Слёзы чёрной вдовы
– Это тебе все уже ясно, дорогая сестра, а следователи лишь разбираются, что произошло, – упрекнул он.
Обычно «брат» с «сестрой» обменивались еще парочкой полусерьезных колкостей, прежде чем разойтись, но в этот раз Ольга будто этих колкостей и не расслышала. Она вдруг спросила с беспокойством:
– Ты видел сегодня Николая Романовича?
Мужа своего Ольга даже спустя десять лет брака упорно величала на вы и Николаем Романовичем – только так. Она боготворила его, считала гением кисти, и Грегор не исключал, что молится она не на иконы, а на его фотокарточку. Для Грегора подобное трепетное отношение было поводом для бесконечных подколов «любезной сестрицы». Он и в этот раз не сдержался:
– Николай Романыч ни свет ни заря отправились en plein air5. Он ведь понимает, что гениям нельзя много спать, им должно каждую свободную минуту посвящать творчеству. Так что, вероятно, сидит где‑нибудь в болоте, искусанный комарами, и поджидает… – он изобразил мечтательный взгляд, – когда косые лучи заходящего солнца позолотят верхушки вековых елок.
– Здесь повсюду сосны, а не ели, – мрачно напомнила Ольга.
– Хорошо, верхушки вековых сосен, – не менее возвышенно продолжил Грегор, – так даже поэтичнее, ты не находишь?
Ольга покачала головой и вздохнула устало:
– Мне иногда кажется, что у меня не один ребенок, а двое – причем старший куда более несносный.
– Я обещаю исправиться, матушка, – паясничая, Грегор повинно склонил голову перед «матушкой», которая была моложе его на несколько лет.
* * *
Расстались «брат» с «сестрой», как обычно, не слишком довольные друг другом: Ольга ушла разыскивать своего гения‑мужа, а Грегор отправился на поиски Максима: дело в том, что у него возникла одна догадка…
«А места здесь и впрямь красивые», – в который раз убедился Грегор, окидывая взглядом панораму леса на горизонте.
Николай, когда впервые побывал в Карелии, твердо заявил, что на лето они будут выезжать сюда, и только сюда. Ольге, помнится, не очень‑то понравилась эта идея, но она, как обычно, смирилась с капризами мужа, и вот уже третий год, едва сходит снег, Николай с женой и сыном спешил в Горки и вознамерился, кажется, запечатлеть здесь каждый аршин леса.
Грегор на лето обычно присоединялся к ним – первый год неохотно, скорее подчиняясь властному старшему брату, а потом он и сам настолько привязался к подросшему племяннику и полюбил их совместные мальчишеские проказы, что и помыслить не мог об отдыхе, отдельном от него. Но прочие месяцы, кроме летних, Грегор мало виделся с семьей брата: слишком разнились их интересы. Он нанимал удобную и недорогую квартиру на Гороховой улице, прошлую зиму почти целиком провел в Москве у университетского приятеля, а несколько предыдущих и вовсе путешествовал по Европе.
С неудовольствием Грегор признавал, что образ жизни, который он вел, можно назвать праздным. Он не числился на службе ни в одном ведомстве, хоть и имел за душой диплом юриста, и военная карьера никогда его не привлекала – а жил Грегор в основном на средства, доставшиеся ему от почивших родителей.
Наверное, Грегор и впрямь ведет себя как мальчишка – Ольга женщина умная, зря говорить не станет. Для него ведь и по сей день самой большой радостью было узнать об этом мире что‑то новое, неизвестное для себя. И эти ежедневные пешие прогулки по окрестностям – Грегор совершал их не для поддержания физического здоровья, как думает Николай, и не для того, чтобы побыть наедине со своими мыслями, как думает Ольга. Один только Максимка и мог понять истинное положение вещей: Грегору было интересно, что он увидит там – за тем поворотом, за тем камнем, за той деревней… и мир не уставал удивлять его.
Обычно для них с Максимом и дня не проходило, чтобы они не совершили какое‑нибудь грандиозное открытие: то находили невиданные прежде поделочные камни, надежно укрытые в горных породах, то костяные наконечники стрел, то осколки диковинной посуды, принадлежащей явно далеким предкам тех аборигенов, что проживали здесь сейчас.
Населен этот район был по большей части финнами – именно их и нанимали в обслугу господа, останавливающиеся в Горках. А уж сколько легенд, баек и сказок поведало это «коренное население» – не счесть! О Ладожском озере, невдалеке от которого находились Горки, о злобных морских духах и леших, что водились возле него по сей день. О загадочных метелиляйненах – великанах, населявших эти земли задолго до того, как сюда пришли финны и карелы. Об атлантах, что обитали в Карелии еще до метелиляйненов и даже оставили следы в виде таинственных сейдов – валунов, огромных по размеру, но тем не менее сложенных друг на друга в крайне неустойчивую конструкцию. Сейдов в Карелии и впрямь было множество – особенно на севере, близ Белого моря. Даже Грегору удалось увидеть один, от которого он до сих пор пребывал под большим впечатлением.
Максима же более всего заинтересовала легенда о капитане Сигварде и его призрачном корабле «Три шестерки», что и сейчас, говорят, бороздит Ладожское озеро, и о его несметных сокровищах, что спрятаны злобным капитаном в его водах. Слава богу, что до Ладожского озера несколько часов езды, не то Максимка перекопал бы его берег вдоль и поперек…
Зато была еще одна легенда, совсем уж сказочная, которая гласит, что в одном из многочисленных озер Карелии – неизвестно, в каком именно, – обитает ужасное чудовище. Огромных размеров, с длинной шеей и блестящей на солнце чешуей. Как водится, прислуга в Горках клялась и божилась, что чудовище живет именно в озере, что разделяет дачи Николая и графини Раскатовой, а потому Максимка порой часами просиживал на берегу в надежде его увидеть. И после заката тоже, прячась от своего гувернера, он любил посидеть у озера: дворовые угощали его морошкой, ароматной ухой из форели и снабжали заодно все новыми и новыми порциями баек.
А озеро это местные и впрямь недолюбливали и старались обходить стороною, потому как даже рыба здесь не водится – хотя во всей Карелии ох как сложно отыскать водоем, где не было бы рыбы. И хоть на картах это озеро никак не обозначено, но финское население меж собой называет его Перкелинъярви, что переводится, между прочим, как Чертово озеро.
* * *
Всякое совместное лето у Рейнеров начиналось с того, что старший брат пенял младшему, что пора, мол, остепеняться: обзаводиться семьей, домом и браться наконец за дело. Под «делом» Николай имел в виду серьезные занятия художественным искусством, поскольку считал, что у Грегора есть к этому способности. И то, что Грегор не желал «заниматься делом», было для Николая как нож по сердцу.
– Остепениться… – задумчиво произнес Грегор любимое словечко своего брата.
А потом осмотрелся – оказывается, он сам не заметил, как ноги привели его на другой берег озера, к даче Раскатовой. Уголок этот, укрытый от всего внешнего мира, был столь тихим и умиротворенным, что Грегор охотно понимал, отчего Надя так любит это место. Правда, самой Наденьки здесь теперь не было – лишь лежала ее книга, забытая на скамейке. Грегор, не удержавшись, подошел и прочел: «Джон Уильям Полидори “Вампир”6».
Хмыкнув, он положил книгу обратно. Отчего‑то Грегор не думал прежде, что Наденьке нравится подобная литература и герои вроде байроновского Чайльд Гарольда7 – сам‑то он подобных героев и их метания считал смешными и глупыми. Но быстро приободрился, решив, что если Надя бросила этого «Вампира» на скамейке, то тоже считает книгу смешной и глупой.
И вспомнил отчего‑то, что приятель его, Леон, как раз любил на досуге изображать из себя Чайльд Гарольда. Особенно при дамах.
– Остепениться… – снова повторил Грегор в задумчивости.
На доводы брата он обычно отшучивался, заявляя, что еще недостаточно зрел для женитьбы. Грегор и в самом деле не понимал, как можно, будучи в здравом уме, выбрать из тысячи женщин всего одну и оставаться верным ей до гробовой доски – а то, что супруге своей (ежели таковая когда‑нибудь появится) Грегор будет верен, было для него само собою разумеющимся.
Однако именно несчастье, приключившееся в семье Раскатовых этой ночью, заставило его взглянуть на слова брата куда серьезней. Жизнь коротка, а на что он тратит ее? Грегор еще раз посмотрел на «Вампира» и неожиданно для самого себя вдруг дал зарок: ежели до конца лета его отношение к Надин Шелиховой не переменится, то он предпримет решительные меры.
До конца лета меж тем оставалось десять дней.
Едва же Грегор остановился на последней своей мысли, словно в ответ на нее, из‑за валуна, облюбованного Наденькой, послышался легкий шорох прибрежной гальки. Грегор тотчас направился туда, уже предвкушая очередную премилую беседу…
Однако вместо Нади он увидел здесь своего племянника. Хмурый, сосредоточенный, с упрямым выражением лица, Максим вынимал из корыта целые охапки жгучей крапивы и толстым слоем раскладывал ее на Надин валун и подле него… Руки его предусмотрительно были одеты в плотные садовые рукавицы, украденные у матушки, должно быть.
– Что ты творишь! – вскричал Грегор и принялся смахивать крапиву с камней. – Убери все немедленно! Она ведь обожжется!
Он почти физически ощущал, как больно будет Наде, когда она своими нежными шелковистыми ладошками станет убирать эту крапиву с камня – а убирать ей придется, иначе она здесь не устроится, Максим верно все рассчитал.
– Ну и пусть! – тот еще более насупился. – Она мою карту изорвала и камни выбросила куда‑то, а я их на целую бескозырку выменял, которую мне с Черного моря привезли.
С камнями и самодельной картой Надя действительно погорячилась: Грегор вспомнил, как они с племянником рисовали эту карту, выверяя с точностью до шага все ориентиры, как Максимка вымачивал ее в чайном растворе, чтобы состарить бумагу, а потом сушил на бельевой веревке… Должно быть, Наденька была задета куда больше, чем он думал, потому так поступила – не из жестокости, а в порыве.
А Максим продолжал, зло хмурясь:
– Никогда ей этого не прощу! Объявляю войну Надьке Шелиховой!
– Она тебе не Надька, а Надежда Дмитриевна! – строго оборвал он племянника. – А выбросила она твои камни, потому что ты без спросу сюда залез. Это Раскатовых участок, пойми, ты сюда разве что в гости прийти можешь… – закончил Грегор уже миролюбивее, пытаясь объяснить мальчику ситуацию.
Но тот хитро прищурился и заявил:
– А вот и не их это участок: их – только до забора. Я в документах батюшкиных читал, что все за забором уже общее! Значит, кто первый занял, тот и хозяин!
– Так она же первая заняла. – Грегор потер висок, потому что у него начала болеть голова.
– А никто не докажет! – высокомерно задрал нос мальчишка и сложил на груди руки. – Это я первый на камне написал, что земля – моя.
Грегор не нашелся что на это ответить. Самое забавное, что формально мальчишка действительно был прав. И вспомнил слова Ольги, которая утверждала, что он дает мальчику слишком много свободы: действительно, в свои восемь лет Грегор и помыслить не мог сделать то, что вытворяет сейчас его племянник. Хотя гувернеры все равно считали его шалуном.
Со вздохом присаживаясь на валун, Грегор лишь сказал удрученно:
– Но она же девушка – уступи. Валунов тебе мало, что ли?
Максим еще более насупился, однако вскоре оставил свое занятие и молча сел на корточки рядом с дядей. Некоторое время они молча сидели так – очень по‑взрослому. Глядя на озеро и думая каждый о своем. По лицу Максимки было видно, что он все еще очень зол на Надю, но борется с этим чувством. Грегору никогда в голову не приходило разговаривать с мальчиком о чести, благородстве, мужском поведении – у них полно было и других, более интересных тем для бесед. Разве что своим собственным поведением и вскользь оброненными фразами он мог подавать пример. И сейчас Грегор был необыкновенно горд тем, что его маленький племянник все же сумел вычленить и усвоить необходимое, чтобы теперь поступить правильно. Словно это достижение было его собственным.
Однако вскоре Грегор подумал: не перехвалил ли он племянника? Потому как тот вдруг посмотрел на него хитро и, прищурившись, спросил:
– А чего это ты, дядюшка Грегор, ее защищаешь?
Смотрел он столь красноречиво, что Грегор неожиданно вспыхнул, словно его застали врасплох. Сбивчиво и излишне пафосно начал рассказывать что‑то о дворянской чести и о том, что, будь на месте Нади другая дама, он бы защищал ее точно так же.
Но племянник его был слишком догадлив и слишком хорошо знал своего дядюшку – он продолжал посмеиваться, поняв, разумеется, все.
А Грегор подумал еще, что Ольга, должно быть, ощущает себя так же, когда он, подобно Максимке, посмеивается над ее чувствами. И, решив быть строгим, поднялся во весь рост, нависнув над Максимкой:
– Да с какой стати я вообще должен перед тобою оправдываться?! Разговор окончен! Убери тут все немедленно, ясно тебе? – И, чуть смягчившись, добавил: – Если уберешь крапиву, я покажу, куда Надежда Дмитриевна выбросила твои камни.
Надя побросала их в озеро, стоя на этом самом месте у валуна, и Грегор хорошо помнил, что они плюхнулись в воду шагах в двух от берега, не дальше. Озеро мелкое, камни крупные и заметные – найти их можно, ежели постараться.
В глазах же Максима мелькнул интерес – похоже, он и не чаял уже отыскать свои сокровища, потому тотчас принялся собирать крапиву обратно.
* * *
Уже почти что стемнело, но Грегор – раз пообещал племяннику найти камни, – закатав брюки, все еще стоял по колено в теплой воде озера и высматривал эти диковинные радужные камни. Благо еще, что их хорошо было видно: вода совершенно прозрачная, и камни резко выделялись среди серой гальки своими переливами. Они уже отыскали много, но Максим заявил, что не хватает еще трех, а собрать он намерен все до единого. И все порывался зайти дальше, чтобы обогнуть скалу, утопающую своим подножием в озере, и поглядеть, не попали ли какие из камней в ту часть вод – там тоже был берег, только гораздо менее ухоженный и заросший камышами.
И в один из моментов, когда Грегор отвлекся, Максим все же это сделал.
Только отчего‑то очень быстро вернулся – серьезный, встревоженный и без камней.
– Что там? – без тени беспокойства спросил Грегор. Он устал за день и уже хотел отдохнуть.
– Ничего, – мотнул головой мальчик, но был он задумчив и, вдруг решившись, спросил: – Дядя Грегор, пойдем вместе посмотрим – там, на берегу за скалой, лежит что‑то…
– А один боишься идти? – хмыкнул Грегор. – Свое морское чудовище увидел, никак?
Но Грегор все же закатал брюки еще выше и начал пробираться за выступ скалы. Ему и самому было интересно, что нашел племянник. Может, рыбу какую выбросило на берег?
Но нет, это оказалась не рыба.
Глава 9
Солнце опустилось за горизонт, и небо над Горками неспешно меняло свою расцветку с нежно‑сиреневого до насыщенного лилового. Еще в начале лета Светлана приказала вынести два кресла на веранду с западной стороны дома, думая, что вечерами они с Надюшей будут сидеть здесь, любоваться закатом и беседовать о разных глупостях, как обычно это делают сестры. Наивно и смешно. Рядом со Светланой Надя присаживалась разве что во время трапезы, да и то если соглашалась спуститься в столовую.
Вероятно, Светлана сама была виновата, что упустила в какой‑то момент сестру. Быть может, еще тогда, в детстве, когда маленькая Надюша упрашивала поиграть с нею, а она, семнадцатилетняя ветреная девица, совала ей в руки книжку и убегала к друзьям. Все‑таки одиннадцать лет разницы – это слишком много.
Так что теперь любоваться закатами приходилось в обществе сигареты. Светлана аккуратно стряхнула пепел и вновь затянулась терпким дымом.
…В те годы сестры Шелиховы лето проводили здесь же, в Карелии. Горки были тогда большим и богатым поместьем, принадлежащим господам Халиным, родителям Алины. Матери, ее и Алины, были закадычными подругами, оттого, должно быть, Халины так охотно принимали их на все лето. С Алиной Светлана дружила сколько себя помнила: все детство и юность они провели вместе, делились друг с дружкой самыми сердечными тайнами и мыслями. Потому в каком‑то смысле Алина была ей ближе, чем сестра.
А Серж Гриневский приходился Алине троюродным, кажется, братом и с самого детства его точно так же отправляли к Халиным – загорать и отдыхать после месяцев учебы. Когда им всем было по тринадцать лет, Серж по‑детски искренне признался Светлане в любви и заявил, что, когда они вырастут, он на ней женится. Польщенная – никто из подруг не мог похвастаться подобным – Светлана, разумеется, тотчас согласилась стать его невестой.
У родителей Сержа и Алины, правда, было по этому поводу другое мнение, но в свои юные годы Светлана этого не понимала и безрассудно бегала целоваться с Сержем в укромном уголке сада. Разумеется, подобное времяпрепровождение было для Светланы куда более заманчивым, чем игра в куклы с младшей сестрой.
Из сладких воспоминаний Светлану выдернул едва слышный скрип калитки. Она тотчас обеспокоенно спросила:
– Кто тут?
Было совсем темно, и нежданного гостя, спешащего к ней по тропинке, Светлана разглядеть не могла. Только охватило неприятное волнение при мысли, что это Серж. Он навещал ее, входя обычно через эту калитку, но сейчас Светлана его видеть не хотела – до отвращения не хотела.
– Это я, ma chère. – С облегчением Светлана узнала голос Алины, а вскоре и увидела ее лицо, появившееся из тени. Пышные огненно‑рыжие волосы были убраны под шляпку, а сама она уже успела облачиться в траурный наряд. – Не помешала?
– Что ты! Разумеется, нет, садись, – Светлана указала ей на второе кресло, куда Алина тотчас опустилась.
Светлана действительно была рада ей: сейчас она, как никогда, нуждалась в участии, и никто, кроме Алины, похоже, не мог ей этого участия дать. К тому же Светлана бесконечно преклонялась перед умом Алины, по‑мужски острым. Как же все‑таки хорошо, что она у нее есть.
Но подруги сидели в молчании: Светлана курила, а Алина, должно быть уставшая за день, наслаждалась тишиной и уютом в плетеном кресле. Им не было необходимости заполнять паузы словами.
Только минуты через три Алина повернулась к подруге, еще немного помолчала и спросила:
– Вижу, снова ты с сигаретой?
– Сегодня можно.
– От этого цвет лица, я слышала, портится.
Но цвет лица Алину, видимо, не волновал, потому как она, приметив портсигар подруги, тоже вытянула сигарету. Не найдя спичек и поленившись встать за свечой, она ухватила теплой, чуть шершавой рукой запястье Светланы и приблизила к своим губам, прикуривая от ее огонька.
А глазами в этот момент поймала взгляд Светланы и смотрела так пристально и неотрывно, что Светлана не выдержала и отвернулась.
– Я приехала узнать, когда похороны, – наконец сказала Алина, выпустив струю дыма и устроившись к Светлане вполоборота.
– В пятницу, – ответила та. – Сейчас его отвезли к прозектору… не знаю, что они хотят узнать таким образом. Павла похоронят в его поместье, в Ермолине – там его настоящая семья, я думаю, это будет правильно.
Светлана бросила взгляд на подругу, но та ничего не сказала, будто не слышала ее замечания. Только внимательно смотрела на оранжевый огонек сигареты. А Светлане отчего‑то очень хотелось об этом поговорить.
– Я была там, в Ермолине, лишь однажды – года два назад, – продолжила она. – Понадобилось решить кое‑какие вопросы с моим содержанием, и я поехала, – Светлана вымученно усмехнулась, – и поняла тогда, отчего Павел ни разу не возил меня в свою деревню прежде. Меня там встретила одна особа… красивая, молодая. Моложе меня. Вела себя как хозяйка – нагло и крикливо. Лишь когда догадалась, кто я такая, немного присмирела. И вокруг нее ребятишек человек пять. А один – ровесник моего Ванечки и похож на него так…
Резко оборвав фразу, с усилием отгоняя воспоминания, Светлана снова прильнула к сигарете, докурив ее за один раз. Руки не слушались, мелко тряслись и роняли пепел на юбку.
– Сколько бы сейчас было Ванечке? – спросила Алина.
– Семь, как Лизе, твоей старшей.
Светлана ответила быстро и, как ей показалось, совсем без эмоций. Однако продолжать расхотелось: она не любила говорить ни о своем мальчике, ни о чужих детях. Она не знала большей пытки, чем говорить о маленьких детях или видеть их.
Алине она никогда не признавалась в этом и с несколько фальшивой улыбкой старалась поддерживать разговоры о ее девочках, потому что знала, как много они для Алины значат. Как горячо и самозабвенно она их любит. К счастью, разговоры о детях подруга заводила редко, наверное, догадываясь о чувствах Светланы. Вот и сейчас она сама сменила тему.
– Твой муж не был святым, – пожала она плечами. – Как, впрочем, и ты, ma chère. Да и все мы. Но Бог завещал прощать, так что прости его, прекрати о нем думать и терзаться.
– Я вовсе не терзаюсь, – отозвалась Светлана, желая казаться хоть вполовину такой же стойкой.
– Вот и славно. Подумай лучше о своем будущем. Прости за цинизм, ma chère, но ты теперь свободна и к тому же весьма состоятельна. Признаться, я тебе даже немного завидую. – Она улыбнулась, но, поймав осуждающий взгляд, тотчас подавила улыбку: – Шучу‑шучу. Просто хотела немного развеять тебя.
Алина снова вдохнула и выпустила дым, а потом спросила самым обыденным тоном:
– Так это ты сделала?
Светлана вздрогнула. Разумеется, подруга спрашивала об убийстве Павла. Алина просто не могла этого не спросить когда‑нибудь – увы, но деликатность в число ее достоинств не входила.
– А что, если да?
Алина пожала плечами, не поведя даже бровью.
– Ровным счетом ничего. – Она снова выпустила дым. – Просто в этом случае нужно думать, что нам делать, а не пускать все на самотек.
Это «нам», оброненное вскользь, сказанное без намека на фальшь и показуху, было столь дорого Светлане, что она, обернувшись к подруге, так и не смогла выразить словами глубину своей благодарности. Светлана не надеялась, что Алина и впрямь что‑то придумает – ну что здесь можно придумать, право слово? – но ей и одного участия было достаточно.
А вместе с благодарностью тотчас почувствовала, как недостойна она такого к себе отношения.
– Нам… – горько повторила она и покачала головой, – Алинушка, я в самом деле не заслуживаю твоей доброты. Другая б на твоем месте ненавидела меня – и была бы права.
– За что же мне тебя ненавидеть, ma chère? Не за Сержа ли? – Алина, казалось, действительно была удивлена. На Светлану она глядела сейчас даже с жалостью: – Боюсь, ты все же не вполне понимаешь суть наших с ним отношений, раз допускаешь, что я могу тебя ненавидеть за то, что il te visite la nuit8.
Светлана смутилась и не нашлась что ответить. На веранде повисло молчание, в течение которого Алина курила, а Светлана вновь погрузилась в воспоминания, чтобы в очередной раз решить для себя: не лукавит ли все же Алина?
…Когда родители поставили Сержа перед фактом, обязав его жениться на Алине, тот пытался воспротивиться. Она была ему другом, он уважал ее, был с нею по‑братски нежен, но известие, что его хотят видеть ее мужем, поразило его. Покоряться воле родных он не собирался, о чем и сообщил Светлане, предлагая обвенчаться тайно.
Однако Светлана тогда уже не была столь ветреной, как несколько лет назад. Ей минуло девятнадцать, отмучился после тяжелой болезни отец, и Светлане пришлось многие заботы взвалить на свои плечи, жалея мать. И денег после смерти отца совсем не стало: даже нечем было платить Надиным учителям и гувернантке – сестру пришлось устроить в Смольный. Это были очень трудные времена, заставившие Светлану резко повзрослеть и начать смотреть на многие вещи иначе.
Она отказала Сержу. И убедила его жениться на Алине. Ведь он сам был тогда студентом, не имел за душою ровным счетом ничего, и лишись он помощи родителей, ему даже учебу было бы оплачивать нечем. Что он станет делать и на что жить? А кто позаботился бы со временем о его родителях и младших сестрах?
Видимо, и любила она его не столь сильно, раз уговаривала жениться на другой.
А вскоре после свадьбы друзей Светлана встретила Павла. Именно с ним она поняла, что ее чувства к Сержу были детским увлечением, и только. И оттого ей становилось мучительно стыдно перед Сержем – в те минуты, по крайней мере, когда она о нем вообще вспоминала. Потому она и увиливала всеми возможными способами от встречи с друзьями детства: и без того она считала себя предательницей по отношению к Сержу, а если он еще и увидит, как счастлива она с мужем… нет уж, пусть лучше считает, что ее замужество тоже было вынужденным.
Светлана избегала друзей ровно до того момента, пока счастье не кончилось. Она долго и болезненно приходила в себя после смерти Ванечки. Всю ту зиму, пока она не жила, а существовала в их с Павлом петербургском доме – в одиночестве и почти никуда не выбираясь, – ей приходили письма от Алины. Переписывались они и прежде, но, узнав о ее горе, Алина и вовсе стала писать ей по два раза на неделе, не уставая зазывать в Горки. И однажды Светлана согласилась.