Охота на единорога

Глава 1

—…Еh bien, mon ami. Téhéran et Kaboul ne sont plus que des apanages, des propriété, de la famille américain président Buсshe. Non, je vous préviens, que si vous ne me dites pas, que nous avons la guerre, si vous vous permettez encore de pallier toutes les infamies, toutes les atrocités de cet Antichrist (ma parole, j'y crois). Les deux. Je ne vous connais plus, vous n»êtes plus mon ami, vous n'êtes plus mon demi-frère, comme vous dites…1

Мать говорила с кем-то по телефону. Сергей тихо, стараясь не привлекать особого вниманья, прикрыл дверь, отпертую своим ключом. Все было как обычно, и даже эта последняя сказанная ею фраза, вызвала ощущение déjà vu, «дежавю». Он это уже слышал где-то, или читал?

Оказывается, Татьяна, разговаривавшая по телефону, была к тому же не одна. Проходя, он увидел в дверной проем черноволосую женщину и поздоровался:

– Bonjuir madame.

– Бонжур, Серёженька! – быстро ответила гостья, – вы меня не узнаете?

Женщины пили чай в небольшой, обставленной старинной мебелью комнате. Его мать, высокая, статная, со снежно-белой, подсиненной прической, и ее подруга, видимо, москвичка, небольшого роста с пышными кудрями до плеч. Мать прикрыла телефонную трубку рукой трубку и прошептала:

– Маша приехала!

– Здрасьте! – сказал Сергей.

– Мой сын и единственная гордость, Серж,– сказала Татьяна, подставляя ему щеку для поцелуя.

– Мы виделись в Москве, – подхватила в ее тоне гостья, улыбаясь. Ей было на вид около пятидесяти, подумал Сергей, взяв ее пальцы и склонившись с высоты своих ста восьмидесяти сантиметров над маникюром. Впрочем, это ведь ему – по виду около пятидесяти, хотя в этом году должно исполниться только сорок три.

– Как ты доехал? – спросила мать.

– На метро, – ответил он, снимая свое старенькое, некогда сиреневое, а теперь просто серое шелковое кашне. – Очень удобно. Мне без пересадок, по голубой ветке.

– Он оставил машину бывшей жене, – пояснила мать с сарказмом в голосе.

– У нее дети, – объяснил Серж не вполне уверенно, – дочь и племянник.

– Чей племянник? – спросила мамина подруга, вертя головой, поочередно глядя на Сержа и Татьяну.

– Сын ее сестры, – пояснил он. – Они через пару месяцев уезжают в Торонто. К этой ее сестре. И Николь – вернет мне машину.

– Ну конечно! – «прошипела» Татьяна, между своим телефонным диалогом, – она ее может vendre pour une bouchée de pain арабам за двести евро, – а машина новая, ей всего-то лет пять.

– Вы давно из Москвы? спросил Серж.

– Уже целую неделю, – ответила она. – А до этого еще неделю прожили в Греции, лазили на гору Геликон с ключом Иппокреной. Он по-прежнему течет.

– А, – сказал Серж, кивнув, – я думал, вот только что.

Серж поднялся к себе, в бывший кабинет отца. Он оставил дверь приоткрытой и слышал, как мама рассказывает: «У него своеобразный характер, с такими перепадами. Он то чувствительный, сентиментальный, как я; то жестокий, беспощадный, это – от его восточного родителя.

Многое в жизни он потерял от этой своей нерешительности и вялости. Всегда все пропускает. Внушает себе мысль о необходимости жертв. Это я считаю глупо. Пытается наверстать, добиться своего, но получается – все хуже. Ему уже сорок. Не смотря на склонность к дурным привычкам, пока он выкручивается из любых ситуаций. Это у него от Эдуарда, того ведь тоже многие не любили, царствие ему небесное».

– Все правильно, – тихо сказал Серж, – все правильно. Милости хочу, а не жертвы.

Сергей приоткрыл окно, высунулся наружу на совершенно весеннюю улицу, хотя по календарю было только 28 февраля. Капли воды с крыши упали ему на поредевшую макушку, напоминая о предстоящем марте.

Невольно он мысленно полемизировал со словами матери. Сейчас это было единственное занятие. Он чувствовал пустоту, одиночество и не знал: надолго ли это? Хорошо понимая людей, он не ощущал в себе способности – передать им свои чувства. Они как бы не замечали его: смотрели на него, но видели – словно кого-то другого.

Да, скорее всего, он может испытывать симпатию только к тем, кто в этом остро нуждаются, к несчастным. Раньше считалось, что это чувство имеет возвышенный характер? Однако, возвышаясь, мы – опускаемся в этом мире. Ему искренне хотелось что-то сделать для Николь, и ее дочки. Но почувствовать нормальную влюбленность он не в состоянии.

Он подошел к компьютеру, нажал на клавишу, чтобы посмотреть электронную почту. Было новое сообщение из University in Tokyo, Japan. Писал некий профессор Fon Tse. Серж сразу послал текст письма распечатываться на принтер, читать его сейчас – совершенно не хотелось.

Серж спустился вниз, накинув бывший отцовский халат, который тот так и не успел поносить. Присел к столу.

– Он, как и Эдуард стремится заточить свою избранницу в клетку, – сказала мать. – В золотую клетку, из прутьев его обожания, но любые проявления свободолюбия будут пресекаться, француженки это не оценивают.

Серж знал про необузданное воображение матери, она любила заниматься необычными проблемами, интересоваться особыми областями искусства, все у нее было – чуть-чуть преувеличено.

– Как умеем, так и живем, – сказал Серж. – Женщина хочет жить своей жизнью, а мужчина своей, и каждый старается свести другого с правильного пути. Один тянет на север, другой на юг, а в результате – обоим приходится сворачивать… на восток.

– Это кажется что-то из Шекспира? Жить нужно изящно, воспринимая людей в первую очередь как духовные существа, – положив трубку, произнесла Татьяна патетически, – иначе станешь жестоким тираном, каким был отец… Однако, без Эдуарда – стало так тяжело. Я до сих пор не пришла в себя. И в душевном и в материальном плане. Мы продали нашу квартиру. Перебрались сюда, здесь была его мастерская.

«Как изменились она», – подумал Серж. Они всегда говорили с матерью мирно, ее радовала его жизнь, с отцом так было не всегда. Но ее взгляды всегда в душе раздражали его.

– У тебя есть понимание искусства, – сказала мать, – ты мог бы быть замечательным и неповторимым художником. Эмоции, трагическая любовь они же так полезны для творчества. Но этого не случилось.

– Задумано давно, но поздно начато. Я преподаю в университете, – сказал Серж, оправдываясь, – чего же боле? Я же сын своих родителей. Из трех десятков написанных отцом картин купили… три. Но это не мешало вам, а потом и нам жить безбедно.

– Нам в свое время кое-что оставили родители, – сказала Татьяна.

– Мама, ну я же не налоговый инспектор, – сказал Серж укоризненно и нежно. – Я знаю, что у отца была развита коммерческая жилка. Прекрасно, но мне это не передалось. Он хорошо помогал другим художникам торговать произведениями искусства. В основном покойникам: Рембрандту, Ван-Гогу, Матису, Он помогал и целым странам избавиться от произведений искусства…

Татьяна изобразила на лице непонимание. Тут раздался звонок телефона.

– Алло, – Серж схватил трубку и отошел к окну.

– Здравствуй, это я, – он не понял, кто это звонит: Николь или Ирэн? Но больше было некому. На всякий случай он сказал:

– Давай оставим все как есть, – и услышал молчанье в ответ.

– Ты знаешь, я, возможно, ненадолго уеду, – сказал он. – Как ты себя чувствуешь? Да, насчет работы. Это, конечно, не самое важное.

– Нам все равно на какое-то время пришлось бы расстаться, – наконец раздалось в трубке.

– Мне это не нужно, – сказал он. Он обманывал. В груди сделалось пусто, и пустота эта расширялась. И слова и молчание были ее равнозначной пищей.

– А в чем дело? – спросил он, – Ты можешь объяснить?

– Какой ты странный. Иногда ты так красиво говоришь. Вспомни, каким ты был.

– Каким же? – полюбопытствовал он.

– Ты был жестоким и, просто смешным в своей ограниченности.

– Ирэн, – сказал он с облегчением, – давай увидимся.

– Я не могу, – сказала она. – Пойми, не могу.

– И когда закончится это «не могу»? – спросил он.

– Не знаю, – проговорила она, – но я так решила.

– А мое желание? Уже не принимается во внимание? – спросил он с важным видом, изображая, должно быть, жгучую обиду. Кажется, не вышло.

– Слишком много ничего не значащих слов, – сказала она драматически. – Прощай.

– Пока, – сказал он.

До него стало доходить, что все это время она продолжала жить своей, а не только общей жизнью, говорила на своем языке. Стремилась к своей цели. За окном моросил дождь, почти незаметный во влажном воздухе.

Окрестности напоминали фильм, старый, где дождь играл шероховатость пленки, царапины на целлулоиде. Да и телефонный разговор ему мучительно напоминал нечто уже ранее слышимое.

Женщины примолкли, пока Сергей говорил. Они делали вид, что сосредоточено пьют чай.

– Если бы меня спросили, – сказал Серж, – что для тебя самое главное в жизни, я не секунды не колеблясь, ответил: душевный мир, справедливость, красота, гармония. Но – это не более чем благие пожелания. За мир всегда боролись, и это нормально, а справедливость всегда отставали. Справедливы только к теми, кто достоин справедливости. А об тех, кто не достоин – вытирают ноги.

Я и есть тот самый коврик для вытирания ног. Причем коврик положенный некрасиво, не гармонирующий с ногами. Раньше я не замечал всего этого, будучи в душе аристократ. Не замечал, или как-то оправдывал. Я был «выше всего этого». Просто я не догадывался вначале, что если Пушкин сказал однажды «наши поэты сами господа», это не значит…

– Что господа обязательно поэты? – спросила Мариам. – Да-да, вы правы. И вообще, либо Пушкин уже не актуален, либо он многое упустил, или не успел рассказать, он ведь умер молодым, не дотянув, до сорока.

– Пережив его на два с половиной столетия или восемь лет, – сказал Сергей, – я думаю: может лучше быть не аристократом в душе, а бандитом? Хотя бы в душе?

Слабые намеки на взаимопонимание намечались у меня с такими же, как я молодыми людьми, живущими в розовом тумане, стремящимися к традиционной культуре, мягкими, тактичными – не из-за воспитания, а просто оттого, что так для нас проще и естественнее. Однако общение получалось всегда чуть-чуть свысока, как-то, в лучшем случае, манерно. Хотя я очень рано прочел, что «человек человеку волк», но продолжал искать дружбы в смысле честных и равноправных взаимоотношений. Мне казалось, что именно мне повезет. Почему мне должно было повезти?

Простите мне мою болтливость. Болтуны бывают двух видов: те, кого слушают и те, кого не слушают. Последние либо становятся молчунами, либо – профессиональными болтунами, находя подходящее поле для реализации своих мыслей и идей в сфере философии, религии, политики.

– Очень хорошо, говорите, говорите, – поощрила его Мариам, а мать сказала:

– Между прочим, Серж, широкой публике Маша известна как психолог, – сказала Татьяна. – Можно воспользоваться случаем и проконсультироваться у нее.

– Тебе? – Сергей решил сделать вид, что не понял.

– Я этим сегодня только и занимаюсь, – сказала Татьяна. – Тебе!

– Лучше поздно, чем никогда, – ответил Сергей. Они с Мариам улыбнулись друг другу, и Сергей вдруг понял, что насчет «поздно» он поскромничал. Мама с младенчества таскала его с собой, тут в Париже официально, в Москве – подпольно по разным тусовкам. Она была увлеченной посетительницей всяких групп: индийские танцы, эзотерика, медитация, тантрический секс, музыка Битлз, буддизм и права человека – там было все вместе.

– К какому направлению психоанализа вы себя относите? – спросил Сергей.

– У меня есть некий опыт трансперсональной психологии, – ответила Мариам. – По крайней мере, я давно поняла, что моя правда не в советском учебнике психологии.

– За сто с небольшим лет существования научного душеведчества направлений в психологии стало больше чем религий. А как вы вообще попали в психологию? – спросил он из вежливости.

– Я начала свое образование на философском факультете. Там естественно, сдают психологию, но это была тогда кондовая, советская, карательная психология, которая конечно была мне глубоко несимпатична. Но уже в те времена у меня была возможность – получать книги, тогда еще не издававшиеся в России. Потом уже пошел самиздат, и Юнга с Фрейдом мы читали уже в конце семидесятых. Еще в то время в возрасте 27—28 лет у меня были психологические проблемы, связанные с взаимоотношениями с мамой и братом, и я попала к первому в своей жизни психоаналитику.

– Выходит, психоаналитики в чем-то сродни анонимным алкоголикам? – предположил Серж, – те, кто малость подлечился, помогают тем, кто еще слаб.

– С большим удовольствием, – сказал он, хотя слушать Мариам, а тем более рассказывать о себе было скучно, но просто уйти было тоже крайне невежливо, так что оставалось одно: перебить ее словесный поток своим, что ему как преподавателю не составляло труда:

– Ну, я родился в семье художника с искусствоведом, – сказал он. – Так мама? Ведь жена художника не может не быть знатоком. Учился здесь в Париже, потом в аспирантуре в МГУ, на языковом факультете, среди поляков, болгар, латиноамериканцев, арабов, африканцев, было даже два кхмера. А так же украинцы, евреи, сибиряки и просто оголтелые провинциалы. Для меня очень важно было поддерживать связь с людьми других культур и традиций, контакты с зарубежными коллегами и приятелями. Начало, согласитесь, неплохое.

Да, характер у меня, наверное, мягкий, покладистый. Это редко помогало мне в жизни. Но от периодических «взрывов», в стремлении самоутвердиться толку было еще меньше. В нашем мире ведь как, нужно быть мягким, но жестким. А если жестким, то мягким – когда и с кем следует. И нужно понимать: когда каким быть допустимо. Так вот я – этого никогда по-настоящему не понимал.

– Мне кажется, что вы редкая семья. У вас такие хорошие взаимоотношения. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, – сказала Мариам.

– Рождение Сереженьки подстегнуло меня к поиску творческого, конструктивного подхода к решению многих возникающих проблем, – сказала Татьяна. – Может быть, так совпало, что у меня у нас с Эдуардом началось динамичное продвижение к успеху. Этот период помог заложить фундамент дальнейшего роста в карьере, и вообще профессиональных вопросах. Мы были молодые, честолюбивые, оба стремились к лидерству, открыто выражали свои идеи. Хорошо было, помню ощущению силы. Он рисовал, писал каждый день. Были новые начинания, сумасшедшие проекты.

– Где вы собрались поужинать? – спросил Серж, чтобы сменить тему.

– Вообще-то в нашем возрасте не ужинают, – сказала мать.

– Но немного вина в вашем возрасте не повредит? – спросил Серж.

– Вино у нас есть, – сказала Татьяна, – а тебе я могу разогреть в микроволновке трески?

– В это время года в кафе еще пусто и дешево, – сказал Сергей, – я приглашаю.

– Если это из-за меня, то не стоит, – сказала Мариам. – И еще я всегда плачу сама.

– Ну, в таком случае, мама, давай твою треску, – согласился Серж, – а я пойду почитаю: что там мне пишут из Японии?

Глава 2

Письмо было небольшое, но непонятное.

Hello, dear colleague!

Рrofessor Zhjul Laplas, the head of historical faculty of the Average East of your University, advised me to deal with you. Both of us are scientific opponents in occasion of one historical find, the medieval Arabian novel. On his mind it is a dexterous fake. As I had known one more manuscript had been found in Iraq. I wished to go to investigate it, but, unfortunately, my age and illness does not allow me to do it.

I have suggested Zhjul to do it, but he categorically refused. He is afraid to spoil his scientific reputation. Unfortunately here in Japan there are not enough experts in the field of the Average East. I have sponsors on TV, I have an adherent – professor Adams from London, but he cannot go there now either. We suggest you to participate in this project as the expert on the Arabian world.

Sincerely yours,

professor Fon Tse.2

На следующее утро Сергей, держа в одной руке круассан, просмотрел письмо еще раз, но все равно мало что понял.

Он поехал в университет, чтобы там, на месте расспросить обо всем коллегу Жуля.

Серж был очень мрачен. Потому, что – часто бывал мрачен. Он вообще-то угрюмый тип – для окружающих. Для самого себя – просто печальный. Ему было совсем не до работы. Он хотел разобраться в себе. Главным образом понять: почему подруга ушла к другому? Беззубому, но богатому.

Даже не разобраться. А перелистнуть или лучше вырвать эту страницу из своей жизни, чтобы ее вовсе не было. Как оказалось, она ему всё же – не верна. И это долго ожидавшееся (практически со дня женитьбы, если не раньше) событие – его сильно огорчило. Хотя уже целый год от неё воняло другим мужиком. А этот другой как-то на редкость вонюч.

«Окончательный разрыв, – вспоминал он, представляя, что рассказывает все это Мариам, в то время как за окном электрички мелькали парижские виды, – «время ч» семейной жизни случилось в её день рождения, ей стукнуло 34. Накануне от неё всё так же воняло дурной, плохо выделанной мужской кожей. Но – день рождения. Это обязывало. Я купил в магазинчике на площади Пантеона ангелочка. Маленькую раскрашенную фигурку девочки, собирающей в подол платьица звёздочки. А, приехав, домой обнаружил, что дарить подарок – некому. Не было ни её, ни детей, они уехали встречать день рождения к шефу.

Нужно было что-то предпринимать. Я сходил к соседу Валери, попросил его присмотреть за нашей собачкой, рыжей длинношерстой таксой. А сам – поехал к маме в Сан-Тропе. Мне хотелось куда-нибудь. Прочь от оскверненного жилища. Я был очень мрачен»…

На вокзале в тот раз его посадили в полупустой вагон и вскоре к нему вошли двое попутчиков. Как ему показалось. Вскоре выяснилось, что попутчица – будет только одна. Её провожал муж, по виду араб, который никуда не ехал. Пассажирка – уселась напротив. Он читал газету и пил пиво. Ей было лет тридцать. Она была небольшого роста, пышненькая, с узким тазом и большой грудью.

Вскоре она развернула бутерброды. Не нужно быть провидцем, чтобы понять, чем станет заниматься сосед по купе, он подумал: сейчас она достанет провизию, и она её достала. Заметив его взгляд, он совсем не был голодным, просто глаза скользили по замкнутому пространству купе, она предложила ему бутерброд. Он вежливо отказался и, в свою очередь, предложил ей чипсы. Она взяла пластиночку и, положив её в свой маленький рот, тихонько пожевала.

Кажется, вслед за этим он произнес дежурную игривую фразу, которую говорил не раз:

– Акуна матата?

Конечно же, она не поняла, поскольку не знала суахили. Он этот язык тоже не знал, но фразу «как дела?» – освоил.

Они разговорились. За несколько часов беседы он выяснил, что Ирэн, так звали попутчицу, едет отдыхать. Она замужем, двое детей. Её провожал муж, которого он совершенно не запомнил. Это был крупный черноволосый тип. Во второй части их непродолжительного купейного знакомства, которое прервалось через несколько часов, в тот момент, когда поезд довёз его до Ниццы, он узнал, что Ирэн – не живет с мужем как с мужчиной – уже полгода. Соответственно он ей тоже поведал о самом наболевшем. О том, что бежит от жены в командировку, что у супруги сегодня день рожденья, но они проводят его вдали друг от друга. И совсем не оттого, что так принято в богемных кругах. От боли.

В поезде было довольно холодно. И вообще всё располагало к сближению. Незамысловатое предложение «потрогать замерзшие ладони». Простая идея пересесть на её сторону и со смехом помассировать – для того, чтобы согреться – и всю её полненькую фигурку. Он, кажется, стал проще, и люди, кажется, вот-вот во мне потянутся. Ладони у неё были – довольно большие. А когда она целовалась – широко открывала рот.

Поскольку никого больше в купе не подсаживали, а терять ему было совершенно, казалось нечего, всё самое дорогое в жизни – уже потерял, то он перешёл к активным действиям. Впрочем, что значит «активные действия» в его исполнении. Это попытки робкого кролика. Лапая её за все места, пытаясь проникнуть под тугой бюстгальтер, он предлагал ей – обменяться телефонами и встретиться вновь – в более приличной обстановке. Хотя обстановка была – довольно неплохая, в купе они одни. Если бы у неё не вырвалось ироническое: «Ты хочешь, чтобы я сама попросила!?», он бы не решился продолжать попытки.

«Никогда я не считал себя „донжуаном“, – подумал он. – Хотя интерес к противоположному полу возник у меня довольно рано, лет в пять, но нельзя сказать, что этот интерес – подвиг меня на какие-то практические действия. Я вообще-то мечтатель. Но просто нам обоим вне зависимости от гражданства и национальной принадлежности вдруг стало жарко. Я осилил таки застежки лифчика. Нельзя сказать, что впервые. Но это всегда – словно впервые и это мне даётся так нелегко. Её большие груди вывалились из жестких чаш. Я знал, что делать. Знал это уже сорок лет, потому, что первым делом, появляясь на свет, человек делает это. Вот и я – припал к её соскам, большим и тёплым»…

Он вспоминал, как ему и самому становилось всё теплее. Он снял куртку, рубашку. Её ладонь залезла к нему под оставшуюся для приличия майку, и она захихикала. А, нужно вам сказать, что в том сезоне у него кроме «акуна мататы» был ещё один дежурный прикол, он, описывая свою внешность, уделял особое внимание широкой груди, густо поросшей седыми волосами. Так вот, нащупав его кожу под майкой, Ирэн обнаружила там торс, густо покрытый каштановой растительностью, чей цвет она естественно не могла определить в темноте. Он ей рассказал.

Они похихикали вместе, а затем он стал шарить по ней, добираясь до заветного, очень приятного местечка у неё между маленьких пухленьких ножек. Но как он ни старался, никак не мог добраться до знакомого мягкого, теплого и влажного места. Ладонь с шелудивыми пальцами – натыкалась на прокладку. Прокладка на каждый день. Она в телевизионной рекламе, она же и здесь!

– Ничего не получается? Правильно, она же на липучках, – прошептала Ирэн. Это было сказано в отместку за обещанный, но необнаруженный «торс, густо заросший седыми волосами».

– Подожди, я тебе помогу, – сказала она и ловко избавилась от прокладки, предоставляя дальнейшее ему.

Дальше уже ничего не оставалось, как соединиться. Он был готов. Судя по всему, и она тоже. А вдруг к ним всё-таки подсадят попутчиков? Он опустил со щелчком специально для этих целей предусмотренную щеколду в левом верхнем углу двери, и дверь, с этой выпирающей щеколдой, стала чем-то походить на него. Ну, всё, теперь им ничего не мешало. Как бы невзначай появилась из портфеля коробочка презервативов. «Штучки» – так их обычно называют женщины. Но сначала он вошёл в неё – безо всяких штучек.

«Я был так благодарен моей новой знакомой, – вспомнил свои ощущения Серж, – с которой столь стремительно сблизился, что сначала поставил её голую между сиденьями и принялся вылизывать то местечко, которое было только что надежно защищено от всех посягательств прокладкой на каждый день. Оно было только самую малость, слегка покрыто мягкими волосиками. Потом я положил её на спину и вошёл в неё. Легко и желанно. В первый, и, наверное, в последний раз я делал это под стук колёс, в полной темноте – как она захотела, только отраженным из окна светом – поблескивали внизу подо мной её глаза»…

Потом они оделись и стали мёрзнуть. А ещё через пару часов поезд подкатил к вокзалу Ниццы. Они обменялись телефонами и расстались. Но он был уверен, что они увидятся еще, поскольку расставаний – вообще не существует.

Так оно и случилось. Он позвонил ей в южную гостиницу. Потом месяц спустя она вернулась в Париж и сама ему позвонила. Они договорились встретиться в кафе.

Он едва узнал ее. Оказывается, ей было не тридцать, только двадцать восемь лет. Она была его на четырнадцать лет моложе. Они стали встречаться. В первый раз это случилось в гостинице.

Выяснилось, что у нее просроченный паспорт и ему пришлось оформлять гостиничный номер на свой. Потом с ними заговорил нахальный швейцар, вымогавший на чай. Она была взволнована. Прятаться, как шпионке было ей очень непривычно. Но зато они, наконец, были одни и даже не в купе поезда. Сначала поднялись в номер, она долго приходила в себя, потом выяснилось, что ней было черное белье, а вообще – минимум одежды.

Но у них было очень мало времени. Он предложил ей успокоиться и прийти в себя уже под одеялом. Ведь именно под одеялом мы прячемся от всех жизненных невзгод. У нее были большие мягкие груди, все тот же узкий таз, и она все так же широко открывала рот. Она должна была поехать на свадьбу знакомых, прикатила к нему прямо из парикмахерской, потом от его прически не осталось и следа…