– Вот то-то оно! – загрустила русалка. – Мужчины всегда так: женюсь да женюсь! А как поразмыслят, так сразу в кусты! Прощайте, неверный Маркел Авраамович.
Тогда он опять подхватил её на руки и всю, даже хвост, облепил поцелуями.
– Постой, погоди! Раз сказал, что женюсь, так, значит, женюсь! Дай обмозговать!
– Домой мне пора, – повторила она, нахмурив свои серебристые брови.
– Какой дом на дне?
– Очень даже хороший. Не хуже, чем ваш. И чем глубже, тем лучше.
– Нет, ты обещай, что пойдешь за меня! – взмолился купец. – Так уж я всё устрою.
– Душа у тебя золотая, Маркел. – Она улыбнулась прощальной улыбкой. – Вот ты и лицом неказист, и манерой, а мне было сладко с тобой, ох как сладко!
Скользнула в волну. И, как льдинка, растаяла.
Купец зашел в реку по пояс, не снявши ни мятых порток, ни рубахи.
– Эй, где ты?
Молчала река, равнодушная, сонная. Слегка розовела.
Мамаша и Татьяна Поликарповна сидели в столовой за самоваром, когда стукнула калитка со стороны сада, и, мокрый, небритый, с воспаленными глазами, ввалился Хрящев. Он был босым, рубаха на груди разодрана, по шее извивалась воспаленная полоса.
– Откуда явились, Маркел Авраамович? – с ехидством спросила мамаша. – Отец ваш, покойник, всегда говорил, что вы для семьи человек ненапористый.
Хрящев махнул рукой и, оставляя на паркете мокрые и грязные следы, прошел к себе в спальню. Татьяна Поликарповна побелела и чуть было не упала, как всегда, в обморок. Матушка со строгостью посмотрела на неё сквозь очки.
– Ну, будет тебе, – прошипела она. – Не время сейчас. Пойди мужа проведай.
– Куда я пойду? Осерчает он, маменька.
– Иди, говорю. Осерчает! А ты с добротой к нему, с женскою хитростью.
Татьяна Поликарповна вытерла губы, блестевшие от вишневого варенья, поправила плотный пучок на затылке и тихо зашаркала в спальню. Маркел Авраамович с отчаяньем на обострившемся за ночь лице лежал, как и был, грязный, мокрый, на пышной кровати. Зубами поскрипывал.
– Вы, может быть, чаю хотите попить? – спросила она.
– Благодарствую. Нет, – ответил он коротко.
– Тогда, может, водочки? – Она стушевалась совсем, чуть дышала.
– Вели принести. А закуски не надо.
Хрящев пил две недели. Потом встал, опухший и страшный, напарился в бане, побрился, оделся. Татьяна Поликарповна со страхом увидела из окошка, как муж, белее клоуна в цирке, с лиловым, ввалившимся взглядом, садится в пролётку. На нём был пиджак на английский манер, в руке трость с большим костяным набалдашником. Еще больше испугалась Татьяна Поликарповна, заметив, что вместо привычной фуражки с околышем голову Хрящева прикрывает мягкая фетровая шляпа. И лишь сапоги он надел, как обычно, купеческие, с мягким напуском.
«Куда это он? – подумала бедная. – Чтоб так нарядиться с утра…»
В центральном отделении страховой конторы на Лубянской площади было многолюдно. Очень вошло в моду страхование жизни и имущества: купцы и дворяне гнались за деньгами. А денег, увы, никому не хватало. Рябужинский, например, уж на что богатый человек, а и то без конца перехватывал, весь в долгах сидел. Их было три брата из этой фамилии. Так вот, двое старших копили, а младший, совсем как дворянский бездельник, спускал. Француженку, мадемуазель Энженю, в шампанском купал. Колье подарил в десять тыщ ассигнаций. Потом себе выписал автомобиль. Пунцового цвета. Не то из Люцерна, не то из Берлина. Прохожих давил, носился как бешеный.
Именно этого непутевого младшего брата Рябужинского, одетого с иголочки, благоухающего крепкими английскими духами, и встретил Хрящев на лестнице страховой конторы.
– Маркел Авраамович! Ты! Мон ами! Куда спозаранку?
– Дела у меня. – Купец был угрюмым и неразговорчивым. – Позвольте пройти.
– Проходите, голубчик. А только вы зря со мной так, не по-дружески. Уж я вас, поверьте, весьма понимаю.
– Ну, и понимайте себе на здоровье! Позвольте пройти. Тороплюсь. Не до вас.
– Весь день за то-бо-о-ю, как призрак, хожу-у-у и в дивные о-о-очи со страхом гляжу-у-у! – гнусаво запел Рябужинский, спускаясь по лестнице.
Внезапно он остановился:
– Маркел Авраамович! Вы рыбку удили недавно, я слышал?
Сердце у Хрящева бешено заколотилось.
– Какую, пардон, еще рыбку?
– Какую не знаю. Но слышал, что рыбку.
Рябужинский ускорил шаги и снова запел, постукивая по перилам перстнями:
– Не ходи, краса-а-а-вица, по ночам гу-ля-я-ть!
«Откуда он знает про рыбку? – И Хрящев покрылся горячей испариной. – Ведь не было там никого! Ни души!»
Он вытер ладонями мокрую бороду. Потом попытался на левую руку надеть две перчатки. Не вышло. Он скомкал их, сунул в карман. В глазах потемнело, как перед грозою.
– С ума я схожу, не иначе! – сказал он себе самому и, толкнувши носком сапога дверь в конце коридора, застыл на пороге вместительной комнаты.
В ней оказался щуплый, с серым младенческим пухом на голове старичок, который услужливо, еле слышно попискивая, как мышонок, приподнялся при виде Хрящева.
– Чем могу служить?
– Я, собственно… Короче, желаю… Ну, вы понимаете…
И Хрящев закашлялся.
– Водички, водички… – Седой старичок заплясал над графином. – Попейте водички… Вот, только из ледника… Весьма освежает…
«Яички, яички, Кузьма уезжает…» – послышалось Хрящеву.
– Я желаю застраховать на крупную сумму денег жизнь своей супруги Хрящевой Татьяны Поликарповны, в девичестве Алексеевой, и жизнь моей матери Хрящевой, Екатерины Ивановны, в девичестве Птицыной, а также мой дом, сад и склады. Короче, имущество.
Он залпом отпил половину стакана. Вода была теплой, немного прокисшей.
