бирюзовые с позолотой картинки из книги – идеальные и приукрашенные до слащавости. А потому, когда мессир Артюр, живой и осязаемый, из плоти и крови, наконец, предстал перед ней, мадам Марго откровенно растерялась. С явным изумлением смотрела она на огрубевшее, с тяжелыми складками лицо, помеченное глубокими шрамами от ножа английского лучника, на руки, еще покрытые струпьями от недавно перенесенной болезни, и на тоску – совсем не героическую – в этих давно не юношеских глазах.

Прежней любви в своем сердце она не нашла. Но на брак согласилась. С одной стороны потому, что других претендентов на её руку так и не появилось, а с другой – из чисто бургундского упрямства, желая утвердить свою волю перед отцом даже после его убийства.

А тут еще и приехавший вместе с Артюром герцог Жан очень толково разъяснил мадам Марго, что убийством этим станут теперь манипулировать все заинтересованные лица, и будет лучше, если они – герцоги Бретонские – окажутся рядом в качестве родни и третейского судьи, отделяющего «зерна от плевел».

– Европа повозмущается и остынет, – повторял он без устали. – Но здесь вас, как дочь, требующую справедливого возмездия, начнут перетягивать на свою сторону племянник, королева, английский король и – рано или поздно, как бы абсурдно это ни прозвучало – сами «дофинисты». В такой ситуации без твердой опоры растеряется любой, не говоря уже о слабой женщине. А мой брат готов встать между вами и целым миром, чтобы защитить, помочь разобраться и не очутиться, в конце концов, с теми, с кем не надо!

Такая постановка вопроса мадам Марго окончательно убедила. Брак был быстро заключен и, в отличие от предыдущего, оказался при ближайшем рассмотрении даже приятен. Правда, за всеми военными сражениями, осадами и последовавшими одна за другой королевскими смертями, об убийстве герцога Бургундского почти забыли. И в глубине души мадам Марго была рада, что забыли…

Но тут приехал Ла Тремуй, который словно голос Рока с любезной улыбкой возвестил: «Отсрочка закончена, мадам, и пора выбирать – против кого и во имя чьих интересов вам надлежит потребовать возмездия».

– Так вы говорите, что видели, как убивали моего возлюбленного отца? – снова вернулась к теме мадам Марго, после того как супруг и его гость вдоволь наговорились о законности коронации дофина

– О, мадам…

Ла Тремуй покачал головой и картинно прикрыл ладонью глаза, демонстрируя невозможность спокойно вспоминать о совершенном злодействе.

– Я не только видел… До рокового моста я ехал бок о бок с убийцей и был жестоко обманут его лживыми уверениями в том, что все обиды прощены.

Мадам Марго с удивлением подняла брови.

– Вот как? – произнесла она презрительно. – Выходит, дофин не доверял даже своему ближайшему окружению?

– О, что вы, мадам, что вы!!! – испуганно замахал руками Ла Тремуй. – Я имел в виду вовсе не дофина!

Выпучив глаза, он всем телом подался вперед к герцогской чете, как будто готовился сообщить им о какой-то страшной тайне.

– Дофин – несчастный юноша, воспитанный женщиной слишком властной, чтобы позволять кому-то иметь мнение, отличное от её собственного! Это просто сказалось – вот и всё! В то время его высочество был подавлен и сильно расстроен её болезнью, он не мог сопротивляться бесконечным нашептываниям и подстреканиям со стороны тех малопочтенных людей, о которых вы, ваша светлость, как раз и говорили. Будь герцогиня рядом, она бы, конечно, не допустила… Она бы придумала что-то более изощренное, но не такое кровавое, и уж конечно, не опустилась бы до убийства! Однако, повторяю, её болезнь, а, более всего, её воспитание сделали свое дело. Растерянный юноша просто склонил свой слух к тому, кто был особенно настойчив.

– Кто же это? Мне говорили о дю Шастеле, – сказал герцог.

Ла Тремуй откинулся на спинку стула и с хорошо разыгранным удивлением перевел взгляд с герцога на герцогиню, потом обратно.

– Господи, неужели пока я был в Сюлли некому было указать на истинного виновника?! Мне кажется, господин де Жиак достаточно громко кричал о нанесенном ему оскорблении и так потрясал своими рогами, что тень от них металась по всей Франции!

Мадам Марго презрительно фыркнула.

– Мой отец не один год состоял в открытой связи с Катрин де Жиак, и её супруг имел много возможностей послать вызов!

– Герцог Жан его бы не принял, дорогая, – покосился на жену де Ришемон. – Кто такой был этот де Жиак, пока не стал министром при дворе дофина? Королева Изабо отлучила его от двора еще в восемнадцатом году за слишком активную поддержку графа Арманьякского.