Последний континент

Потом, покачиваясь, существо двинулось прочь.

…А где-то далеко, посреди раскаленной от жара пустыни, человечек в остроконечной шляпе наконец выбрался из ямы. Обеими руками он сжимал выдолбленную из коры чашку. В чашке содержались… масса витаминов, ценный белок и незаменимые жиры. Заметьте, мы даже словом не обмолвились, будто там что-то извивалось.

Неподалеку тлел костерок. Осторожно установив чашку на огонь, человек поднял большую палку. Постояв немного, он вдруг принялся прыгать вокруг костра, ударяя палкой оземь и выкрикивая «Ха!». Некоторое время спустя, несколько утолив свою ярость на ландшафт, он набросился на кусты так, словно те нанесли ему личную обиду. Потом досталось и невысоким деревцам.

Так продолжалось, пока ему не подвернулись два больших плоских камня. Человечек поднял один из них, возвел к небу глаза, крикнул «Ха!» и изо всех сил швырнул каменюку о землю. Со вторым камнем повторилась та же процедура.

Наконец, должным образом усмирив окружающую местность, человек принялся за трапезу, пока та окончательно не разбежалась.

На вкус ужин очень напоминал цыпленка. Впрочем, когда вы голодны, курятиной кажется практически все.

Из ближайшего водоема за человеком следили. Глаза эти принадлежали не жучкам и не головастикам, из-за которых следовало внимательнейшим образом изучать каждую пригоршню воды, прежде чем отправить ее в столь капризный человеческий желудок. О нет, данные глаза были куда древнее. И в данный момент они были совершенно лишены физической формы.

Странный человечек, питающийся сейчас у костра, умел находить воду лишь одним способом: щупая собственные ноги и проверяя, не промокли ли они, – и в этой сожженной дотла земле он выжил лишь потому, что с завидной регулярностью падал в местные лужи-водоемы. А еще он всегда считал пауков милыми безвредными букашками. Да, он заработал пару неприятных потрясений, но на самом деле его руки уже должны были бы превратиться в светящиеся по ночам пивные бочата. А однажды он вышел к морю и, купаясь, вдруг заметил очень интересную голубую медузу – и тут же поплыл к ней полюбопытствовать. Только заботами наблюдателя человечек получил самый легкий поверхностный ожог, который перестал причинять мучительную боль всего-навсего через каких-то три-четыре дня.

Водоем вдруг забурлил. Земля затряслась. Казалось, хоть небо и безоблачно, где-то бушует буря.

Было три часа утра. Но ради дела Чудакулли готов был мириться с недосыпанием – когда недосыпали другие.

По своим размерам Незримый Университет внутри существенно превышал себя же снаружи. Тысячелетия в качестве ведущего мирового центра практической магии, где наличие того или иного измерения определяется главным образом случайностью, сделали свое дело: здание выпячивалось там, где просто нечему было выпячиваться, и наоборот. Посетитель мог попасть в комнату с комнатой же внутри, а стоило ему зайти в последнюю, как обнаруживалось, что он снова в той же комнате, с которой начал, – ситуация весьма проблематичная, в особенности если танцевать в тот момент широко известный танец змеи.

И благодаря своим масштабам Университет мог позволить себе содержать почти неограниченное число служащих. Сроки контрактов продлевались автоматически, а точнее, их и вовсе не было. Все, что требовалось, это найти пустующую комнату, занять ее и вовремя являться на обеды. Никто никого ни о чем не расспрашивал, разве что, если особенно не везло, приставали студенты.

При достаточно настойчивом поиске в дальних уголках Университета можно было найти специалиста по чему угодно. В том числе специалиста по нахождению специалистов.

Профессора условной архитектуры и оригами-карт разбудили ни свет ни заря и представили аркканцлеру, который даже не подозревал, что в подведомственном ему учреждении обитает нечто подобное. Профессор явился с картой Университета, походившей на взорвавшуюся хризантему и претендовавшей на то, чтобы на ближайшие несколько дней считаться более-менее точной.

То и дело сверяясь с картой, после долгих блужданий волшебники наконец добрались до двери с заветной медной табличкой. Аркканцлер вперился в табличку таким свирепым взглядом, как будто пытался переглядеть ее.

– «Ширако Известный И Висьма Знаменитый Прохвессор Жестокой И Ниобычной Геаграфии», – прочел он. – Похоже, мы попали куда надо.

– Мы прошли мили. – Задыхаясь, декан прислонился к стенке. – Здесь все совершенно незнакомое.

Чудакулли огляделся. Стены были каменные, но в то же время окрашенные в тот особый учрежденческо-зеленый цвет, который получается, если на пару-другую недель оставить на столе недопитый кофе. Имелась также доска объявлений, обитая облезлым фетром – тоже зеленым, но более темного оттенка. К ней кнопкой крепилась бумажка с оптимистичной надписью «Абъявления». Однако, судя по виду доски, объявлений на ней никогда не было и не будет. Пахло застарелыми ужинами.

Пожав плечами, Чудакулли постучал в дверь.

– Я такого профессора и не помню даже, – заметил профессор современного руносложения.

– А я припоминаю, – ответил декан. – Не слишком многообещающий был юноша. Хотя умел слушать. Впрочем, должен признать, за последние годы я его ни разу не встречал. Помнится, он всегда был очень загорелый. Для наших мест это довольно необычно.

– Он член профессорско-преподавательского состава и специалист по географии. То есть как раз тот, кто нам нужен.

С этими словами Чудакулли постучал снова.

– Может, он вышел? – предположил декан. – Ведь, чтобы все время быть в курсе географии, нужно находиться где-нибудь рядом с ней, то есть снаружи.

Чудакулли указал на небольшое приспособление, которое, как правило, крепилось возле двери каждого преподавателя и представляло собой деревянную рамку со скользящей панелькой. В настоящий момент открытым было слово «ПРИСУТСТВУЕТ», а скрытым, предположительно, «ОТСУТСТВУЕТ». Хотя, когда идет речь о волшебниках, ни в чем нельзя быть уверенным наверняка[9].

Декан предпринял попытку подвигать панельку. Двигаться она наотрез отказывалась.

– Но иногда он ведь должен выходить, – заметил главный философ. – Хотя в три часа ночи все нормальные люди спят.

– Да уж, – многозначительно поддакнул декан.

Чудакулли что было сил заколотил в дверь.

– Открывай немедленно! – крикнул он. – Я глава этого Университета!

Под его ударами дверь слегка подалась. Тогда волшебники дружно налегли на нее, и после нескольких минут пихания и толкотни выяснилось, что дверь приперта изнутри гигантской бумажной кипой. Декан поднял пожелтевший листок.

– Циркуляр, в котором сообщается о моем назначении деканом! – воскликнул он. – Сколько лет назад это было!

– Но иногда он ведь должен выхо… – Главный философ осекся на полуслове. – О боги…

Другим волшебникам пришла в голову та же мысль.

– А помните беднягу Уолли Слуввера? – с трепетом оглядываясь по сторонам, чуть слышно произнес завкафедрой беспредметных изысканий. – Три года посмертного преподавания…

– Студенты, однако, сигнализировали, что слишком уж тихо он себя ведет, – ответил Чудакулли и принюхался. – Но здесь ничем таким не пахнет. Я бы даже сказал, напротив, пахнет очень даже приятно. Приятный соленый аромат. Ага…

Из-под двери в противоположном конце заваленной бумагами и пыльной комнаты блеснул свет. За дверью кто-то негромко плескался.

– Принимаем ванну. Это хорошо, – заметил Чудакулли. – Что ж, не стоит его беспокоить.

Он принялся читать названия заполонивших комнату книг.

– Бьюсь об заклад, здесь наверняка найдется масса сведений про ИксИксИксИкс, – добавил он, наугад вытягивая один том. – Подключайтесь. Один человек – одна книга.

– Может, хотя бы за завтраком пошлем? – пробурчал недовольный декан.

– Рано завтракать.

– Тогда за ужином.

– А ужинать поздно.

Заведующий кафедрой беспредметных изысканий огляделся. По стене прошмыгнула ящерица и исчезла.

– Ну и беспорядок! – Завкафедрой недовольно рассматривал место, где только что была ящерица. – Кругом пыль. А в этих ящиках что?

– На крышке написано «Абразцы Парод», – ответил декан. – Разумно. Хочешь изучать внешний мир – изучай его там, где тепло и мухи не кусают.

– Но что здесь делают рыбацкие сети и кокосовые орехи?

Обоснованность данного замечания декан не мог не признать. Даже по чрезвычайно растяжимым волшебным стандартам в кабинете географа царил настоящий хаос. Валяющиеся повсюду книги перемежались пыльными булыжниками с наклеенными на них разнообразными этикетками вроде «Пароды С Самого Низа», «Другие Пароды», «Любопытные Пароды» и «Скорее Всего Не Пароды». На остальных ящиках, к вящему интересу Думминга, красовались совсем уж загадочные этикетки: «Выдаюсчиеся Кости», «Кости» и «Неинтересные Кости».

– Думается мне, он из любителей совать нос куда не следует, – фыркнул профессор современного руносложения.

Фыркнув еще раз, он взглянул на книгу, которую только что наугад вытащил.

– Коллекция сушеных кальмаров, – сообщил он.

– И как она, в хорошем состоянии? – оживился Думминг. – Я в детстве собирал морские звезды.

Захлопнув книгу, профессор современного руносложения сердито посмотрел на своего молодого коллегу.

– Нисколько не сомневаюсь, – отозвался он. – И всякие окаменелости ты, наверное, тоже собирал?

– Лично я всегда считал, что ископаемые окаменелости могут многое нам поведать, – сказал Думминг. – Впрочем, возможно, я ошибался, – мрачно заключил он.

– А вот лично я никогда не верил в эти камни, которые на самом деле якобы мертвые животные, – отозвался профессор современного руносложения. – Это противоречит здравому смыслу. Ну зачем животным превращаться в камни?

– Как же в таком случае ты объяснишь существование ископаемых? – поинтересовался Думминг.

– А я и не намерен ничего объяснять. – Профессор современного руносложения победоносно улыбнулся. – Чем сэкономлю себе массу времени. Вот ты, к примеру, господин Тупс, можешь объяснить, как сохраняют свою форму сосиски, когда с них снимешь шкурку?

– Что? О чем это ты? И с какой стати мне это знать?

– Вот-вот. Не зная даже такой мелочи, ты притязаешь на понимание устройства вселенной. К тому же зачем вообще объяснять ископаемые? Они есть, и довольно. К чему превращать все в тайну тайн? Если без конца задаваться вопросами, то вообще ничего не успеешь.

– Но… для чего мы здесь? Почему? И…

– Ну вот, опять ты за свое, – профессор современного руносложения покачал головой.

– Тут говорится, он опоясывается морем, – раздался голос главного философа.

Его взгляд встретился с ошарашенными взглядами остальных.

– Континент ИксИксИксИкс, – добавил он, указывая на страницу. – Тут сказано: «Об ИксИксИксИксе известно лишь, что он опоясывается морем».

– Приятно видеть, что хотя бы кто-то занят делом, – съязвил Чудакулли. – Вы двое можете брать с философа пример. Итак, главный философ… как ты сказал? «Опоясывается морем»?

– Так тут написано.

– Что ж… по-моему, это очень даже логично. Что-нибудь еще?

– Была у меня одна знакомая, так ее частенько опоясывали. Но не моря всякие, а ее папаня, – подал голос казначей.

После пережитого в библиотеке ужаса разум казначея, и без того функционирующий достаточно случайным образом, наконец обрел временный покой в хорошо знакомых розовых облаках.

– Гм… Сведений слишком много. – Главный философ принялся листать страницы. – Сэр Родерик Пурдай, посвятивший долгие годы поискам мнимого континента, в итоге пришел к заключению – и впоследствии яростно его отстаивал, – что никакого ИксИксИксИкса не существует.

– Как опояшет, так опояшет. Она потом неделю сидеть не могла. Веселая девчонка была. Гертрудой Плюшер звали. Лицо у нее, правда, было кирпичом…

– Н-да… Но про сэра Родерика известно и другое: однажды он умудрился заблудиться в собственной спальне, – сказал декан, отрываясь от изучения другой книги. – В конце концов его нашли в платяном шкафу.

– Интересно, а за что наказывают ИксИксИксИкс? – гнул свое казначей.

– За дело, казначей, наверняка за дело, – отозвался Чудакулли. Он кивком указал на него остальным волшебникам. – Ни в коем случае не позволяйте ему есть конфеты и фрукты.

На некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая лишь плеском воды за дверью, шелестом переворачиваемых страниц да бессвязным бормотанием казначея.

– Как утверждает Уоспорт в «Жызнях Незамечательных Людей»… – Главный философ прищурился, разбирая крошечный шрифт. – Так вот, однажды он встретил старого рыбака, который утверждал, будто на том континенте зимой с деревьев опадает кора, а листья остаются.

– Это все выдумки, – возразил Чудакулли. – Призванные поддержать интерес читателя. Кто станет тебя читать, если все, что ты можешь сообщить по возвращении из экспедиции, это что ты потерпел кораблекрушение и целых два года жрал всяких морских гадов? Нет, надо обязательно сдобрить рукопись рассказами о людях, которые ходят на одной большой ноге, о Стране Большой Сливы и прочим из серии бабушкиных сказок.

– Нет, вы только послушайте! – воскликнул профессор современного руносложения. До сих пор он молчал на своем конце стола, погруженный в изучение большого тома. – Здесь говорится, что жители острова Слякки всегда ходят голыми и что женщины у них несравненной красоты.

– Должно быть, кошмарное местечко, – чопорно поджал губы заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

– Здесь есть несколько гравюр.

– Вряд ли кто из нас заинтересован в их изучении. – Чудакулли обвел взглядом присутствующих и, уже громче, повторил: – Я сказал, что никому из нас это не интересно. Декан! Вернись на свое место и подними уроненный тобой стул!

– ИксИксИксИкс упоминается в «Змеях Всех Времен и Нородов» Вренчера, – сообщил завкафедрой беспредметных изысканий. – Тут говорится, что на этом континенте очень мало ядовитых змей… О, здесь еще сноска. – Его палец скользнул по странице. – «Их практически уничтожили пауки». Как странно…

– Ого! – снова изумился профессор современного руносложения. – А вот я еще прочитал. «Абитатили острава Пердю также прибывают в первосбитном састоянии… – с трудом продираясь сквозь древний текст, продекламировал он. – Ани атличны добрым здравьем и статностью и ивляют сабой пример… самых стаячих дикарей».

– Дай-ка взглянуть, – нахмурился Чудакулли. Книгу по цепочке передали ему. – Тут пара букв затерлась. «Настаячих», то бишь «настоящих». По-моему, эти гравюры со Слякки дурно на тебя повлияли, руновед.

– А на гравюре с Пердю этот дикарь выглядит… очень даже стоячим.

– Руновед, это у него посох, – покачал головой Чудакулли. – Может, тебе казначеевых пилюль дать?

– А он довольно долго принимает ванну, вам не кажется? – через некоторое время нарушил молчание декан. – Я и сам люблю потереться мочалкой, но мы ведь здесь не шутки собрались шутить.

– Да уж, что-то он расплескался… – заметил главный философ.

– Пляж, волны плещут… – безмятежно улыбнулся казначей.

– Кстати… в этих звуках определенно присутствует некий чаячий компонент.

Чудакулли поднялся, приблизился к двери в ванную и уже приготовился было постучать.

– Но я аркканцлер или кто? – вдруг грозно вопросил он, опуская кулак. – Я могу открыть любую дверь, которую пожелаю, так что…

И он повернул ручку.

– Вот, – торжественно сказал он, махнув рукой в открытую дверь. – Видите, господа? Совершенно заурядная ванная комната. Мраморная ванна, медные краны, пробка, смешная мочалка в форме утенка… Самая что ни на есть заурядная ванная комната. А не какой-нибудь, позвольте подчеркнуть, тропический пляж. В этой ванной нет ничего даже отдаленно похожего на тропический пляж.

Потом он ткнул пальцем в открытое окно, за которым зеленые волны под слепящим синим небом томно набегали на обрамленный зеленью берег.

– Потому что тропический пляж – вот он, – победоносно заключил аркканцлер. – Убедились? Абсолютно ничего общего.

После сытного обеда, содержавшего массу незаменимых, но довольно-таки шустрых аминокислот, витаминов и минералов, а также, к сожалению, имеющего вкус, человечек с надписью «Валшебник» на шляпе занялся домашними делами – насколько это было вообще возможно в условиях полного отсутствия дома.

Домашние дела состояли в обстругивании деревянного чурбана каменным топором. Чурбан на глазах превращался в короткую и широкую досточку, и скорость, с которой это происходило, наводила на мысль, что человечку такая работа не внове.

На ветку соседнего дерева приземлился какаду. Ринсвинд бросил на попугая подозрительный взгляд.

Добившись желаемого уровня гладкости, Ринсвинд встал на дощечку одной ногой и, покачиваясь в неловком положении, угольком нарисовал на плоской поверхности контур стопы. Повторив процедуру со второй ногой, он возобновил обстругивание.

Прятавшийся в водоеме наблюдатель понял, что его подопечный изготавливает себе деревянное подобие обуви.

Затем Ринсвинд извлек из кармана бечевку. Ее он сделал из шкурки одного пресмыкающегося – правда, перед этим было и несколько неудачных попыток: сначала большей частью попадались пресмыкающиеся, никак не желавшие отдавать свои шкурки, зато щедро делившиеся своим ядом, от которого по всему телу шла жуткая алая сыпь. Но, пережив несколько видов сыпи, Ринсвинд наконец поймал искомую тварь.

Так вот, если просверлить в деревянной подошве отверстие и продеть туда бечевку в форме петли, то получится нечто вроде урских сандалий. Конечно, шаркая в таких сандалиях, начинаешь походить на какого-нибудь Прародителя Рода Человеческого, но имеются и некоторые плюсы. Во-первых, если при ходьбе издавать мерное «хлоп-хлоп», то любому опасному существу покажется, что идет не один человек, а двое. Безопасных существ в этой пустыне Ринсвинд пока не встречал. И во-вторых, хоть бежать в таких сандалиях нельзя, зато выпрыгиваешь из них в мгновение ока, так что, пока разъяренная гусеница или жук недоуменно разглядывают твои сандалии, гадая, а куда, собственно, подевался второй человек, ты уже успеваешь превратиться в пыльную точку на горизонте.

Ринсвинду приходилось много убегать. Каждый вечер он изготавливал новую пару сандалий, а на следующий день оставлял свою обувь где-то в пустыне.

Покончив с работой, он извлек из кармана свиток тонкой коры. К ней ящеробечевкой крепилась драгоценность – карандашный огрызок. В надежде, что это хоть как-то поможет, Ринсвинд начал вести дневник. Он просмотрел недавние записи.

«Наверна фторник: жара, мухи. Ужин: мидовые муравьи. Жестоко пакусан мидовыми муравьями. Падение в водяную яму.

Кажется среда: жара, мухи. Ужин: кустовой изюм, очень пахожий на кенгуровые катышки, или наабарот. Пачемута за мной погнались ахотники. Падение в водяную яму.

Четверг (может быть): жара, мухи. Ужин: ящирица с синим языком. Ящирица с синим языком аказалась сильно кусачей. Разные ахотники опять за мной гонялись. Упал с обрыва, влетел в дерево, был аписан страдающим недержанием серым медвежонком, приземлился в водяной яме.

Пятница: жара, мухи. Ужин: корневища, на вкус чемто больные. Сыкономил массу времени.

Суббота: жарче абычного, мух тоже больше. Оч. хочется пить.

Воскресенье: жарко. От жажды и мух стал бредить. Насколька хватает глаз – сплошное ничево с кустами. Решил умиреть, упал на землю, покатился вниз по склону, очнулся в водяной яме».

Старательно, как можно более мелкими буковками, он вывел: «Понедельник: жара, мухи. Ужин: мотыльные личинки». Прочитал написанное. Добавить, по сути, было нечего.

И почему его здесь так не любят? Встречаешь небольшое местное племя, все очень мило, запоминаешь имена, заучиваешь слова и разговорные выражения, можешь уже поболтать о погоде – и вдруг ни с того ни с сего за тобой уже гонятся. Но ведь погода – это самая распространенная тема для разговоров!

Раньше Ринсвинд считал себя склонным к бегству от реальности. Он постоянно убегал, а реальность постоянно за ним гналась. Но потом он узнал истинное значение этого словосочетания и понял, что тут больше подходит термин «человеконенавистник». Он был человеком, которого ненавидело множество людей. Хотя с чего – непонятно. Допустим, сидит он, Ринсвинд, у костра, завязывает мирный разговор, а собеседник вдруг выходит из себя и гонится за ним, яростно размахивая палкой. Разве это нормально – так злиться из-за невинного вопроса типа: «Что-то дождя давно не было, правда?»

Вздохнув, Ринсвинд палкой взбил клочок земли – свою сегодняшнюю постель – и улегся спать.

Во сне он вскрикивал, а ноги его время от времени конвульсивно подергивались, как будто куда-то бежали, из чего можно было заключить, что ему снится какой-то сон.

Поверхность водоема пошла рябью. Впрочем, «водоемом» это можно было назвать лишь с большой натяжкой – просто заросшая кустарником лужица в расщелине между камнями, а жидкость, там содержащаяся, называлась водой лишь из-за упорства географов, отказывающих в правомочности терминам вроде «супоем».

И тем не менее вода пошла рябью, как будто что-то плеснулось в самом центре. Странность же этой ряби заключалась в том, что, достигнув края водоема, она не останавливалась, но продолжала распространяться дальше – расширяющимися кругами тусклого белого света. Добравшись до Ринсвинда, необычные волны заключили его в центр концентрических линий, состоящих из белых точек и потому похожих на нитки жемчуга.

А потом водоем как будто взорвался. Нечто вылезло на воздух и устремилось сквозь ночную тьму прочь.

Двигаясь зигзагами, оно перелетало от камня к горе, от нее – к очередному водоему и так далее. Если бы в этот момент гипотетический наблюдатель посмотрел на всю картину с более высокой точки обзора, то заметил бы, что стремительно двигающийся луч оживлял и другие тусклые линии, которые дымными волокнами стелились над землей, словно являясь ее нервной системой…

За тысячи миль от спящего волшебника светящаяся полоска нырнула в землю, чтобы вновь появиться уже внутри пещеры, скользнув по ее стенам как будто лучом прожектора.

Несколько секунд странный свет витал перед огромной остроконечной скалой, а потом, приняв некое решение, рванулся обратно в небо.

Перелетев через континент, свет вошел в прежний водоем без малейшего всплеска, но опять же несколько волн прокатились по мутной воде, распространившись и на прилегающий песок.

И вновь ночь затихла. Хотя глубоко под землей что-то продолжало рокотать. Кусты задрожали. Птицы на деревьях проснулись и упорхнули.

Спустя некоторое время на поверхности камня возле водоема стала проступать картина из бледных белых линий.

Не считая неведомого обитателя водоема, судьбой Ринсвинда интересовался кое-кто еще.

Смерть держал жизнеизмеритель Ринсвинда на своем письменном столе – подобно зоологу, желающему неотрывно наблюдать за особенно любопытным образчиком.

Жизнеизмерители большинства людей имели стандартную форму, функциональную и соответствующую своему назначению, как считал сам Смерть. Их даже можно было назвать яйцеизмерителями, ведь песчинки являлись секундами человеческих жизней, а стало быть, все яйца были сложены в одну корзину.

Но при взгляде на песочные часы Ринсвинда можно было подумать, что их произвел на свет страдающий икотой и помещенный в машину времени стеклодув. Если судить по числу песчинок – а Смерть оценивал такие вещи с весьма высокой степенью точности, – Ринсвинд должен был умереть давным-давно. Но со временем стекло где-то искривилось, где-то вспучилось, поэтому песок зачастую тек в обратном направлении, а то и по диагонали. Ринсвинд перенес такое количество магических ударов и его так часто швыряло во времени и пространстве (он лишь чудом не сталкивался нос к носу с самим собой, несущимся навстречу), что вычислить точную дату окончания его жизни было крайне трудно.

Смерть был знаком с концепцией бессмертного, вечно обновляющегося, тысячеликого героя-победителя, но от комментариев по данному поводу воздерживался. С героями он встречался довольно часто, и, как правило, они были окружены трупами почти всех своих врагов. Оглядываясь по сторонам, герои ошалело вопрошали: «Какого черта, енто ктой-то меня?» Если и была какая-то договоренность, согласно которой им дозволялось впоследствии вернуться и возобновить свою деятельность, Смерти это не касалось.

Но порой он задавался вопросом: если существует такой вечный герой, то, наверное, для равновесия должен существовать и вечный трус. Скажем, герой с тысячей сверкающих пяток. В недрах множества культур рождалась легенда о герое, который в один прекрасный день вернется, дабы защищать слабых и угнетенных. Кто знает, быть может, природе для равновесия понадобился антигерой, который ничего подобного делать не станет?

Но в чем бы ни заключалась истина, на практике все сводилось к тому, что Смерть понятия не имел, когда умрет Ринсвинд. Для сущности, привыкшей гордиться своей пунктуальностью, положение весьма неприятное.