Мемуары графа де Рошфора
Стать пажом – это, оказалось, немалая милость со стороны Его Преосвященства. Я всегда находился позади его кресла, готовый выполнить все, что он мне прикажет. За столом я подавал ему напитки, хотя многие другие тоже хотели бы это делать, и они даже выражали по этому поводу свое ревнивое недовольство, но он называл по имени только меня, хотя ему представляли и других. Когда он посещал мадам д'Эгийон[11], лишь я сопровождал его, и мне позволялось находиться в передней, куда другим вход был запрещен, а еще лишь меня он посылал за теми, с кем ему нужно было поговорить, и они поднимались к нему по узкой лестнице так, что никто не мог их заметить.
Говорили, что он любил эту даму, которая приходилась ему племянницей. Не скажу, что это не так, ибо она была достаточно красива, чтобы выглядеть привлекательной для любого мужчины. Отмечу лишь, что она вполне доверяла мне, а я был горд тем, что считался ее другом. Более того, должен сказать, что он посещал ее не только для развлечения. Они нередко закрывались с некими людьми, выглядевшими довольно подозрительно. Это были иностранцы или какие-то типы, переодетые в монахов, священнослужителей или торговцев. Я вспоминаю, как после одной из таких встреч он приказал мне отнести очень тяжелую сумку по дороге на Понтуаз. При этом мне было сказано, что при входе в деревню, которая называлась Сануа, я найду спящего капуцина. Я должен был положить сумку рядом с ним и вернуться, не произнося ни слова. Я выполнил все, что мне сказали, точно следуя данным мне инструкциям.
Перед тем как поручить мне такое секретное дело, меня испытали весьма необычным образом. Был такой человек, которого звали Сове, которого уже два или три раза посылали в Испанию, чтобы раскрыть там интриги, которые кое-кто затевал при местном дворе против интересов кардинала. Этот человек был женат на красивой женщине, можно даже сказать, на очень красивой женщине. Получив от господина кардинала задание проверить мою верность, он решил задействовать свою жену, от которой он порой терпел такое, что можно было сделать вывод, что он совсем не ревнив. Но эта женщина, не знаю уж почему, прониклась ко мне и предупредила о ловушке, в которую попадали почти все, особенно молодые люди. Она сказала мне, что я хорош собой и должен впредь быть очень осторожным. Потом она рассказала своему мужу то, что было выгодно для меня, а тот тут же проинформировал обо всем кардинала, который после этого решил, что мне вполне можно доверять и что меня можно использовать в самых важных делах.
И точно, через несколько дней мне приказали снять униформу пажа и отправиться к лошадиному рынку в дом, на который мне указали. Я должен был подняться на четвертый этаж, и, если я увижу там крест, нарисованный на двери мелом, я должен был тут же спуститься и ждать внизу, пока не придет Сове. Я нашел то, что мне сказали, и спустился вниз. Сове появился через минуту и спросил, как дела. Я ему ответил, что обнаружил то, что было нужно Его Преосвященству, после чего он спросил, не видел ли я двух мужчин, выходящих из дома: одного – одетого священником, а другого – аббатом. Я ответил, что не видел, а он на это сказал, чтобы я был внимательнее, что, если это произойдет, я должен идти за ними, в противном же случае я должен оставаться на своем посту до того момента, как он вернется. Прошло полтора часа, и он вернулся, но не один, а в неплохой компании – с ним был отряд гвардейцев, часть которых окружила дом, а часть поднялась наверх. В комнате обнаружили двух мужчин, о которых мне говорили, их тут же схватили и отконвоировали в Бастилию. Но лишь один из них остался там, другому же позволили уйти, и на следующий день я доставил ему десять тысяч экю золотом, что, похоже, было наградой за то, что он продал своего товарища. Видя, что меня используют в столь секретных делах, я не мечтал ни о чем другом, кроме как стать старше на год или на два. Я был уверен, что у меня будет другая область деятельности, когда перестану быть пажом, и я хотел бы, чтобы это была война, к которой испытывал особую склонность. При этом во мне сохранялось желание сделать что-нибудь для моих братьев, которые в этом нуждались. Просто, чтобы дать им понять, что я не забыл о них, я написал сначала одному, потом – другому, прося их сообщить мне, если вдруг предоставится какой-то подходящий вариант. Но они мне ответили, что знают, что скоро я буду иметь немалое влияние в обществе, а посему ждут предложений от меня.
Такая постановка вопроса привела меня в ярость, и когда господин кардинал через несколько дней оказался столь добр, что осведомился о моей семье, я рассказал ему все, в том числе и о проблемах, которые у меня были в детстве. Ему понравилась моя искренность, а я, видя, что он действительно беспокоится обо мне, рассказал ему еще и об обязательствах, которые у меня имелись перед нашим кюре, впрочем представив их даже несколько большими, чем это обстояло на самом деле. Он сказал, что ему нравятся благодарные люди, но одновременно, так как я рассказал ему и о господине де Марийаке, он спросил, знают ли они, чем я теперь занимаюсь. Я ответил, что не знают, но что я мечтаю поехать повидать их при первой же возможности, на что он мне сказал, чтобы я этого не делал, если хочу сохранить привязанность, которую он ко мне испытывает. После этого я не решился что-либо говорить, но он все же заметил, что я выгляжу очень удивленным.
– По крайней мере, – пояснил он, – не стоит рассказывать им об этом. Если же это однажды случится, тебе не на что больше будет рассчитывать рядом со мной.
Я ответил, что мне достаточно лишь узнать о том, что он желает, и у меня тут же не станет ни родственников, ни друзей, если речь будет идти о служении ему.
Казалось, он был удовлетворен моим ответом, а посему меня продолжили использовать, как и раньше. В частности, он отправил меня по дороге на Сен-Дени с сумкой, полной золота, с приказом оставить ее под большим камнем, который я найду неподалеку от Монфокона. У меня также был приказ тут же вернуться, так что я даже не знал, для кого это было предназначено и кто должен был забрать сумку. Через несколько дней я отнес еще одну сумку к собору Нотр-Дам для одного человека, который, как мне сказали, должен был сидеть, уткнувшись подбородком в ладонь, а другой человек должен был стоять у него за спиной, точно один из персонажей Мольера, алчный до денег. Я так все и сделал, но мне не было позволено увидеть лицо того, для кого все это предназначалось. Мне кажется, что в этом было больше таинственности, чем серьезной необходимости, и что все было задумано либо для того, чтобы еще раз проверить мою верность, либо чтобы секретное ведомство кардинала пользовалось еще большим уважением. Как бы то ни было, я два года провел, исполняя подобного рода поручения, и в течение этого времени при дворе имело место немало интриг, имевших целью смещение кардинала, но все они закончились безрезультатно.
* * *В свое время я написал нашему кюре, чтобы он предупредил меня, если возникнет необходимость чего-нибудь для него попросить. И вот теперь он отправил ко мне одного человека, чтобы сообщить, что стало вакантно одно небольшое аббатство, способное приносить четыре тысячи франков ренты. Я тут же обратился к господину кардиналу, и он сказал мне, что дело это верное, но сначала он хотел бы узнать, за кого я прошу.
– За нашего кюре, Монсеньор, – ответил ему я, – за человека, который научил меня читать и к которому я испытываю лишь чувство глубокой благодарности.
– Но почему, – спросил он, – ты не просишь за кого-то из своих братьев? Ты, как мне кажется, говорил, что у тебя их много и они все нуждаются в средствах.
– Это правда, Монсеньор, – сказал я, – но таким уж меня создал Бог: для меня благодарность всегда идет впереди родственных связей. И Вашему Преосвященству судить, хорош ли я с такими убеждениями на службе.
– Посмотрим, – засмеялся он, – и, возможно, я подвергну тебя серьезному испытанию гораздо раньше, чем ты думаешь.
Я уже готовился ему ответить, как вдруг вошел принц де Конде, и я бросился пододвигать ему кресло. Выйдя ему навстречу, господин кардинал вдруг заметил господина де Шаро, того самого, который потом стал капитаном телохранителей, губернатором Кале, герцогом и пэром. Он его тогда терпеть не мог, а посему, едва увидев его, приказал мне срочно найти капитана его гвардии. Найдя его, я вместе с ним вернулся в комнату, где мне было сказано, чтобы я отделался от посетителя, чего бы это ни стоило. Капитан гвардии спросил, не стоит ли вообще выгнать Шаро из прихожей.
– Я вам ничего подобного не говорил, – последовал ответ, – просто не позволяйте ему больше входить.
Это приказание вмиг распространилось по дому, и каждый начал поворачиваться спиной к несчастному, как будто он был прокаженным. Но господин де Шаро проявил упорство и еще почти три часа ждал в прихожей. Господин кардинал, которому нужно было выйти, отправил меня посмотреть, там ли он еще. Я доложил, что он еще ждет, и господин кардинал предпочел задержаться, лишь бы не попадаться ему на глаза.
На другой день Шаро снова пришел, но гвардейцы не пропустили его. Он потребовал вызвать их капитана, но тот сказал, что кардинала нет на месте. Так продолжалось два дня, но он так и не смог увидеться с кардиналом, а на третий, зная, что кардинал поедет на мессу, он расположился на пути его следования. Гвардейцы оттеснили его, но он запрыгнул в нишу в стене, предназначавшуюся для установки мраморной фигуры. Когда господин кардинал приблизился, он крикнул:
– Монсеньор, ваши гвардейцы не пропускают меня, но, когда меня не пускают в дверь, я всегда пролезаю через окно.
Господин кардинал не смог удержаться от смеха, увидев его в нише, а после этого не только отменил свое решение, но и даже сделал для него немало хорошего. Шаро, добившись своего, стал появляться все чаще, при этом ни о чем не прося, хотя ему явно многое было нужно. Это понравилось кардиналу, который ценил людей, не имевших корыстных побуждений, и любивший награждать без принуждения. И тут представился благоприятный случай, когда Шаро показалось, что он может обратиться к Его Преосвященству. Выждав, когда у кардинала будет особенно хорошее настроение, он сказал:
– Если позволите, Монсеньор, я бы попросил вас разрешить мне заработать двести тысяч экю, что не будет стоить ни су ни королю, ни вам.
– Каким же образом, Шаро? – спросил господин кардинал, улыбаясь.
– Женившись, Монсеньор. Я нашел великолепную партию, и если Ваше Преосвященство скажет хоть слово в поддержку моего желания, дело можно будет считать сделанным.
– Если речь идет только об этом, – сказал кардинал, – ты можешь на это рассчитывать.
Беседа с кардиналом
Шаро бросился на колени, стал благодарить кардинала и говорить о том, что единственное, о чем он желал бы, так это о том, чтобы он послал просить для него руки мадемуазель Лекалопье, так как ее родственники не смогут отказать человеку, управляющему всей страной. Так Шаро женился на женщине столь богатой, что это позволило ему купить очень высокую должность, а кардинал, который всегда ставил возле короля лишь лично преданных себе людей, назначил его капитаном его телохранителей.
* * *Тем временем, как я уже говорил выше, освободилось одно небольшое аббатство, и я отправил все необходимые документы на него нашему кюре, что произвело двоякий эффект. Кюре от этого чуть не умер от радости, а мой отец с мачехой – от зависти. Они все приехали в Париж: кюре для того, чтобы поблагодарить меня, а отец с мачехой – чтобы высказать мне тысячи упреков. Они заявили, что мне должно быть стыдно помогать посторонним в то время, когда мои собственные братья так нуждаются в помощи. Выпустив так весь свой пар, они заговорили в иной манере, то есть стали просить у меня о новом аббатстве. Я им сказал, что вовсе не по моей вине они его не получили, что при дворе не всегда удобно о чем-то просить, что быть навязчивым – это верное средство вообще ничего не получить. А еще я сказал, что, если господин кардинал решил что-то сделать для простого пажа, это значит, что я смогу получить еще больше милостей, но лишь после того, как окажу ему еще какие-то услуги. Слегка умиротворив их подобными перспективами, я напомнил им, что у меня имеется еще много родственников, которые тоже надеются, как и наш кюре, на милости при моем содействии. Они происходили из Берри, и многих из них я даже никогда не видел. Они начали со своей генеалогии, сказав мне, что являются моими родственниками в третьем поколении и что они надеются поэтому на мою помощь. Я ответил, что очень хотел бы, но у меня пока нет такой возможности. Это было понятно, так как я ничего пока не сделал даже для своих братьев, которые были моими прямыми родственниками и шли перед теми, кто находился в третьем поколении. А ведь еще были те, кто находился во втором, и они тоже были в более привилегированном положении. Я сказал, что помогу всем, как только у меня появится такая возможность. Они поняли, что это значит, и оставили меня в покое.
* * *И вот время, о котором я так мечтал, пришло. Я перестал быть пажом. Господин кардинал дал мне двести пистолей, чтобы я мог переодеться, и я стал думать, что через какое-то время от меня что-то потребуется. Пока же нельзя было сказать, чтобы я ничего не делал: я, например, отвез в Англию и Шотландию шифрованные письма, и там я был задержан сторонниками короля Англии. Меня обыскали, но ничего не нашли, так как я спрятал письма в седле почтовой лошади. Они перерыли все, но так и не обнаружили тайника. Тогда они спросили, откуда я прибыл, куда направляюсь, задали еще тысячу разных вопросов. Я отвечал, как и было договорено, что я – молодой дворянин, который решил попутешествовать. Это вызвало у них подозрения, так как они нашли, что взятая мною карета не соответствует уровню человека, которым я хочу казаться.
Это стало причиной моего задержания на четыре-пять дней, что доставило мне немало беспокойства. Мне было поручено весьма деликатное дело, и я не мог позволить себе быть раскрытым. Единственное, что меня ободряло, так это то, что мои письма были похожи на черную магию, то есть один дьявол мог бы расшифровать их содержание.
В них не было привычного алфавита, и один знак мог обозначать двадцать различных слов. Весь секрет заключался в ключе, без которого ничего невозможно было разобрать. Чтобы было понятно, скажу, что каждый знак соответствовал слову в той или иной строке из «Исповеди» святого Августина, а чтобы узнать какому, номер страницы ставился под стрелкой слева, а справа под стрелкой ставился порядковый номер строки и порядковый номер слова в строке. Например, если речь шла о слове «имею», которое шло на десятой странице «Исповеди» святого Августина, в десятой строке, пятым по счету в строке, фигура выглядела так:
Понятно, что нужно было бы быть волшебником, чтобы догадаться, о чем идет речь. Однако я не переставал дрожать от страха. На мое счастье, они не только ничего не нашли, но еще и поверили в мою молодость, подумав, что столь юное создание не может быть в чем-то замешано, а посему меня отпустили, и я смог передать депеши по назначению, а также взять с собой ответные послания.
Мне неплохо заплатили за эту поездку: я получил ассигнацию на две тысячи экю, с которой банковский чиновник, взяв себе свой процент, выдал мне деньги наличными. За это он был выгнан со службы, когда я рассказал об этом господину кардиналу.
Не знаю, то ли моя поездка произвела такой эффект, то ли еще что, но три королевства, о которых шла речь, вдруг зашевелились, начались неясности и беспорядки, и король Англии стал демонстрировать свою недобрую волю по отношению к нам. Все это подтвердило то, что произошло со мной через три месяца после моего возвращения. Однажды утром господин кардинал сказал мне, чтобы я отправился в пригород Сен-Марсо, а там нашел некий фонтан с фигурой женщины без головы, поднялся на второй этаж дома и сказал человеку, лежащему в кровати с желтыми занавесками, чтобы он был у мадам д'Эгийон в одиннадцать вечера. Я сделал то, что мне сказали, но, так как мне было позволено посмотреть на этого человека, я тут же вспомнил, что видел его в Шотландии, и мне показалось, что он меня тоже узнал. Я заметил, что он пристально на меня смотрит, как человек, который пытается что-то вспомнить. Но мы ничего не сказали друг другу, он лишь заверил меня, что обязательно будет там, где была назначена встреча.
Когда пришло время, я получил приказ идти ждать у двери, чтобы встретить его и провести в кабинет. Он явился переодетым, и я его даже не узнал. Он же меня узнал, и я отвел его к господину кардиналу, с которым он находился до четырех часов ночи. Люди господина кардинала получили приказ удалиться, что дало еще один повод к злословию по поводу его отношений с племянницей, так как каждый думал, что они уединяются исключительно для того, чтобы переспать. Если добавить к этому то, что у него был ключ, позволявший ему приходить и уходить, когда ему вздумается, все это делало слуг этой дамы первыми источниками злословия. Все, что я говорю сейчас, вовсе не означает, что между ними вообще ничего не было, я лишь хочу лишний раз подчеркнуть, что он уединялся с ней не только для того, чтобы заняться любовью.
Когда совещание закончилось, мой человек вышел из кабинета через дверь, за которой я находился по приказу Его Преосвященства. Мне было приказано дать ему мой плащ, а еще мне было приказано сопровождать его до второго перекрестка.
Через два дня мне было поручено еще одно дело. Я должен был найти господина де Буйона, суперинтенданта финансов, и сказать ему, чтобы он передал мне сверток, который я должен был отнести на улицу Юшетт, к человеку, о котором я рассказывал. Я получил сверток, но он оказался настолько тяжелым, что нужна была тачка, чтобы его доставить по назначению. Господин де Буйон, понимавший это, приготовил одну. Одновременно он вручил мне опись, включающую содержимое свертка, подчеркнув, что это нужно передать лично получателю. Прибыв на улицу Юшетт, я нашел нужного человека, передал ему опись и сказал, что сверток находится у двери. Он посмотрел опись и вернул ее мне, заявив, что я ошибся и это не для него, а для кого-то другого. Я ответил, что не мог ошибиться, что я его знаю и что мой приказ касается именно его. В ответ человек обеспокоенно заходил по комнате.
– Это не для меня, – сказал мне он еще раз, – и вы должны уйти.
Я еще раз повторил все, что должен был сделать, но мне не удалось переубедить его, и я вынужден был вернуть сверток господину де Буйону. После этого я доложил господину кардиналу обо всем, что со мной произошло. Он спросил меня, осталась ли у меня опись. Я ответил, что осталась. Он посмотрел в нее и разразился гневом против господина де Буйона, сказав, что научит его точно выполнять то, что ему было приказано. Он послал за ним и спросил, почему тот отправил лишь пятьсот тысяч франков вместо шестисот тысяч франков, которые должны были быть посланы. Господин де Буйон ответил, что он подумал, что получатель удовлетворится и такой суммой, а он должен экономить, но, если тот не удовлетворился, он готов отправить то, что не доложил. Насколько я понял из всего, что было сказано (а я присутствовал при их разговоре), господин де Буйон хотел просто прикарманить сто тысяч франков, хотя он и пытался представить дело так, будто печется об одной лишь экономии. В ожидании того, пока сто тысяч будут приготовлены, Его Преосвященство послал меня найти того человека, чтобы сообщить ему, что произошла ошибка, причем ошибка по вине господина де Буйона, что я должен был особо подчеркнуть, как непосредственный свидетель.
Король Генрих IV
Я нашел его за сбором вещей, и мне показалось, что он был удивлен, увидев меня. Он двинулся мне навстречу и спросил, что мне нужно. Я все объяснил ему.
– Нужно, чтобы все было по совести, – сказал он раздраженно, – и я не понимаю, почему всего два дня назад меня уверяли в одном, а теперь происходит что-то совсем иное.
Я тут же пошел к господину де Буйону, чтобы взять шестьсот тысяч франков, передал их получателю, а потом вернулся к Его Преосвященству, который с нетерпением ждал моего возвращения, обеспокоенный тем, что произошло.
Конечно, подобного рода дела были вовсе не тем, о чем я мечтал, ведь мне больше нравилась война, однако утешало меня то, что я пользовался дружеским расположением своего хозяина. Он еще раз спросил меня, виделся ли я с господином де Марийаком, брат которого не только сделался маршалом Франции, но и женился на родственнице королевы-матери, у которой он оказался теперь в большом фаворе. Я ответил, что прекрасно помню о том, что мне было запрещено это делать, а посему я этого и не делал. А еще я повторил, что для меня не существует родственников, когда речь идет о службе Его Преосвященству, и я очень сожалею, что мне никак не представится возможность доказать это. Он уверил меня, что доволен мной, и сказано это было таким тоном, что я понял, что он действительно доволен.
* * *Очень скоро он получит возможность убедиться в моей преданности, но, чтобы понять все нюансы произошедшего, нелишним будет сейчас рассказать о том, что всему этому предшествовало.
Король был удивительно хорошим правителем. Он получил корону, будучи еще совсем юным, но вынужден был отдать руководство страной королеве-матери, женщине очень больших амбиций, но мало любимой французами не только потому, что она была итальянкой (а итальянцев, надо сказать, французы никогда не любили), но еще и потому, что она тут же выдвинула вперед своего фаворита, который тоже был ее соотечественником, к тому же низкого происхождения и без особых заслуг[12]. Его многие боялись, и вскоре он стал представлять угрозу даже для принцев крови, а его жена, которая была еще более невыносима, стала столь влиятельной, благодаря милостям королевы, которую она полностью себе подчинила, что все ее просто возненавидели. Чтобы противостоять такому количеству врагов, королева-мать вынуждена была приблизить к себе некоторых людей, в том числе братьев де Марийаков. Оба они были весьма благородными людьми, достойными самых великих дел. Однако, несмотря на все предпринятые меры предосторожности, количество недовольных было так велико, что она не смогла уберечь своего фаворита. Герцог де Люинь, наделенный не меньшими амбициями, нашептал королю, что его мать ненавидима народом именно потому, что отдала страну в руки иностранца. Возможно, он взвалил на нее и вину за смерть короля-отца. Как бы то ни было, король отдал ему приказ найти кого-нибудь, кто убил бы этого проклятого фаворита, что и было сделано капитаном телохранителей де Витри.
Кончино Кончини
Убийство Кончино Кончини
Герцог де Люинь после этого попытался сосредоточить всю власть в стране в своих руках, но его плечи оказались слишком слабыми для такой ноши, а партия королевы-матери, сформировавшаяся из завидовавших новому первому министру, стала усиливаться день ото дня. Те, кто были теснее всего связаны с ней, были вызваны ко двору, а так как господа де Марийаки были одними из самых преданных, они и получили наибольшие знаки отличия. Один из них даже стал претендовать на то, чтобы стать первым министром. Но при этом королева-мать призвала к себе на службу и епископа Люсонского, который позже станет известен под именем кардинала де Ришельё, и он вдруг засверкал так, что блеск де Марийака тут же поблек на его фоне.
Герцог де Люинь
Чем больше были амбиции Марийака, тем труднее ему было терпеть Ришельё, запросы которого оказались не меньшими, чем его собственные. Амбиции умножались на зависть, и все это давало в итоге такую страшную ненависть, что они просто не могли переносить друг друга. Смерть герцога де Люиня, открывшая двери к руководству кабинетом министров, еще больше усилила эту взаимную ненависть, но Ришельё очень скоро взял верх над всеми, включая саму королеву-мать.
Маршал Луи де Марийак
Де Марийак и его брат организовали против него массу интриг, и, если бы гений этого человека оказался чуть меньшим, ему не удалось бы избежать падения. Но он все выдержал, а так как он никого так просто не прощал и хотел еще больше упрочить свою власть, он решил снести головы тех, кого больше всего боялся, а посему он не удовлетворился тем, что вынудил королеву-мать бежать из Франции, но решил еще и уничтожить де Марийаков.