Небесный огонь
«Ты нашел то, что искал», – струились призрачные голоса.
* * *Жреца будто прорвало. Уже не думалось о знаках, поначалу исполненных небывалой сладости и трепета. Теперь знаки легко складывались в слова, а слова выстраивались в ряды на новых ровдужных лоскутах. Сандал не мог остановиться. Писал и зачеркивал, зачеркивал и писал. Книга росла вначале как цветок, потом как куст, дерево… роща… лес! Мастера не успевали вбивать домм в камень.
С высоты Каменного Пальца взгляд обегал Элен в два поворота головы. На словах же она оказалась громадной. Словно в озарении, подсолнечный мир долины открывался перед жрецом во всей своей необъятности и в то же время в мелочах, жизненно важных для ее обитателей.
Позже Сандал всякий раз с изумлением убеждался, что каждый эленец носит в себе не только долину и Орто, но и собственные небесные ярусы, а отчасти даже Джайан. Любой человек был отдельным ключом к внутреннему мирозданию, и ни одна из этих маленьких Вселенных не походила на другую.
Как бы он ни торопился, ему, конечно, не хватило бы остатка весен жизни, чтобы написать обо всем со дня прихода в Элен. Началом времени домма жрец взял Осень Бури. Пока описывал случившиеся тогда события, жил силой корней памяти и снова остро испытывал тревоги и радости давно прошедших дней. Он старался излагать историю беспристрастно, иначе люди обвинили бы его в искажении правды.
Читала Айана – Сандал разрешил ей бывать на священной горе. По складам, но все лучше и лучше читали младшие жрецы.
…О нет, Каменному Пальцу не придется стыдиться за ложь! Книга предстанет на его светлом камне предельно правдивой. Такой, каким человек показывается перед Творцом в смертные мгновения.
Сандал мучился, слово за словом прорисовывая внешность и нрав Хорсуна. Нелегко было сделать это со стороны. Далекие от правды мысли юлили, как хвосты-колдуны на ветру. Горячая кровь, которая еще многого не простила багалыку, вмешивалась и всячески пыталась его оговорить. Осознание того, что он знает Хорсуна ничтожно мало, бесило и выводило жреца из себя. Он с остервенением вымарывал целые шеренги слов, находил окольные, расплывчатые сравнения. Они больше напоминали смутную фигуру в несовершенных отражателях орхо, чем самого багалыка. Поэтому образ получился ровным, справедливым и… не настоящим. Вчитываясь в неискреннее изложение, Сандал приуныл.
Наутро в голову пришла странная мысль: правдивое описание человека возможно в том случае, если заглянуть в его душу и мысли. Точнее, пожить в его душе и мыслях. На короткое время стать этим человеком. И не только им самим, а одновременно всем, чем он живет. Его окружающим. Если не удастся открыть эти врата – исказится правда.
Жрец задумался: не опаснее ли образ, хитроумно переданный в знаках, простого рисованного изображения? Не принесет ли Книга гибель человеку, чья беззащитная душа распластается на камне под солнцем и ветром? Запоздало ахнул: а не грешно ли тревожить умерших, облекая их в словесную плоть?!
Из переписанного набело отрывка домма перед жрецом, как живая, предстала Нарьяна.
«Она умела говорить чудодейственные заклинания, хотя никто ее этому не учил. Сама не понимала, откуда брались складные слова, слетающие с языка, хлопотала ли она дома по хозяйству, бродила ли на лугу возле озера, выкапывая коренья сарданы или ягоды собирая в лесу. Бывало, женщины еще наполовину не наполнят туеса брусникой, а ее кузовок уже с горкой сверху… Нарьяна могла сделать так, чтобы нитки не рвались, узор вышивался ровнее, легче мялись тяжелые кожи. Чтобы суп стал густым и жирным в голодные дни, когда все коровы стельные и Асчит выдает семьям совсем помалу пищи. На каждое женское заделье были у Нарьяны свои подсобляющие молитвы. А самое мудреное, что удавалось с малых весен, так это вызов огня. Тут она ухитрялась обойтись без кремня и серы. Просто высвобождала голову от суетных мыслей, думала об огне очень крепко, произносила заклинание, и он возгорался».
Книга перечила Ёлю! Разве плохо, если человек будет жить в домме? Подумав так, Сандал успокоился и выкинул из головы сомнения. Он в это время писал о покойном старейшине и любящей его. Ему хотелось рассказать о Силисе и Эдэринке достойно и просто. Так, как они жили. Как думали одинаково, потому что очень любили друг друга.
А еще предстояло побывать в легкомысленной, жадной до слухов и выгод душе Лахсы. Не теперешней, тоже любящей и страдающей, а той, что оставила свои грешки в Осени Бури. После – впихнуться в древние весны старца Кытанаха, войти в мысли напарника его Мохсогола… Тимира, Ураны, Дьоллоха, Атына… Илинэ, конечно же, Илинэ… Птахи… А может, упомянуть и о себе.
Надо было пока приостановить работу мастеров. Он отдаст первую часть истории потом, когда хорошенько поразмыслит, что за чем в ней последует.
Исподволь Сандал научился находить глубинную суть, которую человек носит в душе, как свое истинное имя. Живописуя человека, удивлялся ему, словно открытию нового мира с неведомой, невообразимой доселе жизнью. Остро ощущал терзания и радости каждого. С неистовым негодованием оправдывал мелкие и не очень мелкие проступки, порицаемые ранее. Бурно сопереживал и сочувствовал, чтил, презирал, ненавидел… Но больше всего – любил.
Он лишь теперь понял, как сильно и страстно любит Элен и эленцев.
Все текло от одного к другому и связывалось друг с другом, не спутываясь. Цеплялось за события, нравы, чувства, вещи, время вперед и назад. Знаки слов бежали из-под пальцев, из-под угля обожженной палочки, будто мысли. Сочились сквозь сердце.
В углу стола росла кипа ровдужных лоскутов. Они хранили живую словесную плоть Элен. В Книге говорилось о Дилге – беспощадном и милостивом, могучем и слабом боге жребия и загадки-судьбы. О смешении судеб, что вмещают столько дорог добра и зла, сколько есть человеческих путей на Срединной. О зыбких временах, что сегодня развенчивают устои, казавшиеся незыблемыми вчера. О том, что миры Вселенной тем не менее существуют благодаря одним и тем же божественным истинам. О раскаянии, которое продолжается, пока длится вина…
Когда Сандал трудился над Книгой, он не принадлежал ни Элен, ни Орто, ни даже самому себе, а впервые и по-настоящему – Белому Творцу.
* * *Постепенно в жреческое селенье началось паломничество эленских мужчин. Всем хотелось посмотреть на домм. Стали жаловать и чужие. Однажды, как из-под земли, рядом с Сандалом, принесшим новые отрывки Книги на лоскутах, возник шаман луорабе Рыра. Полусонно разглядывая Каменный Палец, он без видимого интереса долго наблюдал за работой мастеров.
Сандал слышал от костоправа, будто многие хозяйки Элен старались зазвать Рыру в гости. Молодой жрец все не мог уяснить, что уж такое особенное привлекает их в двуснастном мужчине.
Рыра навещал всех и, подремывая, равнодушно угощался. Кумушки как-то обнаружили, что он в одно и то же время гостевал в четырех разных юртах! Едва не разодрались, доказывая, у кого шаман был на самом деле, а кто лжет.
Отзывались о высшем человеке по-разному. Одни говорили, что Рыра высок и худ, другим он казался, напротив, кругленьким коротышкой… Жрец пригляделся: какое обличье шаман принял на этот раз? Не приметив ничего необычного, не утерпел и задал вопрос, тихо мучивший его изо дня в день:
– Скажи, шаман, кто – она, которая меня найдет?
Рыра с величавой медлительностью повернул к нему лохматую голову и загадочно усмехнулся:
– Найдет – и узнаешь.
Любое мало-мальски крупное событие в Элен невозможно было представить без Кытанаха. И тут не обошлось. Билэр, задыхаясь, свалил старца на оленье одеяльце. Тот держал его наготове и успел расстелить на земле.
Сандал был рад любопытному деду, который умел насладиться всякой крохой впечатлений. Незрячий взгляд Кытанаха устремился вверх.
– Сам Белый Творец вложил тебе в голову славный замысел, – похвалил он.
– Айана сказала, что сразу прочла домм, а я ничего сообразить не могу, – пожаловался Билэр.
Старец повернулся к юному другу:
– Думаю, это просто – читать. Будто следы зверей в тайге.
– Раньше я знал время вперед и назад, а теперь вижу только вперед, – вздохнул паренек.
Едва жрец рот открыл, собираясь спросить Билэра, чем кончится сражение с бесами, как Кытанах сердито взвизгнул:
– Не спрашивай о битве! Все одно и то же спрашивают, надоели! – и тотчас навострил ухо в жадном ожидании.
– Так что же будет – победа или поражение? – осведомился Сандал полушутя, но с невольным напряжением.
Билэр послушно закрыл глаза. Выставил перед собой ладони и поводил ими, словно раздирая клочья паутины. Лицо мальчишки побледнело, веки затрепетали, как крылышки мотыльков. Голос сначала был негромким и покорным, затем исполнился удивления и повысился:
– Вижу… совсем маленькую железную юрту с большими окнами. Спереди у нее глаза, двери сбоку, а цвет серебристый. Человек с прозрачными наглазниками открыл дверь и уселся внутри… Юрта зарычала! О-о, глядите, что она делает! Она бежит быстрее самого быстрого скакуна! Дорога очень гладкая, очень… По одному ее краю толстой змеею вьется округлая железяка. Под пешим небом на высоких столбах висят, будто сушатся, тетивы железного невода. Рукой не достать даже знаменитым прыгунам! Великого леса нет… Вместо него изрытая земля. Тянется далеко…
Кытанах громким шепотом выдохнул ясновидцу в ухо:
– Ну, хватит сказки рассказывать!
Глаза паренька открылись. Сдавил пальцами виски, мотая головой:
– Опять я не туда попал! Это какое-то совсем дальнее будущее время.
– Выдумщик ты, – проворчал старец. – Где видано, чтобы люди жили в бегающих и рычащих юртах? Чем изрыта земля – копытами этих железных юрт? Где они пасутся, если Великий лес исчез? Множество весен стоит тайга за нашей спиной и будет стоять!
Потом Кытанах весело балагурил с подошедшим Отосутом, сверкая частоколом новых зубов, а Билэр вдруг поник. Сандал не отважился спросить, что расстроило мальчишку. Так они и ушли: один – понуренный, другой, щебеча со всеми, верхом на его спине.
Айана привела Дьоллоха. Сумрачный певец, горбясь, молча сидел перед утесом.
Девочка охотно объясняла что-то желающим, спорила с ними. Сандал видел: общаясь, ей легче избывать боль потери Илинэ.
– Я есть в домме?
– А я? – интересовались эленцы.
– Есть! – звонко отвечала Айана. – Там есть ты и ты, там вся Элен.
– И даже толстая-претолстая матушка моей жены поместилась?! – изумился кто-то.
Многие сомневались:
– Как сумела вся Элен втиснуться в маленькие знаки?
– Влезла же она в корни твоей памяти? Так и здесь. Домм вспоминает прошлое.
– Не откроет ли он души бесам?
– Им никогда не понять человеческих душ…
Айана читала вслух, чутко улавливая настроение слов. Дьоллох шевелил губами, словно тоже беззвучно читал. Народ долго слушал, не прерывая, боясь спугнуть говорящие звуки.
Какая-то старушка взмолилась:
– Можно завтра доскажешь остальное, а? Завтра на весь день приду. А сейчас домой тороплюсь, внучок один остался.
Люди заговорили, Айана снова принялась отвечать на вопросы. Кто с почтением, кто со страхом, эленцы оглядывались на Сандала. Он только тут сообразил, что на запретной горе полно женщин…
– Я выучил наизусть все, что Айана сегодня прочла, – сказал жрецу Дьоллох. – Запомню и остальное. У меня хорошая память. Могу несколько дней подряд петь заученное.
Сандал понял, что парень не хвастает своими способностями. Просто зачем-то дает знать.
– Когда ты завершишь свой огромный труд, я пойду по аймакам и кочевьям, – продолжал Дьоллох с воодушевлением. – Доберусь до моря Ламы, до всех концов Орто. Куда бы меня ни забросило, везде буду сказывать это великое олонхо… Позволишь?
Жрец смущенно кивнул.
– Я буду петь домм за доммом об Элен и наших людях. И о тебе, Сандал. О человеке с высоким джогуром.
– Джогуром?..
– Твой волшебный дар слова могучее всех, о которых я когда-либо слышал, – улыбнулся певец, и печальное лицо его на одно сияющее мгновенье чудесно преобразилось. – Это лучшее олонхо в Великом лесу.
– Тебе кажется, потому что оно – о нас…
– Поверь, я не льщу. Да, вот еще что: можно я кое-что добавлю в домм?
– Конечно! – воскликнул Сандал. – Досказывай все, о чем я забыл или неверно выразил.
– Нет, ничего неверного я не слышал. Мне хочется добавить больше о тех, кого я люблю, чтобы в далеких краях меня грели теплые слова о них.
– Но как люди чужих племен, не знающие нашего языка, догадаются, о чем ты поешь?
– Я стану переводить, – ввернула Айана.
Взглянув на нее с легкой досадой, парень вновь улыбнулся Сандалу:
– Совсем недавно ты казался мне другим человеком. Теперь я рад своей ошибке.
– Зови меня Санда, – пробормотал жрец. – Санда – мое настоящее имя, не то, к которому вы привыкли. Я – не Сандал-Лучезарный. Я – Санда. Такой-же-как-все.
Домм второго вечера
Побег долгожданный и неожиданный
Отличную лиственничную лодку сыскал Соннук у озера Травянистого. Она была объемистая, с приподнятыми набоями. Должно быть, легкая на ходу. Такая не побоится высоких волн, невозмутимо пойдет наперерез течению. Весло нашлось лишь одно, да недолго стянуть где-нибудь второе либо самому выстругать. Соннук отогнал лодку в конец озера и перетащил на речной мыс, где тщательно спрятал в кустах.
Едва он заговаривал с Олджуной о севере, у нее портилось настроение. Соннук все же мог убедить ее бежать как можно скорее, но, во-первых, вначале ждал, когда пройдет ледоход, а во-вторых, сам невольно оттягивал поездку из-за волшебного камня. Сата – это было единственное, о чем он не заикнулся Олджуне ни словом.
Иногда снились чудесные сны. В них к Соннуку льнули румяные, ясноглазые сыновья, и махонькую дочку он держал на коленях. У очага хлопотала веселая Олджуна. В высокой юрте с восемью столбами витал восхитительный аромат свежесваренного кобыльего мяса.
«Вс-се это у тебя будет, – обещал, юркою змейкой вползая в уши, шелестящий шепот. – Твой С-сюр с-станет твердым, с-семя ж-жиз-зни укрепится. Ты, з-зачинатель большого рода, проживеш-шь счас-стливую, богатую жизнь и умреш-шь легкой с-смертью. С-собственной с-смертью, отдельной от брата, в окруж-жении любящ-щих детей, внуков и правнуков… Вс-се будет, ты только принес-си С-сата… С-сата-а… С-сата-а-а…»
Это был сон. Не более чем сон. Но явственный голос, знакомый с тех пор, когда душа Соннука костлявым человечком почивала в кошеле на груди Атына, шуршащей пеленой окутывал голову. Посуленное во сне чудилось совсем близким. Просыпаясь, Соннук еще целое мгновенье ловил ноздрями острый мясной запах.
Олджуна спала чутко и пугалась. Не находя выхода, гнев пружинил тело Соннука и заставлял его вскакивать одним броском. В бессильной ярости носился он вокруг шалаша.
Камень размером с яйцо, камень, сокрытый не на дне моря, не в неведомых дебрях, а рядышком в долине, вырастал, как непреодолимая гора, застя собою счастье! Илинэ наверняка спрятала Сата в своей юрте. Исхитриться бы проникнуть туда в отсутствие хозяев! Перевернуть жилье вверх дном, найти камень…
Медлить с побегом становилось все опаснее. В долине происходили странные события. Сперва через нее ринулись звери. Потом птицы летели над нею черною тучей. Теперь Элен наводнили толпы пришлых людей, сторонние табуны и стада. Казалось, сюда стягиваются аймаки и кочевья со всего Великого леса. Шныряя в окраинах крадущейся тенью, Соннук видел издалека многочисленные костры на Поле Скорби. После разведал: люди разных племен явились не на какой-то великий сход или внеочередной базар. Они, похоже, переселились сюда. Все просторное поле от края до края заполонили жилища пришельцев.
В отрогах гор, по лугам и перелескам шумно носились стайки детей. Несколько раз приходилось ускользать от чужаков, видно, плохо предупрежденных о скверном уголке долины. Хорошо еще, что окаймленный хмурым бором Диринг и сытыганский алас, исполненный запустения и мрачной настороженности, всех сами отпугивали. Редкий человек, ненароком заглянув в эти безотрадные места, спешил убраться подобру-поздорову.
Но обнаружилось, что Соннук с Олджуной не единственные, кто тут скрывается. Долговязый Кинтей и толстяк Топпот, встреченные после ливня в лесу, облюбовали развалины юрты Сордонга. Потом лесной старик, чьи зубы оставили на руке Соннука полосы плохо заживающих шрамов, турнул непрошеных гостей оттуда. Тогда дружки вырыли себе крохотную землянку недалеко от шаманского жертвенника. Крепко, знать, нашкодили в Элен, коль с этакими предосторожностями приходилось им хорониться.
Вскоре в долине резко потеплело, как часто бывает после ледохода. Речки и озера избавились ото льда, лишь глубоко промерзший Диринг сбросил еще не все ледяные вериги. Олджуна знала, что лед в нем растаивает только в конце Месяца белых ночей. Но со временем было неладно, месяцы спутались, а она всячески пыталась если не избежать отъезда, то задержать его. Поэтому, не видя загороженную утесами Большую Реку, спорила, что та тоже не совсем очистилась.
Соннуку кое-как удалось уговорить женщину прогуляться вечером к мысу. Спустившись, обогнули неприятную ей отчего-то березовую рощу. Олджуна бы и Диринг обошла, но получался слишком большой круг, а уже хотелось обратно. Она побаивалась отходить далеко от потаенного на холме шалаша. Соннук утеплил его шкурами, поставил из выжженного пня и глины очаг с дымоходом. Уютно обжитое жилище до сих пор никому их не выдало.
Озеро злобно глянуло чернеющими поверх льда разводьями, точно оплывшими после драки глазами. Ветра не было, но волны, как вьюки на конях, подпрыгивали грузно и тревожно. Сообразив, что люди не к нему пришли, а проходят мимо, коварный дух Диринга испустил из глубины надсадный вой. Озеро умело мычать, словно великан, у которого разнылись зубы, ломало лед со стонами и треском, но таких запредельных звуков Соннук здесь еще не слышал. Переглянулись с Олджуной и бок о бок подступили к обрывистому берегу. Диринг, кажется, только и ждал чьего-нибудь приближения: земля тотчас внятно дрогнула от смачного нутряного хлюпа. Видно, где-то внизу, в мшистых хлябях вспучивались и вскрывались смрадные полости гнилого дна…
А дальше перепуганное время, трепеща всполошенными мгновеньями, пустилось вскачь! Оно будто удирало от булькающего рокота, который поднялся вверх с наступательным грозовым звуком. В середине озера с необычайной скоростью завертелся бурливый водоворот. Раскрученная воронка распахнула зев, втягивая и заглатывая крайние льдины. Из недр, кипящих грязной пеной, выдралось огромное тело. В раскатах водяного гуда продолговатая махина ринулась вверх и вынырнула в тучах брызг и осколков взломанного льда! Округлая серо-сизая туша, полускрытая взорванным фонтаном, показалась на миг и пропала…
– Мохолуо, – выдохнула Олджуна.
Они остолбенели в десятке шагов от обрыва, неспособные ни двинуться, ни закричать. Невиданное зрелище развертывалось перед ними! Воронка замедлила бег, и в кругах ее всплыло покатое взгорье чудовищной спины, одетой в складчатый панцирь. Вдоль хребта вздернутыми мечами покачивались обтянутые сморщенной кожей шипы. В мерклой воде смутно угадывались плоские, раскинутые крыльями плавники и расплывчатые движения невероятного тела.
Величиною ящерица, чудилось, была с Двенадцатистолбовую юрту. Тускло блеснул чешуей исполинский хвост, оснащенный чем-то вроде наконечника копья, со свистом шибанул по воде. Восставшим из ада призрачным древом вздыбился новый фонтан… И опять ударила копьеносная плеть, и еще раз, еще и еще, высекая сверкающий брызгами живущий мгновенья водяной лес!
Забавляясь, чудище поколыхалось в клокотанье волн, как поросший мертвыми корягами остров, мелькнуло неимоверным крупом и погрузилось во вспененное озеро. Черная глотка Диринга сомкнулась над ним с утробным смешком. Гребные извивы могучего хвостища, от которого по всему озеру, круша остатки льда, шли рожденные под водой волны, могли с легкостью перевернуть караван лодок.
– Бежим, – просипел Соннук.
– Аг-га, – кашлянула Олджуна, не чувствуя ног. Взбудораженное озеро ворчало, плещась и громко лопаясь пузырями. Вновь готовилось вывинтиться кверху дном, взлететь к небу перевернутым водопадом… И дикий человеческий крик потряс зловещий воздух! За краем обрыва показалась чья-то растрепанная голова со вставшей дыбом косицей.
«Топпот, – подумала Олджуна. – Рога Водяного быка выламывает…»
На присыпанном землей лице мелькнули полные смертного ужаса глаза и вопящий рот. Вслед за тем время странно замедлилось. Над кручей, угнетая слух всасывающим звуки шипением, начала вздыматься древняя бугорчатая колода, вдоль и поперек изрытая глубокими и мелкими трещинами. По бокам ее белели два плоских пятна. Изнутри они отдавали блеклым золотистым свечением. Лишь когда их на миг прикрыло сборчатыми складками, Соннук сообразил, что это – глаза Мохолуо.
Потом ни о чем уже не думалось. Только ощущалось, как из пятен ползет, обволакивая его скованное тело, притягательная дрема. Она звала слепо прыгнуть куда-то – в мягкую темь, сон, забвенье… Виделось, как лепестками гигантской сарданы расцветает красно-крапчатая пасть, как дрожащими струями исходит из нее зловонный зной. Одурманенный парами ядовитого дыхания, смотрел Соннук на ряды мореных кольев, размыкающихся все шире и шире. За ними, будто подыхающий в пещере зверь с заживо содранной шкурой, содрогался багровый язык.
Лебединым движением изогнулась над водою гибкая шея. Головы завороженных покорно запрокинулись вдогон за манящими глазами. Олджуна сделала к озеру шаг… Но тут Топпот изловчился подпрыгнуть и схватиться за куст, к которому был привязан веревкой. Вонзая в землю острие топора, попытался вылезти.
Наверное, ящерица полагала, что этот кусок кричащего мяса уже никуда не денется, и досадливо взмыкнула. Извилистыми рывками свесилась ее оскаленная морда. Неуловимый бросок – и клыки-колья зацепили полу Топпотовой дохи. Мохолуо подбросила несчастного высоко вверх и во всю ширь разверзла пасть…
Взлетая, толстяк издал такой душераздирающий вопль, что в ушах Соннука словно разгоряченные заглушки лопнули. Вернулись звуки, с померкшего сознания пала душная пелена, и обмершее сердце вернулось к яви и жизни. Растекшееся время разом поджалось и ускорилось. Топпот захлебнулся и умолк.
– Назад, – захрипел Соннук.
На лицо Олджуны брызнула кровь. Сверху над нею скрюченными пальцами загребала воздух истерзанная рука, высунутая из страшных челюстей… Разум отшибло женщине – не шевельнулась! Но и одеревенелые ноги Соннука не слушались его. Стараясь избежать гибельных глаз ящерицы, он в немом отчаянии глянул в небо и впервые взмолился всем сердцем: «Помоги…»
И подернутое пасмурными тенями небо откликнулось! Ниспадающая над Дирингом туча внезапно окрасилась желтым. Засияла, как отдраенная песком медная посудина, и прорвалась! В прореху, полную чистой синевы, на Олджуну хлынул солнечный поток. Она зажмурилась, отмирая, вздернула ладони к лицу.
Ноги Соннука ожили. Схватив ее за руку, повернулся и едва не сбил с ног человека, замершего в том же столбняке. Кинтей, а это был он, опомнился, помотал зачумленной головой и открыл рот, но крик потонул в мычании Мохолуо.
Сообразив, что сейчас упустит остальную добычу, ящерица поторопилась сглотнуть. По всей длине шеи, вытянутой, как древесный ствол, волнисто прокатился вздутый ком… А как только с Топпотом было покончено, тварь бросилась грудью на край обрыва.
Берег рушился кусками и глыбами, в хлещущие волны падали кусты. В бездонную пучину увлекло труп Водяного быка с отбитыми рогами. Вывалился второй бык без рогов. Обнажились рога третьего – того, над которым несколько мгновений назад трудился с топором злосчастный Топпот.
Три человека неслись, ничего не видя кругом, а за ними гнались рев и грохот, точно позади, стуча копытами, мчалось стадо свирепых Водяных быков.
* * *За время лихорадочных сборов не перемолвились ни словом. Не сговариваясь, побежали к мысу, где ждала снаряженная лодка. Соннук тащил наспех скрученные в шкуры пожитки.
Кинтей, ненадолго отлучившись куда-то, догнал беглецов и неотступно сопел за спиной. Он тоже нес что-то большое в медвежьей шкуре и пару вьючных конских сум, переброшенных через плечо. На поясе его болтался меч.
Распяленные икринки грешных Сюров прильнули к мутным стенкам Сордонгова самострела.
– Куда бежишь, сытыганская дочь? – застонали души родичей. – Покидаешь нас?!
Безумный взгляд полных горя глаз Кэнгисы чувствовала Олджуна напряженной спиной. Не помня себя, проскочила березовую рощу. Полетела вперед, ловя воздух горячим ртом. Дальше от ужаса, от Диринга, Сытыгана, дальше, дальше, с закрытыми глазами и трепещущим сердцем. На четверть пути опередила парней. Добралась до залива и плашмя опрокинулась на песчаную гряду. Оплавленные легкие отказывались дышать, слабые пальцы скребли сипящую грудь. Сердце теснилось в горле, грозило лопнуть и залить гортань кровью… Больной вдох все же пробился.