– А, может, про пожар кто сболтнул? – вслух размышлял Кузьма Кузьмич, – мыслимо ли дело, столько добра казённого сгорело! А вернее всего, что Васенька поклёп на меня начиркал.
– Но кроме вас-то никто в Томск не ездил.
– Нет, друг мой! – Кузьма Кузьмич сощурил хитро правый глаз, – тут хоть дело и казенное, да денежный интерес тоже присутствует. Ты уж мне поверь… давай-ка к столу. Обедать пора! Эй! Пора обедать!
Яшка Потапов кивает, морщится, облизывается, с жадностью глядя, как хозяин дома, не попадая в рюмки, обильно поливает пол спиртным пахучим напитком.
– Иннокентий! Подь-ка сюда, живо! – Кузьма Кузьмич уже уселся за большой обеденный стол. Царапал нервно пухлыми пальцами упитанное брюшко.
Сынишка его, трех лет отроду, добросовестно и старательно, вытягивал из-под лавки за пушистый хвост испуганного кота.
– Иннокентий! Вот ремень сейчас возьму!
Не обращая никакого внимания на грозные окрики отца, «кудахтанья» ладных девок, тучной мамки, и не менее упитанной тещи, всё также пуская слюну, прищуривая по-отцовски правый глаз, упорно тащил к себе бедное животное.
– Распустили! – Кузьма Кузьмич нехотя привстал, – только-то и не было меня три дня дома. Бабы – дуры!!!
Наконец, под оханье и аханье раскрасневшихся девкам, завалившимся от натуги на спины, удалось-таки выволочь из дальнего угла младшенького Зубова, а вместе с ним прицепом ком шерстяных дорожек, и вопящего, неимоверно раскогтившегося кота.
– Распустились, разнуздались, обнаглели! – гневно наговаривал хозяин, – вот будем хлебный корень копать, да якшу пустым кипятком запивать!
Однако ж на столе к полднику, теснясь дружными рядами, стояли аппетитные блюда: ушки с начинкой из четырёх видов мяса; жареная утка; гусь, тетерев под брусничным соусом; калачи, сбитень медовый, строганина из стерляди, нельмы, чира; шаньги, пироги, ватрушки, варенье; и уже пыхтел двухведёрный самовар, а в заварнике томился наивкуснейший благородный цветочный китайский чай.
– — – — – — – — – — —
Модест Францевич остановился в доме покойного отставного солдата Савельева. Оттого, что по совету пристава, приличных гостиниц в городе не было. Впрочем, более удобного расположения и не найти: и до тюремного замка три шага, где, собственно, много дел значилось, и до других официальных мест недалеко, ну, а до управы возил тот самый Яшка в санях.
– Живите тут! – поставил прямо на кровать грязный кожаный чемодан Вольфа пристав.
– Точно жильё бесхозное? – щепетильный до крайности в вопросах независимого и объективного ведения следствия, оглядывал низкий прокопчённый потолок Модест Францевич.
– В точности так, ваше благородие!
– А хозяин точно скончался?
– В точности так! Осенью ушел на охоту и не возвернулся!
– Да не орите вы так! Откуда вы знаете, может, ещё вернется?
– Никак нет! Найденные мною лично фитильное ружьё и лодка, и те обстоятельства, что… в общем, погиб он, солдат, Царствие ему Небесное.
– А…
– Наследников тоже нет, – вытянулся по струнке Потапов.
Домишка, хоть и одноэтажный, и небольшой: с сенями, кухонькой с печкой, и одной комнатой с кроватью, был с виду добротный. Но в первую же ночь выяснилось, что пол очень холодный, потому как фундамент отсутствовал вовсе, сквозило изо всех щелей в бревнах: пеньку вытаскали птицы, мох осыпался местами. Впрочем, когда печь топилась – было тепло; угли прогорали – становилось зябко. Калач замерз на столе так, что разгрызть его утром не представилось возможным.
Дровами и водой обеспечивало исправно тюремное начальство. Обедать и ужинать коллежскому секретарю приходилось в трактирах. Благо, что их в Енисейско было более чем предостаточно.
Когда же, в особенности, приходилось ложиться в кровать, а уж тем более вставать с неё, Модест нервно дрыгал ступнями, ища пальцами ног ледяные шлёпанцы. Морально и психически готовился, да что обманываться, он никогда не бывал готов. Жизнь подлая заставляла. Да надобность собираться на службу. Или иначе выгонят: останешься без жалования, без пенсии, и чего-нибудь ещё этакое там…
– И-и-иха!!! – в точности бесстрашный ковбой со Среднего Запада Фенимора Купера из журнала «Русский телеграф» издавал Модест боевой клич, вскакивая с постели. Вечером наоборот – со стоном забираясь в кровать…
О том, что Яшка Потапов водил закадычную дружбу с Зубовым, а голова управы Аполлон Красиков, напротив – держался крепко Василия Кобылина, Модест Францевич сразу вскрыл «пасьянс». Но решил оставить положение в том неудобном виде, какое сложилось…
Был еще один вариант заселиться в комнату дома вдовы Григорьевой. Но дом тот стоял на отшибе, возле самого леса, а окна выходили на местное кладбище.
Но уж больно Модест страшился волков, медведей и прочих хищников таёжных. до обморока боялся, аж страсть какая, покойников.
Когда был маленьким, нянька напугала сильно, нашептывая зловеще на самое ушко: «придёт ночью покойничек-то, а сам весь синий, синий, и утащит тебя, ежели слушаться не будешь».
– Я же слушаюсь, нянечка!
– А он придет…
– Я же… я же, – малец не раз описывался.
Модест проснулся. И, правда, захотелось до ветру.
За окном мело. За какие-то считанные часы лютые морозы сменили метели. Чёрные низкие тучи, бешено проносившиеся, и казалось, цепляющие верхушки кедров, закрыли всё звёздное небо. И, казалось, что рассвет не наступит никогда. И никогда не растают эти сугробы. И только медведи с синими покойниками будут бродить в вечной мгле…
– — – — – — – — – — —
– А я тебе вот что скажу, Егор! – не надо искать лёгких путей!
– А в чём смысл-то, ваше благородие? – насупился Егор.
– Как в чём?! А в том, что долгий путь продлевает жизнь, а трудности – делают её интереснее…
– Вам-то хорошо! А мне страдать…
– Ну, пойми, Егор! Ты мне здесь, в этом доме нужен. Смотри, как хорошо видны дворы «наших подопечных господ» из твоих окон!
– Но когда эта Спиридониха будет подыхать, – аж всхлипнул Егор, – я, ваше благородие, не пойду дощечки на потолке разбирать!
Вольф пристально всмотрелся в подручного, – про какие «дощечки на потолке» говоришь?
– Про те, Модест Францевич, что надобно будет кому-нибудь вытащить.
– Всё одно не пойму!
– Чего тут понимать? Эта ведьма столько зла мне уже успела сотворить! Дом только трижды загорался! Спаси Христос, повезло мне, что я рядом на дворе был – водой залил.
– Может, случайно? Всякое бывает…
– И вы мне не верите, – тяжело вздохнул Егор, отвернувшись к окну.
– Чего ж, верю. Тебе – верю.
