И опять Пожарский
Утром следующего дня, ещё и петухи не прокричали, их десяток с десятским Козьмой Шустовым и десяток из их же сотни с десятским Афанасием Бородой стоял у ворот княжьего терема и весело переругивался, предвкушая скорый отъезд из Москвы и весёлую дорогу. Княжич и вышел к ним с первыми петухами.
Иван думал, что княжонок совсем малец, а оказалось, что Петру Дмитриевичу скоро стукнет тринадцатое лето. Был он явно в отца, роста уже выше половины стрельцов, его поджидающих, но ещё тонок в кости и безбород, даже и юношеского пушка над верхней губой ещё не пробивалось. Одет Пётр Дмитриевич был в походный кафтан, почти без всякой мишуры, из зелёного добротного сукна, в зелёной же шапке с чёрно-бурой лисы оторочкой и в зелёные, как в полку Фёдора Лопухина, сапоги. На левом боку была сабля в ножнах, обтянутых такой же кожей, что и сапоги. Ивану этот боярский сынок сразу не понравился: во-первых, потому что его надо будет убить, а во-вторых, из-за того надменного выражения, с коим княжонок их оглядывал, словно холопов своих. Ничего, поглядим через несколько деньков, кто холоп, а кто живой.
Правда, то, что случилось дальше, несколько изменило мнение Пырьева о княжиче. Тот подошёл к каждому из стрельцов, поинтересовался здоровьем и семейными делами и дал приказ заменить из десятка Афанасия Бороды двух немолодых уже стрельцов. Афанасий с забракованными отправился, подстёгивая коней, в полк, а княжич пригласил стрельцов на двор, где уже запрягали в телеги по паре крепких лошадей, и выдал всем по испанской пищали – мушкету. Оружие было не парадное, боевое, без лишних позолот и узорочья, не тяжелее их пищалей, но длиннее чуть не на пол-локтя. К мушкету была и лента с газырями, или «берендейка», с белой кожи ремнём. Весил мушкет полпуда и был весь какой-то хищный, чужой.
Тут же стрельцам было предложено выбрать на конюшне купленных вчера на рынке специально для похода заводных коней. Коней было ровно два десятка, по количеству сопровождающих княжича стрельцов, и давали их только на дорогу до княжьих вотчин, но что это были за кони! Польские дестриэ, иначе называемые першеронами. Настоящий боевой конь огромного размера и ценой больше двух десятков рублей. В последнее время, когда ляхи завладели практически всей западной и юго-западной Русью, эти великаны всё чаще попадались на продажу и в Москве, но чтобы целых два десятка!.. Это всю Москву надо объехать, чтобы столько купить. Сколько же стоят эти два десятка жеребцов? Рублёв пятьсот, не меньше. Эх, себе бы такого. А и будет, вот потравит он боярича, и на те восемьдесят рублей, что причитается с Колтовского, купит себе такого жеребца и пару кобылок под стать, займётся разведением першеронов, выгоднее дела и не сыскать.
Уже подобрав себе вороного великана, Иван заметил, что княжич, верно, мыслит в схожем направлении, и в телеги запряжены в основном кобылы, и тоже не малых статей. Два десятка жеребцов под седлом и два десятка кобыл, запряжённых в десяток возов. Не дурак княжонок. Только вот ничего у него не получится, отдаст богу душу раньше, а у него, Ивана Пырьева, получится. Должна же быть справедливость, а то одним всё, а другим ничего? Вот он, Иван, эту справедливость и восстановит.
Выехали через час. Скакали весь день, почти без отдыха, так только, коней покормили, сами перекусили наспех, не разводя огня. Стремились подальше убраться от неспокойных окрестностей Москвы. Ночевали в поле. Для княжича разбили небольшой шатёр, а сами устроились под попонами, благо осень ещё и не началась толком.
Без приключений в дороге не обошлось. На второй день навстречу им попался большой казачий отряд. Быть бы им убитыми и ограбленными, но тут произошло почти чудо. Узнав, кто они и кого везут в Нижний, казачьи атаманы посовещались и сказали, что если бы не Пётр Дмитриевич Пожарский, приняли бы стрельцы смерть неминучую; Дмитрия Михайловича они уважают, а потому трогать не станут охрану сына того, а напротив, дадут до Владимира в провожатые десяток казаков побойчее.
Вот в одном переходе от Владимира, когда десяток казаков откланялся пополудни, а стрельцы с княжичем устроили привал, Иван и умудрился подлить княжичу в сваренный тут же сбитень настойки из каменного флакончика. Флакончик был хорош, стоил, наверное, не меньше пары рублей, даже без содержимого, и Пырьев не стал его выбрасывать, как наставлял его боярский сын Ракитный, а спрятал в сено одной из телег.
Когда свернули привал и тронулись дальше, с княжонком и случилась беда: он, проехав с полверсты, вдруг сполз с коня и упал в траву без движения. Все бросились к нему, стали поднимать и приводить в чувство, но всё без толку. У боярича был жар, и он бредил что-то про проклятых охотников.
Всю ночь у его изголовья дежурил кто-нибудь из стрельцов, меняя мокрую тряпку на лбу и давая хлебнуть отвара из трав, сваренного стрельцом из десятка Афанасия Бороды, который был в сотне за лекаря, так как был сыном травницы тётки Прасковьи, известной, считай, на всю Москву.
А утром Ивана Пырьева, уже примерявшего на себя во сне одежды почитаемого во всей Москве коннозаводчика, ждало разочарование. Он проснулся от непонятного гомона. Стрельцы стояли вокруг княжича и, открыв рты, смотрели на невиданное. Отрок, голый по пояс, в одних портках, махал руками и ногами, да так ловко, а потом упал на мокрую от росы траву и стал отжиматься.
Да, решил Иван, снадобье сработало неправильно: Пётр не умер, а сошёл с ума.
Событие шестое
Афанасий Иванович Афанасьев продирался из липкого сна с большим трудом. Снилось ему, что он будто бы сын Дмитрия Пожарского и бьёт он челобитную царю, а царь отправляет его в ссылку, в вотчину батюшки, в деревню под Нижний Новгород. Сон был яркий и очень длинный, всё никак не заканчивался. Потребовалось немалое время, чтобы вынырнуть из него. Только это выныривание ничего хорошего не принесло. Он лежал в странной просторной палатке, примерно как армейская на одно отделение, но совершенно неправильной формы, почти круг, вернее, скорее овал. И цвет был далеко не хаки. Дурацкий красно-оранжевый с намалёванным кое-как гербом Москвы. Какая-то туристическая палатка.
Хуже всего было то, что рядом сидел и откровенно дрых дневальный, только одет был нерадивый солдат в серый матерчатый плащ непривычного покроя, да ещё и с круглыми медными пуговицами просто ужасающих размеров – такие медные шарики для пинг-понга.
Во рту была сушь, и генерал потянулся к полному керамическому стаканчику с коричневатой жидкостью, стоящему в изголовье на небольшом бочонке. Это был не чай – отвар из трав, горьковато-кислый и совсем без сахара. Опуская стаканчик назад, Афанасий Иванович сфокусировал зрение на руке и вспотел аж. Рука была детской, может юношеской, тонкой, белой, без даже следов загара. Мозг попытался отключиться, но генерал ему это не позволил. Опять сон про молодого Пожарского?
И вот тут на него нахлынули воспоминания Петра. Яркие, красочные, словно фильм просматриваешь. Длилось это минут пять. Когда демонстрация фильма закончилась, Афанасий Иванович вытянулся на ложе из сосновых веток, закрыл глаза и задумался.
В последнее время он прослушал несколько десятков аудиокниг про попаданцев в прошлое России. Старый офицер переживал за страну: то, во что её превратили демократы, Россией не было, «рашка-федерашка» – это самое подходящее для неё название. То, что столетиями, ценой миллионов жизней приобреталось, было отдано на поругание америкосам одним пьяницей. Каждый раз, вспоминая Борьку-алкоголика, хотелось выкопать его из могилы, зарядить в пушку и, как Лжедмитрием, выстрелить как можно дальше, желательно, чтобы до США долетел. Поэтому книги, где попаданцы делали страну сильной и громили Англию, Германию, Японию, да и Штаты, ложились на подготовленную почву.
Получается, что и он попал в прошлое. Дмитрий Михайлович Пожарский, князь, неоднократно выручавший страну во времена Смуты, его отец, а он сам – Пётр Дмитриевич Пожарский. Сейчас ему без двух месяцев тринадцать лет. И едет он в вотчину отца в Пурецкую волость Балахнинского уезда Нижегородской губернии. Размеры новой вотчины были 3500 четей, что соответствовало приблизительно 1900 гектарам, и располагалась она на западном, правом берегу Волги, немного севернее самого Нижнего Новгорода. Было в новых владениях князя Пожарского около двадцати поселений, от приличного села Вершилово до починки из двух дворов. На этом географические и экономические познания Петра о новых владениях князя заканчивались.
Сейчас они с двадцатью стрельцами, отправленными царём для сопровождения его в отцову вотчину, из-за его болезни заночевали в двадцати верстах от Владимира. Афанасьев помнил, что верста чуть больше километра, метров на шестьдесят. Получалось, что от Владимира до Нижнего Новгорода ещё километров двести сорок – двести пятьдесят. При нынешних скоростях больше недели (седмицы) пути. Болезнь была странная, из воспоминаний Петра генерал выудил, что ехал он себе здоровёхонький, и вдруг ему стало плохо, всё закружилось, и он потерял сознание. Из своих воспоминаний Афанасий Иванович сделал вывод, что охотник его (сволочь эдакая) пристрелил-таки. Получается, княжонка отравили, а его неприкаянная душа вселилась в освободившееся тело юноши.
Ну что ж, расклад не самый плохой: молодое тело, княжеский титул, кое-какие знания по истории, в основном по битвам, заученным в Академии Генерального штаба. Что ещё из плюсов? Он может попробовать сварить стекло: когда работал заместителем генерального директора завода в Гусь-Хрустальном, пришлось выучить процесс производства стекла, хрусталя и изделий из них наизусть. Завод был очень старый, и мелкие аварии, на разбор которых он обязан был являться, случались очень часто. Поневоле освоишь всю технологию от подготовки шихты и устройства печей до гранения. Скорее всего, фарфор, фаянс и даже костяной фарфор он тоже сможет изготовить, главное – найти материалы. Год работы в Германии на фарфоровой фабрике помнился во всех деталях.
Сможет он и цемент сделать, ну и кирпич, скорее всего. Бумага? Тут сложнее, только то, что почерпнул у попаданцев. Придётся поэкспериментировать. Ткацкое оборудование? Все попаданцы в книгах начинали именно с него. Чесалку и ножную прялку изобрести он сумеет, а вот приличный ткацкий станок, да ещё с самолётным челноком… Ну, тоже придётся повозиться, теория-то ясна, а вот с мастерами и инструментами сложнее.
Оружие? Как устроен револьвер, пистолет и автомат с пулемётом Афанасий Иванович знал, но сделать их без приличного перечня очень точных станков и передовой металлургии невозможно. Станкостроение было явно не его коньком. Металлургия? Ну, кое-что из истории металлургии он помнил, те же попаданцы часто к ней обращались.
Химия. Тут совсем плохо. Школьные знания да рассуждения тех же заброшенных в средние века предшественников. Глаубер ещё молод, придётся изобретать азотную кислоту самому. Лет через десять нужно будет его найти и заманить в Россию (или Московию).
А кто ещё из великих учёных сейчас живёт? Кеплер через два года выиграет процесс у инквизиции и вырвет из её рук мать, обвинённую в колдовстве. Вот в двадцатом его и надо пригласить к себе. Галилей, он сейчас как раз сцепился с Ватиканом и иезуитами. Пока он в обиде на всю Европу, его тоже можно затащить сюда.
Торричелли ещё пацан, пусть учится. Когда повзрослеет, нужно будет осуществить его мечту и соединить их с Галилеем в тандем. Его учителя, Кастелли кажется, тоже надо будет забрать. Паскаль ещё не родился. А вот Декарту сейчас около двадцати лет, его нужно будет вывозить из Европы с её Тридцатилетней войной обязательно, пусть творит во славу России. Пожалуй, больше никто и не вспоминается.
Что ещё? Сельское хозяйство. Из воспоминаний Петра Пожарского всплыло, что тот решил в папенькиной вотчине разводить польских великанских лошадей дестриэ. Это осуществим обязательно. Нужно будет завезти из Европы картофель, перец, баклажаны, подсолнечник и кукурузу. Где-то лет через пятнадцать в Голландии начнётся тюльпаномания, нужно к ней успеть и погреть на ней руки; значит, придётся раскошелиться сейчас и закупить пёстролепестные и тёмно-красные тюльпаны.
Китайский чай сейчас идёт в Европу в том числе и через Россию. Нужно будет известную авантюру с копорским чаем попробовать провернуть сейчас. Хорошо бы ещё из Скотландии и Испании завезти овец. Шерстяная ткань на механических станках – основа всей экономики попаданцев. Ещё нужно будет повспоминать про одуванчики, Сталин из них резину делал в годы первых пятилеток.
На этом месте Афанасия Ивановича прервали.
Событие седьмое
– Княжич, жив! Здоров ли? – проснулся и увидел его открытые глаза стрелец, дежуривший у изголовья.
– Поздорову, – попробовал своё знание языка и голос заодно Афанасий Иванович.
Язык серьёзно отличался от современного русского, какая-то новгородско-украинская смесь, но вместе с памятью княжича Петра к генералу пришло и знание этого языка, как устного, так и письменного.
– Испей вот взвару целебного. – Сын травницы Прасковьи Фома Лукин зачерпнул из глиняной миски уже испробованного болезным напитка глиняным же стаканчиком и протянул Петру.
Афанасий Иванович выпил весь предложенный лечебный напиток и поднялся с лежанки из веток.
– Полежал бы, чай, болезный, – сделал попытку придержать княжича стрелец.
– На том свете належимся, – отстранился Пётр и сел на лежанке.
В теле чувствовалась ещё слабость, даже голова слегка закружилась, но генерал стиснул зубы и поднялся. Рубаха была мокрой от пота, он её стянул через голову и вышел из шатра в одних портках. Утро было по-осеннему прохладно, на траве поблёскивали в лучах поднимающегося над лесом солнца росинки. Заливались нестройным хором птицы, попахивало костром, двое стрельцов готовили в большом горшке кашу с мясом. Благодать.
Ну, про благодать, наверное, Пётр Дмитриевич подумал, а вот Афанасий Иванович подумал, что надо бы проверить, на что способно его новое тело. Вспоминая молодость, бывший учитель первых десантников Советского Союза проделал несколько катов и в кульбите упал на траву отжаться. Растяжка у княжича была так себе. Натренированность мышц на длительное упражнение – ещё хуже; барчук, одно слово. Отжавшись пять раз на левой руке, пять раз – на правой, а потом – два десятка на обеих, Пётр рухнул в мокрую траву. Стыд и позор.
– Пётр Дмитриевич, да в тебя во время хвори, никак, бес вселился? – Вокруг поднявшегося княжича стояли все стрельцы и подозрительно перешёптывались, общую мысль высказал десятник Афанасий Борода.
– С чего ты решил? – Пётр (будем теперь называть его так) постарался как можно более грозно глянуть на стрельцов: нельзя терять лицо, он – князь, а кто такой стрелец перед князем?
– Так руками, ногами машешь, ну чисто юродивый… – Борода стушевался под взглядом, зато вылез вперёд здоровенный детина с двумя выбитыми передними зубами (наверное, кулачный боец), кажется, Фома Исаев.
– Это казацкие ухватки, – вспомнив истории про попаданцев, уверенно ответил ему Пётр и добавил: – Ты, я смотрю, боец кулачный, может, сойдёшься со мной один на один, я тебе ухватки и покажу.
Генерал решил, что самое время заводить друзей среди стрельцов: уважают не только родовитого, но и сильного.
– Что ты, княжич, ты хворый – я здоровый, ты вьюнош – я муж опытный. Ты, может, чего у казаков и нахватался, а я с десяток лет лучший поединщик в полку… – Детина снисходительно улыбнулся.
– Забоялся, значит, – решил подначить того Пётр.
– Нет, Пётр Дмитриевич, просто невместно: зашибу, а меня потом на кол. – Громила не повёлся.
– А я вот, думаю, Фома, что боишься ты перед товарищами проиграть мальцу.
Поединок был теперь нужен в любом случае, даже если попаданец его и проиграет.
– А что, Фома, надери уши княжичу, раз сам нарывается, – закончил спор десятник Фомы Козьма Шустов.
Стрельцы неодобрительно загудели, но расступились, давая бойцам место для поединка. Образовался круг диаметром метров десять. Пётр ожидал, что Фома примет какую-никакую стойку, но тот расставил руки, словно хотел завалить девку на сеновале, и попёр вперёд. Нырок в кульбите вперёд, под ноги, удар в солнечное сплетение, уход вправо, ножницы и добивающий ладонью в ухо. Нет. Тело было не то, слишком лёгкое, не гибкое – барчук, словом. Но Фома был в нокауте. Только через минуту он встал на колени и затряс головой.
Всё это время стрельцы не проронили ни слова; ни одобрения, ни осуждения, ничего. Пётр ждал. Ещё через минуту Исаев поднялся на ноги и опять попёр на княжича. Никаких выводов не сделал. Обманное движение влево, захват левого рукава и бросок через плечо с колен. Нет, блин, вес не тот. Амплитуда получилась аховая, дух из Фомы не выбила, но упал тот красиво, на спину, во весь рост.
Подниматься стрелец не спешил, лежал, смотрел на небо и переоценивал ценности. Пётр подошёл к нему и подал руку, помогая подняться.
– Пётр Дмитриевич, а не научишь и меня тем ухваткам? – Чемпион полка был не посрамлён, а удивлён.
– Почему не научить? И тебе на пользу, и отечеству, – широко улыбнулся юноша.
Выехали через час. Позавтракали, свернули бивак и, не мешкая, тронулись. До Владимира было вёрст двадцать, и по свету нужно было обязательно добраться, не перед закрытыми же воротами ночевать. Даже обеденный привал не делали, покормили лошадей, схарчили сами по куску хлеба, последнего, кстати, и снова в путь. Часа в три пополудни и подъехали к посадам Владимира.
Город стоял на правом берегу Клязьмы и оброс пригородами и посадами на несколько вёрст. К городским воротам добрались одними из последних, их уже начали закрывать, но отряд стрельцов с подорожной от самого царя впустили без пререканий, указав, где двор воеводы и где нужно остановиться самим стрельцам. Воеводой во Владимире был Дмитрий Иванович Волховский. Был он человеком заслуженным, даже получил похвальную царскую грамоту за освобождение Мурома и защиту Владимира от изменников.
Событие восьмое
Воевода города Владимира Дмитрий Иванович Волховский проснулся ни свет ни заря, только петухи горло продрали, и он снова погрузился в сон, как тут на дворе поднялся шум, брехали собаки, и кричал на них псарь Федотка.
Что ж за седмица-то такая выпала, пожаловался сам себе воевода и, став на колени перед образами, принялся молиться. Только прочитанная пару раз молитва «Отче наш» и один раз «Пресвятой Троице» шум за стенами терема не уняли. Пришлось, кряхтя, подниматься и выходить на крыльцо.
Увиденное выбило дух из воеводы. Горе-то какое. Прибывший вчера поздно вечером сынок князя Дмитрия Михайловича Пожарского Петруша с ума сверзился. Ох, горе-горюшко родителю. Волховский князя Пожарского знал хорошо и ценил за преданность царю и радение отечеству. Сынка его Петю он тоже видел один раз, когда в 1614 году весной князь перевозил семейство из Нижнего Новгорода в Москву. Старший сын князя был тогда мал и соплив.
Вчерась двое стрельцов забарабанили в ворота и на вопрос ключника, чего им спокойно не живётся, обсказали, что сопровождают княжича Петра Дмитриевича Пожарского в вотчину отцову по приказу самого царя и государя Михаила Фёдоровича. Волховский с семейством только повечеряли и уже ко сну собирались, но ради такого гостя снова накрыли стол и усадили за него князюшку.
Молодой Пожарский вёл себя скованно и, отдав должное угощению, попросился почивать, но был с виду вполне здоров. А сейчас вьюнош вытворял чёрт знает что, свят, свят, свят. Петруша махал руками и ногами, прыгал, да ладно бы просто прыгал вверх или там в сторону – так нет, прыгал он, кувыркаясь через себя в воздухе почище любого скомороха. Потом княжич стал бить поклоны, да не просто так, а задевая затылком землю – так уже и скоморохи не умели. Что же теперь делать, как он сможет объяснить князю Пожарскому, почему, приехав здоровым к нему на двор вечером, утром ребёнок юродивым стал?
Федотке, наконец, удалось унять собак. Во дворе наступила гнетущая тишина. Вся дворня, все боярские дети и боевые холопы стояли во дворе и дивились на то, что вытворяет малец.
Сошлёт царь в Берёзов, решил для себя воевода и, троекратно перекрестясь, двинулся, распихивая дворню, к княжичу.
– По здорову ли, Петруша? – На внятный ответ Волховский не надеялся: известно, что юродивые плетут невесть что.
– Спасибо, Дмитрий Иванович, по здорову. Это я тренировку провожу. – Юноша широко улыбнулся.
Ответ был сказан внятно, но полной ясности в ситуацию не внёс.
– Что же это за тренировка такая, где надо бесом скакать? – поинтересовался воевода.
– Это, Дмитрий Иванович, казачьи ухватки, – выдал уже апробированную версию бывший генерал.
– Вот как. И что же это за ухватки такие? – Воеводе полегчало, так как отвечал молодой Пожарский вполне разумно, а значит, ссылка в Берёзов откладывалась.
– А хотите спор, Дмитрий Иванович? Выставите против меня двух поединщиков на учебных саблях, и если они меня побьют, то я отдаю вам своих коней и пятьдесят рублей, а если я с помощью своих ухваток их побью, то вы мне – десять хороших самострелов и провизии до Нижнего Новгорода на два десятка стрельцов, что меня сопровождают.
Сказано всё было по-русски, только смысл сказанного дошёл до воеводы не сразу. Нет, зря он радовался, всё-таки не здрав рассудком княжич, и Берёзова на старости лет не избежать.
– Может, поснедаем и лекаря кликнем, – сделал последнюю попытку Волховский.
– Дмитрий Иванович, я совершенно здоров, и пока слуги на стол собирают, поединок закончится… – Пётр опять дружелюбно улыбнулся, как старший младшему.
И вот эта улыбка разозлила воеводу. Ну, погоди, бесёнок, сейчас получишь, может, тогда хоть успокоишься. Ишь, казачьи у него ухватки. Да ещё видел вчера Волховский, на каких жеребцах прискакал Пожарский. Два ляшских великана дистриэ, оба вороные, рублей по тридцать каждый.
– Митрий, – тихо прошипел Волховский стоящему рядом сотнику городского ополчения, – кликни Ерёму Свиблова и пана Заброжского. Пусть возьмут учебные сабли. И круг для поединка расчисти.
Поединщики вышли в круг минут через десять. Ерёма Свиблов был высокий и жилистый боевой холоп Волховского. От правого виска до скулы у него был шрам от сабельного удара и совершенно седая голова, как и усы, и борода, хотя на вид поединщику было не больше тридцати. Янек Заброжский был лях, самый что ни на есть настоящий, бритый под ноль, в дорогом светло-зелёном жупане, а на голове – шапочка «рогатывка» с оторочкой из соболя, разрезанной надо лбом. Длинные висячие усы, явно крашеные хной. Колоритнейшая личность для Владимира.
Видя удивление Петра, Волховский снизошёл до объяснения:
– Прибился к нам, какая-то пря у него вышла с самим Ходкевичем, вот теперь скрывается от своих подале, рубака на саблях наипервейший. Не передумал ли, Петруша?
– Чтобы русские да ляхов злякались? Не бывать тому! – выдал, удивляясь себе, отставной генерал и принял из рук Митрия учебную саблю.
Дворня оживлённо переговаривалась, предвкушая забаву. Учебные поединки на дворе воеводы проводились регулярно, и все к ним привыкли. Тут же было совсем другое дело: против двух лучших бойцов, в том числе и заносчивого ляха, выходил совсем мальчишка, да ещё и сын известного князя Пожарского, спасителя Москвы от ляхов. Все ждали зрелища.
Пётр надел нательную рубаху и закатал рукава. Фехтовать он толком не умел, тем более как природный шляхтич: не тому учили. Так он и не собирался.
Противники шагнули к нему одновременно, Ерема – на полшага впереди. Пётр шагнул влево, стараясь уйти от двух ударов одновременно, затем, когда соперники чуть изменили направление, разгадав его уловку, он обозначил ложный удар, наоборот, сделал два быстрых шага влево и выстроил их всё-таки в одну линию. Пора было заканчивать поединок. Он подставил под удар Свиблова саблю, и когда тот наотмашь рубанул по ней, чуть провалившись вперёд, Пётр подскочил под его левую руку и врезал кулаком в пах бедняге. Кувырок вправо, в ноги ляху, и удар концом сапога в левую голень противника. Так, теперь подняться и встретить удар саблей.
Поляк был хорош, он пропустил удар в голень, но устоял на ногах и успел прикрыться от удара саблей по правой руке. Ответный выпад Пётр пропустил: ну не фехтовальщик он, да и поляк был очень хорош. Сабля вылетела из рук учителя первых десантников, и лях уже вздымал руки, предвкушая победу. Пётр сократил дистанцию, схватил поляка за левую руку, выбил из того дух ударом коленом в солнечное сплетение и, уже падающему, добавил кулаком по лопатке.
Когда лях, пропахав носом землю, остановился, бывший генерал вывернул ему руку назад и взял милицейским приёмом кисть на излом. Янек завизжал, как недорезанная свинья, прокричал все положенные ругательства по-польски про псов и затих, так как малейшее движение грозило сломанной кистью. Всё. Поединок окончен. Прошло всего полторы минуты. Ни тебе звона сабель, ни красивых па. Не танцы чай. Суровая правда спецназа, никакой красоты, голая эффективность.