Самое ужасное путешествие
Вторая зима прошла примерно так же, как и первая, а с наступлением весны возобновились санные походы. Эти вылазки на Барьер, при дневном солнечном освещении и круглосуточной низкой температуре, были связаны с большими неудобствами и, что еще хуже, с недосыпанием, обморожениями, быстрым накоплением влаги в одежде и спальных мешках: приходилось теплом своего тела оттаивать большое количество льда, чтобы почувствовать себя более или менее уютно. Две недели были предельным сроком для такого похода, но обычно партии его не выдерживали; в то время весеннее путешествие считалось ужасным испытанием. «То ли еще будет в весеннем походе», – пугали нас старожилы. Они и помыслить не могли, чтобы зимой предпринять путешествие, которое бы длилось втрое дольше весеннего. Будущим исследователям я советую совершать такие походы только мысленно.
Самый трудный поход того года предпринял Скотт с двумя моряками, о которых будет говориться в моем рассказе. Их имена Эдгар Эванс и Лэшли. Целью похода было исследовать плато еще западнее. По леднику Феррара они достигли больших высот на покрове льда, преодолев серьезные неприятности, из которых не последней была утрата необходимых навигационных таблиц: они содержались в прекрасной книге «Советы путешественникам», унесенной ветром. Тут впервые стало ясно, что дополнительные трудности создаются климатом и положением этого высокого покрова, который, как мы теперь знаем, простирается до самого полюса и, вероятно, занимает большую часть Антарктического материка. Было начало ноября, то есть наступало лето, а условия работы мало чем отличались от тех, в каких проходили весенние вылазки на Барьер. Температура[15] опустилась до – 40 °C, но больше всего досаждал не утихавший встречный ветер с запада – в сочетании с низкой температурой и разреженным воздухом он чрезвычайно затруднял передвижение в санной упряжке. Вспомогательная партия вернулась, а трое людей в одиночестве продолжали тащить сани на запад, в неизведанную снежную пустыню, суровое однообразие которой не нарушали никакие ориентиры. 1 декабря они повернули обратно, но везти сани оказалось очень трудно, а хуже всего было то, что они не знали своих точных координат. Приближаясь к горам, путешественники попытались сориентироваться на местности в просветах, но все время был туман. Ждать, пока туман рассеется, было невозможно – мучил голод; так что им оставалось только продолжать двигаться на восток. Среди нагромождений льда, характерных для верховьев ледника, партия брела вслепую сквозь густые хлопья задувшей метели. Вдруг Лэшли поскользнулся – через мгновение вся партия неслась вниз, набирая скорость. Плавный спуск внезапно оборвался, и, пролетев какое-то расстояние по воздуху, они оказались на покатом снежном склоне. Поднявшись на ноги, они увидели над собой на высоте 100 метров ледопад, с которого свалились – там по-прежнему мело, – но вокруг них все было тихо, и виднелось голубое небо. Только тут они узнали свой родной ледник со знакомыми приметами и дымящуюся вдали вершину вулкана Эребус. Это походило на чудо.
Недостаток места не позволяет рассказать о вспомогательных походах, предпринятых путешественниками, да они и не имеют непосредственного отношения к нашему повествованию о последней экспедиции Скотта. Но если даже не из любви к самой теме, то для понимания нашего зимнего путешествия, необходимо сообщить хотя бы краткие сведения о самых аристократических обитателях Антарктики – императорских пингвинах, с которыми близко познакомились Уилсон и его товарищи с «Дисковери».
В Антарктике водятся два вида пингвинов: маленькие пингвины Адели в сине-черных шубках с белыми манишками, весом около 8 килограммов, – бесконечно забавные и милые существа; и огромные императорские пингвины, преисполненные чувства собственного достоинства, с длинными загнутыми клювами, ярко-оранжевым головным убором и мощными плавниками; один такой экземпляр тянет до 42 килограммов. Науке особенно интересен императорский пингвин, потому что это очень примитивная птица, возможно, даже самая примитивная из всех современных пернатых. До экспедиции «Дисковери» о нем ничего не было известно, кроме того что он живет в паковых льдах и на окраинах континента.
Мы знали, что остров Росса на востоке оканчивается мысом Крозир, который был открыт Джемсом Россом и назван в честь капитана «Террора». Здесь движущийся ледяной щит Барьера, наталкиваясь на гору, собирается гигантскими складками. Здесь же тянущийся на сотни километров на восток огромный ледяной утес – сзади его подпирает Барьер, а спереди грызет море Росса, выедая пещеры и трещины, – смыкается с базальтовой скалой, которою обрывается Нолл, двугорбая седловина, образующая мыс Крозир. Одним словом, это местечко из тех, где в детстве развлекались великаны, но – чистюли – они строили крепости не из песка, а изо льда.
Однако склоны горы Террор не везде заканчиваются обрывами. Западнее они полого спускаются к морю, чем и воспользовались пингвины Адели, основав здесь одну из самых больших и зловонных своих колоний. Проходя мимо нее, «Дисковери» спустило шлюпку, и матросы установили на берегу столб с запиской, который должен был служить путеводным знаком вспомогательному судну на следующий год. Столб стоит по сей день. Впоследствии потребовалось исправить содержание записки, и одна из первых санных партий отправилась на поиски пути к этому месту по Барьеру.
Достигнуть его помешали следовавшие одна за другой сильнейшие метели – недаром мыс Крозир считается одним из самых ветреных мест на Земле, – но участники похода твердо убедились в том, что на склонах горы Террор, позади Нолла, есть «задняя дверь» в пингвинью колонию. В начале следующего года другая партия благополучно достигла столба и, обследуя окрестности, взглянула вниз с высоты 240-метрового обрыва, уходящего к кончику мыса. Море было сплошь покрыто льдом, и в маленькой ледяной бухточке, образованной выступами Барьера, виднелись бесчисленные точечки, оказавшиеся при внимательном рассмотрении императорскими пингвинами. Неужели это гнездовье прекрасных птиц? Если так, они должны насиживать яйца в середине зимы, среди немыслимого мрака и холода.
Прошло пять дней, прежде чем путешественники смогли ответить на этот вопрос, – свирепая метель заточила их в палатки. 18 октября они наконец начали подниматься на высокий гребень, преграждавший путь от Барьера к морю. Выяснилось, что они не ошиблись: перед ними была колония императорских пингвинов. Ветер унес морской лед из моря Росса, осталась нетронутой лишь ледяная бухточка, в которой несколько взрослых птиц кормили птенцов. Партия с «Дисковери» насчитала четыреста взрослых особей, тридцать живых птенцов и около восьмидесяти мертвых. Яиц не нашли[6].
Пока экспедиция «Дисковери» находилась на юге, к мысу Крозир предпринималось еще несколько вылазок, как правило, весной. Добытые сведения можно подытожить примерно так. Императорский пингвин не умеет летать, питается рыбой, которую ловит в море, и никогда не выходит на сушу, даже в брачный период. По непонятным в то время причинам он в течение зимы откладывает яйца на голый лед и на морском же льду их насиживает. Яйцо лежит на его лапах, тесно прижатое к участку голой кожи на нижней стороне брюха и защищенное от сильного мороза свободно висящей складкой оперенной кожи. К 12 сентября, сроку прибытия самой ранней партии, из всех уцелевших и не протухших яиц вывелись птенцы. Колония насчитывала тогда около тысячи взрослых императорских пингвинов. Прибыв снова 19 октября, партия попала в десятидневную метель, семь дней просидела в палатках, но и во время этого штормового визита ее участникам удалось стать свидетелями интересного зрелища. Но пусть об этом расскажет Уилсон – он там присутствовал:
«За день до начала шторма мы находились на старой отдаленной вершине горы Террор, примерно на высоте 400 метров над морем. Впереди расстилалось море Росса, до самого горизонта затянутое плотным белым льдом, а под нами в бухточке на льду располагалась колония императорских пингвинов. Даже полынья, которая обычно окаймляет край Барьера, вместе с ним загибается на восток и там исчезает из поля зрения, – и та замерзла. Нигде не было ни одной щелки открытой воды. Тем не менее императорские пингвины проявляли беспокойство – они, и это несомненно, предчувствовали приближение непогоды. Уже тот факт, что перед Барьером отсутствует обычная полоска открытой воды, говорил о том, что лед в море Росса дрейфует в южном направлении. Причиной этого необычного явления был северный ветер со снегопадом, являющийся в этих краях предвестником штормового зюйд-веста. Потемневшее небо имело грозный вид, барометр начал падать, и вскоре вершины горы Террор скрылись в снежных вихрях. Все эти предзнаменования были для императорских пингвинов как бы открытой книгой, как, впрочем, и многие другие, нам неведомые. Поэтому птицы встревожились и, хотя лед еще не тронулся, пришли в движенье. Длинной цепочкой они направлялись из бухты к открытому льду, где на краю замерзшего разводья, на участке протяженностью около трех километров, уже собрались от ста до двухсот птиц. Целый час, а то и больше, мы наблюдали в тот день за этим исходом и возвратились к своим палаткам в твердой уверенности, что следует ожидать перемены погоды. И мы не ошиблись – утром нас разбудило завывание южного штормового ветра с поземкой, который никому не дал выйти из лагеря. Мело весь день и всю ночь, и только на следующее утро прояснилось настолько, что мы смогли добраться до края обрыва, нависшего над птичьим базаром.
Здесь произошли огромные изменения. Море Росса километров на пятьдесят освободилось ото льда; с того места, где мы стояли, с высоты 240–270 метров над морем, на горизонте была едва видна длинная полоса белого пака. По воде еще плыли большие льдины, дрейфовавшие на север, миграция пингвинов шла полным ходом. У кромки льда, близ чистой воды, снова стояли две группы пингвинов, чего-то ожидая, а сотня птиц вереницей шла к ним. Ожидавшие пингвины стояли у самой воды, на краю той льдины, которая должна была вот-вот оторваться и поплыть на север. Цепочка следов на снегу, где накануне прошествовали птицы, обрывалась у самой воды – значит, их уже унесло вместе со льдиной, – а под ледяным обрывом пингвинов стало намного меньше, едва ли половина того количества, которое мы наблюдали здесь шесть дней назад»[1 0].
Два дня спустя эмиграция все еще продолжалась, но в ней, похоже, участвовали только птицы, свободные от брачных дел. Те же, что пестовали птенцов, по-прежнему жались под ледяным обрывом, стараясь по мере сил защититься от ветра. Еще через три дня (28 октября) море Росса окончательно очистилось ото льда; маленькую ледяную бухточку постепенно размывала вода; исход продолжался, в колонии оставалось совсем немного птиц.
Об условиях, в которых императорские пингвины откладывают яйца – мраке, холоде, ураганах, о непомерно развитом материнском инстинкте, которым наделены все эти птицы, равно самки и самцы; о высокой смертности среди них, об отважной борьбе с почти невообразимыми опасностями; о том, что в конце концов сохраняется лишь процентов двадцать шесть яиц, – обо всем этом я надеюсь рассказать в связи с нашим зимним путешествием, которое имело своей целью исследовать развитие зародыша этой замечательной птицы, а следовательно, и историю ее предков. Уилсон писал:
«Если императорский пингвин, как мы предполагали, действительно ближе всех стоит к примитивной форме не только пингвинов, но и птиц вообще, то изучение его эмбриологии приобретает особый научный интерес. Мы были очень огорчены, что, хотя нам удалось найти гнездовье этих птиц и доставить в лагерь некоторое количество брошенных яиц и птенцов, мы не смогли получить серию эмбрионов на ранних стадиях развития, которые только и могут служить материалом для особенно важных исследований. Чтобы провести исследования на должном уровне, находясь в заливе Мак-Мёрдо, где зимовало «Дисковери», мы должны были бы преодолеть бесчисленные трудности, так как нам пришлось бы предпринимать санные походы в разгар зимы при почти полном отсутствии света. Когда бы ни вышла партия, состоящая по меньшей мере из трех человек, ей предстояло бы с полным походным снаряжением пройти во мраке 160 километров по поверхности Барьера и при неверном свете луны пересечь с помощью веревки и ледоруба огромные ледяные валы и образованные ими лабиринты трещин на мысе Крозир. Более того, при каждом посещении пингвиньей колонии эти валы, прохождение которых и при дневном свете потребовало двух часов упорного труда, надо было бы преодолевать дважды – на пути туда и обратно. Переправить через них сани с лагерным снаряжением невозможно и при свете дня, зимой же, в темноте, это по сути дела просто немыслимо. Мыс Крозир является средоточием всех ветров и штормов: рельеф гор Эребус и Террор превращает там малейшее дуновение ветра в затяжную бурю с сильной пургой. Как я уже писал, именно здесь во время одного из походов мы были вынуждены терпеливо отлеживаться в отсыревших спальных мешках сначала пять, а потом семь дней подряд, ожидая, когда погода переменится и мы сможем вылезти из палаток. Но даже если эти опасности будут преодолены, возникнут новые трудности, связанные с приготовлением из яиц необходимых препаратов. Партия должна прибыть на место не позднее начала июля. Если предположить, что она по прибытии не находит яиц, ей разумнее всего заняться кольцеванием птиц, хотя бы тех, что обосновались поблизости, под самым ледяным обрывом. Это облегчит их ежедневный осмотр, для которого, впрочем, еще необходимы лунный свет и хорошая погода, что, признаться, не так часто бывает на мысе Крозир. Но если повезет и партия найдет яйца, целесообразно уже иметь построенный из ледяных глыб на морском льду домик и работать в нем, обогреваясь примусами, чтобы яйца не замерзли до извлечения из них эмбрионов и всегда был под рукой раствор, необходимый на различных стадиях их препарирования; ибо в это время, не забывайте, температура воздуха снаружи может колебаться от – 17,7° до – 45 °C. Эта работа будет, конечно, сопряжена со множеством трудностей, но все же ее нельзя считать невозможной, и я пишу здесь о них как раз для того, чтобы помочь тем, на чью долю она может выпасть в будущем»[10].
С императорскими пингвинами мы еще встретимся, а сейчас нам пора возвратиться к «Дисковери», которое стоит у мыса Хат; лето проходит, а его отделяют от чистой воды 30 километров льда. Поскольку надежд на освобождение судна было, похоже, еще меньше, чем в предыдущем году, предприняли неудачную попытку пропилить во льду проход к открытому морю. И все же после санных походов Скотт и Уилсон наслаждались жизнью в палатке на мысе Ройдс и видом на синее море, который показался им еще прекраснее в одно январское утро, когда в дверном проеме палатки они увидели два судна. Откуда два? Одно было, естественно, «Морнинг», вторым оказалась «Терра-Нова».
По-видимому, доставленное год назад спасательным судном известие о том, что «Дисковери» не смогло высвободиться изо льдов, а на борту и во время санных походов наблюдались симптомы цинги, обеспокоило правительство. Чтобы наверняка снять экспедицию, за ней направили два судна. В этом не было ничего тревожного, но привезенные приказания пришлись не по душе экипажу, который крепко привязался к своему судну, что «неудивительно, если вспомнить, какие невзгоды мы на нем пережили и каким уютным домом оно нам стало»[6]. Скотту было приказано покинуть «Дисковери», если оно не сможет своевременно выйти изо льдов и последовать за спасательными судами на север. Долгие недели положение судна день ото дня практически не менялось. Уже начали перевозить образцы и вести другие подготовительные работы. На освобождение судна почти не надеялись. В начале февраля произвели взрывы льда, но это мало что дало. И вдруг что-то произошло, и 11 февраля, ко всеобщему ликованию, лед стал быстро вскрываться. Назавтра спасательные суда уже находились всего в шести километрах от «Дисковери». 14 февраля крики «Корабли идут, сэр!» заставили всех броситься по склонам к бухте Аррайвал. Скотт писал:
«Лед вскрывался по всему проливу, причем с невероятной быстротой. Не успевала одна крупная льдина отделиться, как по оставшемуся толстому слою льда пробегала темная борозда и отрезала следующий кусок, чтобы пополнить широкий поток пака, устремившийся на северо-запад.
Мне никогда не доводилось видеть более впечатляющее зрелище: позади нас низко стояло солнце, перед нами сверкала ослепительно белая поверхность льда, а по контрасту с ней море вдали и разводья казались почти черными. Ветер стих, и ни один звук не нарушал безмолвия.
Между тем среди этой мирной тишины какая-то неведомая страшная сила разрывала бескрайний ледяной покров, как если бы это была тончайшая бумага. К этому времени мы уже хорошо поняли, что собой представляет пленившая нас ледяная тюрьма: всякий раз, преодолевая по снегу бесконечные кошмарные километры, мы проникались сознанием грозной мощи удерживающей нас преграды; о нее, понимали мы, разбился бы самый крупный крейсер, мы видели, как миллионотонный айсберг беспомощно остановился у ее края. Много недель подряд мы боролись с этим могучим препятствием. И вот, без единого звука, без каких-либо усилий с нашей стороны, оно разрушалось, и мы знали, что еще час, другой, и от него не останется и следа, и свободное ото льда море будет лизать черные скалы мыса Хат»[6].
Далее события приняли чуть ли не драматический оборот, ибо как только «Дисковери» освободилось изо льдов, поднялся ветер и выбросил его на мель у мыса Хат. Час за часом судно билось о берег, и когда уже казалось, что за обретенную свободу оно заплатит своей гибелью, когда уже почти не оставалось никакой надежды, ветер стих, вода, отогнанная ветром, вернулась в пролив, и «Дисковери» всплыло, не потерпев серьезного урона. Скотт в своей книге в подробностях описывает, как судно высвобождалось изо льдов и потом село на мель.
Через несколько лет после этой истории в охотничьем домике в Шотландии я встретил Уилсона. По заданию специально созданной Королевской комиссии он занимался изучением инфекционной болезни куропаток. Я впервые ощутил обаяние этого человека и немного познакомился с методами его работы. Он и Скотт думали отправиться снова в Антарктику и завершить начатую работу, и я договорился, что они возьмут меня с собой, если одного моего желания будет достаточно. Шеклтон в то время или уже был на юге или готовился туда отправиться. Он вышел из Англии в 1908 году и в следующее антарктическое лето предпринял два замечательных похода. Первая партия, возглавляемая самим Шеклтоном, состояла из четырех человек и четырех пони. В ноябре она выступила с мыса Ройдс, где экспедиция зимовала в хижине, и пошла по Барьеру на юг по пути, не совпадавшему с маршрутом Скотта, пока дорогу ей не преградил вытянувшийся в восточном направлении горный хребет и хаотическое нагромождение сбросов гигантского ледника.
Однако в стороне от его главного русла, отделенный от него землей, которая сейчас называется островом Хоп, имелся узкий крутой снежный склон, ведущий к самому леднику. Смело устремившись на него, партия затем вышла к леднику Бирдмора, великому в своем роде, более чем в два раза превосходящему величиной всех своих известных собратьев. История их злоключений кого угодно заставит содрогнуться. С верхней точки ледника они повернули точно на юг, к полюсу, и, двигаясь по плато в очень трудных условиях, достигли широты 88°23', но из-за недостатка провианта вынуждены были повернуть обратно.
Пока Шеклтон пытался открыть географический полюс, другая партия из трех человек, под руководством профессора Дейвида, достигла Южного магнитного полюса, пройдя 2016 километров, из них 1180 – челночным способом, причем везли сани только сами люди, без какого-либо иного тягла. Это был замечательный поход,[16] так что Шеклтон привез в 1909 году хорошие результаты. В том же году Пири после двенадцати лет путешествий по Арктике достиг Северного полюса.
Достижение Р. Пири Северного полюса в апреле 1909 года многими полярниками ставится под сомнение и сейчас, и в прошлом. Не случайно Р. Скотт поздравил Р. Пири не с достижением полюса, а только с утверждением своего первенства в достижении полюса (Г. Ладлем. Капитан Скотт. Л., Гидрометеоиздат, 1972, с. 129). Известный исследователь Уолли Херберт в журнале National Geographic Magazine, 1988, V. 174, № 3, опубликовал ряд материалов, из которых следует, что Р. Пири не был на полюсе.
В 1909 году Скотт опубликовал планы своей второй экспедиции. Вот о ней-то и пойдет речь в этой книге.
Первого июня 1910 «Терра-Нова» вышла иэ Вест-Индских доков в Лондоне, а 15 июня – из Кардиффа. Судно взяло курс на Новую Зеландию, там были пополнены и уложены его грузы, взяты на борт собаки, пони, моторные сани, кое-какие дополнительные запасы провизии и снаряжения. Здесь же поднялись на борт те офицеры и ученые, которые не плыли из Лондона. 29 ноября 1910 года судно наконец отчалило, взяв курс на юг. 4 января 1911 года оно прибыло в залив Мак-Мёрдо, и меньше чем за две недели мы построили себе дом на мысе Эванс и выгрузили все вещи. Вскоре после этого судно ушло. Высаженная на мысе Эванс партия во главе со Скоттом известна как главная партия.
Предполагалось, что для выполнения научных задач экспедиции на Земле Короля Эдуарда VII высадится вторая партия с меньшим числом людей под началом Кемпбелла. В поисках подходящего для высадки места на этой земле группа Кемпбелла встретила в Китовой бухте[17] норвежскую экспедицию Руала Амундсена на бывшем корабле Нансена – «Фраме». О ней говорится ниже. В экспедиции Амундсена участвовал Юхансен, единственный спутник Нансена в его знаменитом санном походе по Арктике, о котором вкратце рассказано выше. Кемпбелл с пятью товарищами высадились в конце концов на мысе Адэр и построили себе дом рядом со старой зимовкой Борхгревинка. Пеннелл отвел судно обратно в Новую Зеландию. Через год оно возвратилось в Антарктику с новыми запасами провизии и снаряжения, а еще через два года доставило в цивилизованный мир тех, кто выжил в этой экспедиции.
На долю главной партии выпало столько приключений и походов, причем одновременно, что, мне кажется, неподготовленному читателю будет легче разобраться в содержании книги, если я кратко расскажу о последовательности событий. Тот же, кто с ними знаком, может просто пропустить одну-две страницы.
В первую осень были образованы две партии: одной, во главе со Скоттом, предстояло заложить на Барьере склады для похода к полюсу, и она так и называлась – партия по устройству складов; другая должна была вести геологические изыскания в Западных горах – горах, которые образуют западный берег залива Мак-Мёрдо. Это первый геологический поход, а следующим летом с той же целью был предпринят второй геологический поход.
Обе партии в марте 1911 года встретились в старой хижине экспедиции «Дисковери» на мысе Хат и здесь выжидали, пока море замерзнет, чтобы уйти на север к мысу Эванс. Те же, кто оставался тем временем на мысе Эванс, продолжали вести комплексные научные наблюдения. В полном составе главная партия собралась для зимовки на мысе Эванс лишь к 12 мая. Во второй половине зимы три человека во главе с Уилсоном предприняли поход на мыс Крозир для изучения эмбриологии императорского пингвина; это так называемое зимнее путешествие.
Летом 1911–1912 года усилия большинства участников санных походов были направлены на подготовку завоевания Южного полюса. Партия с моторными санями снова отправилась на Барьер, с собачьими упряжками – к подножию ледника Бирдмора. Отсюда двенадцать человек пошли дальше. Четверо из них под командой Аткинсона – первая вспомогательная партия – повернули назад с верховьев ледника на широте 85°3'. Через две недели лейтенант Эванс увел еще двоих с 87°32' – вторую вспомогательную партию. Дальше к полюсу пошли пятеро: Скотт, Уилсон, Боуэрс, Отс и старшина Эванс. 17 января они достигли Южного полюса и обнаружили, что за 34 дня до них здесь уже побывал Амундсен. На обратном пути они прошли 1153 километра и погибли в 283 километрах от своей зимней базы.
Вспомогательные партии добрались до дома благополучно, правда, лейтенант Эванс был болен цингой в острой форме. В конце февраля 1912 года провиант для возвращающейся полюсной партии все еще находился на складе Одной тонны. Болезнь Эванса вынудила нас срочно пересмотреть планы, и мне было приказано взять одного человека и с двумя собачьими упряжками идти к складу и перебазировать продукты. Этот поход можно назвать походом на собаках к складу Одной тонны.
Обратимся теперь к шести членам экспедиции во главе с Кемпбеллом, которые в начале 1911 года высадились на мысе Адэр. Они были весьма огорчены тем, что летом 1911 года им не удалось провести достаточное количество санных походов: в самом начале года ветер отогнал, весь морской лед от берега, а сзади их не пускали на плато горы, поскольку прохода через них они не нашли. Поэтому, когда 4 января 1912 года появилась «Терра-Нова», было решено, что судно высадит их с шестинедельным рационом провианта для санных путешествий и дополнительным запасом галет, пеммикана и другой провизии у горы Мелборн в Убежище Эванс, в 400 километрах южнее мыса Адэр и в 320 километрах от нашей зимней базы на мысе Эванс. Поздно вечером 8 января они стали лагерем в этом месте и помахали вслед уходившему из бухты кораблю. Он должен был зайти за ними 18 февраля 1912 года.