Монах на эти слова только покачал головой и подкинул хворост в костёр. Вадим уже мог внятно изъясняться с монахом. Ещё попадались, конечно, некоторые оговорки, но в целом он уже мог сносно выговаривать новые для него слова. Да и монаха он стал понимать намного лучше, чем раньше. Мозг, попав в непростые условия и пребывая в состоянии стресса, разблокировал какие-то механизмы неизвестных коммуникативных навыков и дал возможность разговаривать на старославянском языке. Да он ведь и есть родной, видимо, дала о себе знать родовая память.
Ничего больше не спрашивая, монах стал разворачивать слежавшиеся в кашицу листья подорожника. Воды у них с собой не было, поэтому он оборвал свежие берёзовые листья и обтёр ими ступни Вадима.
– Так, нагноение пока слабое, сейчас почистим и смажем мазью. Эх, что только нам не приходится делать в дороге, вьюноша. И лечить, и спасать, и причащать, и отпевать. Но мы знаем, на что идём, и готовы к любым испытаниям. Разожги пока костёр, а я пойду, воды найду.
Отец Анисим полез в свой мешок, покопавшись там, вынул небольшой котелок и отправился искать лесной бочажок. Пока Вадим, ползая на коленях, собирал дрова, складывал их горкой, бил кресалом, пытаясь зажечь сначала бересту, а потом и поленья, монах уже возвратился с полным котелком воды. Агафья тоже не сидела без дела, а искала хворост и несла его Вадиму, попутно собирая грибы да ягоды.
Спустя некоторое время радостно запылал костер, облизывая жаркими язычками пламени закоптелые бока котелка. Немного зажарив над костром грибы, найденные в лесу, путники съели их и разделили рыбу, оставшуюся с вечера. Да ещё пара ржаных сухарей была добавлена монахом в общий котёл.
Вода вскипела, и Вадим, намочив платок, принялся обтирать израненные ноги. Монах внимательно следил за его действиями, потом достал маленький туесок с мазью дегтярного цвета, имеющую едкий специфический запах, и принялся наносить её на ступни Вадима.
Перевязав ноги обратно своими тряпками, Вадим вопросительно посмотрел на монаха, тот правильно понял его взгляд.
– К вечеру опухоль спадёт, идти будет легче, а вот твои лапти никуда не годятся. В них только по болоту ходить, а не по лесной дороге. Но ты других и не умеешь делать?
– Их Агафья мне сплела.
– Ммм, молодец, девонька, молодец, но нужно лыко драть и трепать его, чтобы мягче становилось. Ладно, пойдёшь пока в них, а я по дороге другого лыка надеру, да вечером перед сном свяжу тебе хорошие лапти.
Так они и сделали. Монах пошёл вперёд, отыскивая нужную дорогу, а Вадим взялся нести его мешок. Отец Анисим прекрасно ориентировался в лесу, то и дело посматривая вверх на облака или внимательно рассматривая деревья. Вскоре они вышли на узкую тропинку и зашагали уже по ней. Шли они довольно долго, так как старик в силу возраста быстро идти не мог, а Вадим хромал, да и Агафья порядком притомилась. Тропинка вывела их к перекрёстку с лесной дорогой, возле которой они и остановились.
– Стой и слушай! – монах не вышел на дорогу, а спрятался за сосну и остался стоять там чёрной тенью. – Как услышишь что-то необычное, шепни, понял?
Вадим кивнул, конечно, нужно поберечься. Он всегда был сообразительным, особенно здесь. Чем дальше, тем ему больше казалось, что в эти условия он попал навсегда, и вся его прошлая жизнь нереальна. Как будто бы и не было ни детства, ни учёбы в Москве, а всё время лес, лес, лес и эти странные и непонятные для него люди.
Он внимательно прислушался, но вокруг царила тишина, нарушаемая только пением птиц и шуршанием мелкий зверей в траве, лес жил своей обычной жизнью. Не трещала возмущённо сорока, не слышалось ржание или топот коней, только шумела листва, щебетали птицы, да жужжали вездесущие оводы.
– Пойдём, отрок, пока всё тихо.
За такое обращение Вадик не обижался на монаха, у него действительно было лицо не двадцатилетнего юноши, даже мужа, а лицо подростка, лет семнадцати, по местным меркам. Мелкие, едва пробивавшиеся на его лице усики, да куцая бородка, которую он специально не сбривал, вот и вся мужественность.
Путники пересекли перекрёсток и дальше пошли по узкой тропинке, прихотливо вьющейся сквозь лес. Уже отойдя довольно далеко, они услышали негромкий топот, который доносился с лесной дороги. Чей-то конный отряд пролетел по ней, скача неведомо куда. Ну, и скатертью дорога, стало быть.
Остановившись, они ещё некоторое время с тревогой прислушивались, а потом снова двинулись вперёд. Наступающий вечер застал их на небольшой лесной прогалине, где они и решили заночевать. Пока Вадим ходил за водой, разжигал костёр и жарил на нём грибы, монах вязал ему лапти.
Ужин оказался в очередной раз постным: только грибы, земляничный чай, горсть черники, да чёрствая краюха ржаного хлеба. Зато грибов было много, и живот оказался ими плотно набит. Размотав повязку на ногах Белозёрцева, монах одобрительно качнул головой и смазал его ступни свежей мазью, и тут же протянул ему новые лапти. Вадим примерил их, монах переплёл пару элементов, и они сели по ноге, как влитые.
– С обновкой тебя, путник Вадим.
– Спасибо вам за всё, отец Анисим, и за лечение, и за лапти, – Вадим прижал к груди руки и невольно задрожал от еле сдерживаемых слёз.
– Ну-ну, ты же не детка, ты уже вьюноша! – монах, не трогая Белозёрцева, лишь словами пожурил его. – Все мы рано или поздно спасаем друг друга, но главная борьба идёт за наши души между диаволом и Господом. Самое ценное в человеке – это душа! Она и бессмертна, и всемогуща, а тело… Тело – тлен. А теперь давай ложиться спать. Завтра нам нужно засветло прийти в Пустынь. На это нужно много сил. Спи, отрок.
На следующее утро ступни Вадима выглядели уже намного лучше. Смазав их и перемотав, они подкрепились варёными грибами, очередной маленькой краюхой хлеба и поспешили отправиться в путь. Тропинка постепенно всё больше расширялась и стала выглядеть утоптанной. Людей пока видно не было, лишь иногда вблизи появлялись звери.
То заяц проскочит мимо, то лисица мелькнёт облезлым рыжим хвостом, то мыши, зашуршав лестной подстилкой, метнутся прочь. Более крупные хищники так и не появились. Волк и медведь стороной обходили людей. А вот крупные птицы иногда срывались с ветвей деревьев, громко ударяя крыльями и пугая путников, старого и молодого. Ночью, где-то недалеко от них жутко ухал филин, пугая всё живое вокруг, но сейчас он и другие совы спали, как спала и лесная нежить.
Постепенно лес стал редеть, всё больше радуя открытыми полянками и молодыми деревцами, пока, наконец, не выпустил их на волю. Впереди они заметили несколько двухэтажных вытянутых домов, в центре между ними высилась небольшая деревянная церковь, с маленькой звонницей наверху.
– Вот она, благословленная Оптиная пустынь! Как же я долго не был здесь! – монах чуть было не прослезился, но быстро взял себя в руки. – А ты хоть знаешь, отрок, почему она так названа?
– Нет.
– Раньше она Макарьиной называлась, а после того, как Опта умер, стала Оптиной пустынью называться. Был когда-то здесь один вольный человек, который на Козельской засеке жил. Стал он разбойником, а потом явилась к нему Богородица во сне и сказала, чтоб оставил он душегубство и все силы свои направил на добро, грехи свои тяжкие замаливая. Вот и стал он основателем сей пустыни, её первым настоятелем. Давно это было, но мы его труд и веру помним. Придём, сам увидишь. Но маленькая у нас пустынь, что тут говорить. Пойдём скорее, меня уже, наверное, заждались, – и монах ускорил шаг, а вслед за ним поспешили и Вадим с Агафьей.
Монах заинтриговал его, да и голод уже давал о себе знать, а тут хоть какая-то радость и возможность нормально поесть. Люди, жильё, уверенность в будущем. Вадим почти смирился с окружающей его действительностью. Правда, надежда на возвращение у него ещё оставалась, но совсем слабая. Хочешь или не хочешь, но придётся интегрироваться и выживать в новом мире.
Они дошли до пустыни. Вблизи оказалось, что зданий не два, а три. Ещё одно скрывалось за церковью, и было небольшим странноприимным домом для немногочисленных паломников. Паломников действительно оказалось очень мало, потому что пустынь находилась в глухом лесу, и мало кто знал к ней дорогу.
Странноприимный дом представлял собой небольшой барак. Внутри находились лавки да полати, комната для приёма пищи, удобства во дворе, как и везде. Обычное суровое убранство, без всяких излишеств. Печка имелась одна, но большая и хорошая. Окна все затянуты бычьими пузырями, старыми и потемневшими, сквозь которые и свет-то почти не пробивался, но Вадиму уже было всё равно. Ему хотелось хотя бы раз поспать не на голой земле, а на кровати. Пусть это простые полати, то есть нары, но зато в тепле и с крышей над головой.
Скидывая с себя на ходу вездесущих кровососов: комаров да клещей, он с любопытством осматривался вокруг. Заметив прибывших, к ним стали подходить люди. Было их немного: несколько пожилых монахов и монахинь, послушники и сам нынешний настоятель.
Им оказался благообразный старик, который тепло приветствовал отца Анисима.
– А мы, было, думали, что сгинул ты насовсем, и искать уже – не найдёшь, и весточки не пришлёшь.
Отец Анисим в ответ поклонился и ответил.
– Да, было дело, еле отбился по пути от мертвяков, да и отрока с девкой малой встретил, что о разбойниках предупредил.
– Об этом говоришь? – кивнул настоятель на Вадима.
– Да, в лесу встретил, из поместных он, говорит, что все погибли только он один и выжил, да и сам пострадал.
– Ну, поговорим о том опосля, а сейчас пойдём, Анисим, поедите с дороги, да отдохнёте от пути длинного.
Поприветствовав других монахов и монахинь, что проживали отдельно от остальной братии, они прошли сразу в столовую. Здесь им накрыли на стол, и Вадим смог, наконец, наесться. Каша из пшена, листья ревеня, солёные огурцы ещё прошлого урожая и варёная рыба – стол оказался небогат, но весом.
После еды глаза Вадима стали постепенно закрываться, да и дело уже шло к вечеру. Агафья, что ни на шаг не отходила от него, тоже стала клевать носом, и одна из монахинь отвела её к себе. А Вадима один из послушников отвёл в странноприимный дом, где Белозёрцев улёгся на полати, укрытые тонкой дерюжкой и, не в силах справиться с нахлынувшей на него усталостью, крепко заснул.
Глава 5. Беседа
Отец-настоятель Оптиной пустыни Варфоломей стоял на коленях перед иконой и молился, когда в дверь кельи тихопостучали. Варфоломей дочитал молитву и тяжело поднялся с колен.
– Заходи, Анисим, я давно жду тебя.
Отец Анисим, спокойно ожидающий приглашения, потянул дверь кельи на себя, она оказалась не заперта. Анисим знал, что настоятель его ждёт и ждёт с вестями. Он вошёл.
– Садись, Анисим, – кивнул настоятель на грубый табурет у небольшого стола. – Ну, рассказывай, что видел, что слышал. А то в нашей глуши токмо медведи бают, да волки воют, да собаки наши лают, вот только мы их не разумеем. Что в Москве-то творится?
– Эх, творится там неладное, Варфоломей. Да ты и сам о том без меня ведаешь. Совсем Русь оскудела справедливыми да честными. То, что при Бориске трёхлетний недород случился, то ещё не вся беда казалась, и то, что Расстрига власть взял да поляков привёл, то лишь половина беды, что на Русь обрушилась. Боярский раздор, да напасть страшная и нелепая,– вот наша беда! Поднялась из могил мертвечина, да явились ею укушенные, что в народе прозвали бесноватыми, а хуже них только одержимые бесами. Бают, что поляки с нечистью договор какой заключили, чтобы люд русский с земли своей извести, да власть с их помощью захватить. На всё, твари поганые, готовы, и душу дьяволу продать, и людей отдать!
Настоятель вздохнул, покачал в сомнении головой.
– Твоя правда, Анисим. До твоего ухода в Москву мы о той напасти страшной и помыслить не могли. Не было мертвяков здесь, и не слышали мы о них. Мало и сейчас о них знаем. Рассказывай дальше.
– Борис, бают, – продолжил Анисим, – умер своей смертью да из-за поражений от Расстриги, а может, околдовал кто. Видели накануне его смерти, как старуха в чёрном во дворце ошивалась, а никто и не знает её. Сглазили али прокляли! Начал сохнуть он и помер. Фёдор шестнадцати лет взошёл на престол, да предали и его бояре. Невмочь им с худородным царём ниже его быти. Переметнулись один за другим к самозванцу, а тот и рад, всю Москву прелестными грамотами засыпал. Вызвал Отрепьев к себе бояр московских и приказал: «Или вы изничтожите Фёдора Годунова, да мамку его, Малюты Скуратова дочь, или я вас всех вместе с ними. А не то не искупить вину перед ним вовек».
