Сочинения. Том 1. Эта странная жизнь. Искатели

– Я вижу, нет худа без добра, – вырвалось у Андрея.

Рейнгольд кивнул:

– Голь на выдумки хитра. Как говорит Кирилл Васильевич Долгин – материальные затруднения…

– …Обостряют ум ученого, – смеясь, подхватил Андрей. Эту фразу он уже выучил. – И все же надо драться, – настаивал он.

Рейнгольд тихо сказал:

– Я жаловался. Тут приезжал начальник главка… Толя, ты бы пошел, там, кажется, мама пришла… – Когда мальчик вышел, он продолжал: – Меня после этого перевели из начальников цеха в заместители.

– И это надо было обжаловать! Протестовать – это же ваше право, нет – долг!

Рейнгольд втянул голову в плечи.

– У меня семья, – сказал он. – Был бы я один… Квартира ведомственная. Мне уже намекали… – Он спохватился, замолчал.

Андрей тоже молчал.

– Мало ли какая оплошка бывает на работе. Переведут рядовым инженером, – с угнетающей убежденностью сказал Рейнгольд. – Разница все же четыреста рублей. Для нас – сумма значительная.

Жена Рейнгольда силой оставила Андрея ужинать. Она была полной противоположностью мужа – толстая, энергичная, с басистым веселым голосом, запаса ее жизнерадостности хватало на всю семью. Несмотря на ее очевидное диктаторство, Андрей с удовольствием подметил своеобразное равновесие влияний: входя в мастерскую, она вела себя тихо и уважительно, и, наоборот, отец и сын, покидая свое царство, попадали под ее безусловную и требовательную власть.

Ужинали не торопясь. По тому, как обсуждали домашние дела, Андрей понял, что это был единственный час, когда семья собиралась вместе, и ему было приятно, что его присутствие не мешает.

Над дверьми замигала голубая лампочка – вскипел чайник. Хозяйка ушла в кухню, и отец и сын, заговорщицки подмигивая Андрею, положили ей в тарелку кусок масла.

– Она изводит себя, чтобы похудеть, – пояснил Рейнгольд. – Не могу видеть, как она голодает.

Хитрость их была разгадана, и разразился шутливый скандал.

В присутствии жены Рейнгольд распрямлялся, виноватое выражение исчезало с его лица, он становился самим собою. Молодость их отношений поразила Андрея, и было понятно, почему Рейнгольд так дорожил своей семейной крепостью.

Как всякий холостой молодой мужчина, Андрей был беспощаден к людям, которые чем-то поступались во имя семьи. Но сейчас он полностью оправдал Рейнгольда. А оправдав, тут же, с места в карьер, предложил перенести окончание работы над автоматом в лабораторию и затем добиваться перевода туда Рейнгольда.

Рейнгольд смешался, томительно отмалчиваясь. Жена пристально посмотрела Андрею в глаза.

– По-моему, начинать надо с человека, а не с автомата, – грубовато, но совсем не обидно подумала она вслух.

Рейнгольд живо обернулся к ней:

– Видишь ли, Валюша, меня упрекали в иждивенчестве… Теперь это дело чести – самому кончить.

«До чего же разобидели человека», – подумал Андрей. Ему были хорошо понятны невысказанные опасения Рейнгольда. Не станет ли в лаборатории его автомат общим автоматом? Как же он тогда оправдает три года своей борьбы?..

Можно было привести много правильных слов, осуждающих эти чувства, но Андрей смолчал, потому что, ставя себя на место Рейнгольда, он испытывал такое же ревнивое собственническое чувство.

Андрей предложил другой вариант: лаборатория берет шефство над автоматом, предоставит людей, оборудование, но руководить работой будет сам автор.

– Вы сумеете выиграть время и закончить автомат через полгода?

– Через полгода! – Валя закрыла глаза и тихонько стиснула руку мужа.

– Пускай даже через год, – сказал Рейнгольд.

Муж, жена и сын с волнением переглянулись.

– Ну вот… – глубоко вздохнула Валя.

Спустя минуту она шумно и весело горевала: такое событие отметить бы как следует, а ей – какая обида! – на дежурство бежать.

Прощаясь с Андреем, она сказала тихо и быстро, так, чтобы муж и сын не слышали:

– Вы не знаете, что все это значит для него… и для нас.

Рейнгольд вышел ее проводить в прихожую. В зеркале было видно, как она взяла его голову и долго целовала в щеку, потом кончиками пальцев стерла следы помады. И Андрей почувствовал, как одиноки они были до сих пор в главном, в том, что составляло дело жизни Рейнгольда.

Когда Андрей стал прощаться, Рейнгольд задержал его руку.

– Я ведь неудачник, – улыбнулся он. – Чего вы связываетесь со мной? Какой вам интерес?

Надежда его была еще такой пугливой.

– А черт меня знает, чего я связываюсь с вами, – с искренним недоумением сказал Андрей. – Мне надо заниматься совсем другим делом.

На станциях в высоковольтных районах Андрея встречали с вежливой настороженностью. Ученая степень делала его человеком особого, другого мира. В этом другом мире, в тихих лабораториях, люди работали над точными приборами, производили сложные, малопонятные расчеты, там создавали новые формулы, новые конструкции. Производственная обстановка с ее тревогами и заботами о подсобных рабочих, о кирпичах, смазочных маслах должна была казаться Лобанову мелочной, а на людей, работающих здесь, он, наверно, смотрел с жалостью. Приписывая ему это, энергетики припоминали наезды консультантов, их часто заумные рассуждения, никому не нужные исследования, которыми по нескольку лет занимались в институтах и потом сдавали в архив.

У Андрея были свои, не менее убедительные, претензии к производственникам. Воспитанник Одинцова, он хранил обиды, нанесенные учителю. Ценные разработки не внедрялись годами… Нет, не стоит растравлять себя. У него – ограниченная, узкая цель: он приезжал выяснить условия будущей работы локатора.

И все же, собирая нужный материал, он не мог удержаться и, проклиная свое любопытство, постоянно отвлекался. То его восхищали самые, казалось бы, элементарные для любого монтера вещи, и он без стеснения обнаруживал свое невежество, то он вдруг ставил в тупик опытных инженеров, подмечая такое, что никому и в голову не приходило.

Каждая станция была открытием. Гидростанции были разные, как реки, на которых они стояли. Теплостанции – одни работали на угле, другие – на торфе. Никогда еще так стремительно не пополнялись его знания. Он собирал и впитывал все, не отдавая себе отчета, зачем это ему нужно, охваченный жадностью познания, самой притягательной из всех человеческих страстей.

Роковую роль в этом играл Борисов.

– Как, ты до сих пор не познакомился с Краснопевцевым? – коварно изумлялся он. – Он же на Пролетарской станции усовершенствовал регулятор напряжения.

– Зачем мне твой Краснопевцев? – защищался Андрей. – Хватит. К черту! Я должен заниматься своим делом.

Борисов умолкал и, выждав некоторое время, подступал с другой стороны:

– На Пролетарской установлен генератор с водородным охлаждением. Любопытная штука.

– Плевать я хотел на генератор! Нужен он мне, как корове седло. Отцепись от меня со своими воспитательными приемчиками.

Поостыв, он ворчливо, невзначай бросал:

– Генератор-то, наверно, какой-нибудь старый приспособили?

– Новенький. Последний выпуск, – невозмутимо сообщал Борисов.

– Ты коварный искуситель, – сдавался Андрей.

«Искуситель» всяческими способами заставлял Андрея присматриваться на станциях к людям.

Должность энергетика была, по его словам, самая главная должность на земле. Энергетики давали людям свет, тепло, силу – это была их продукция. Бесстрашно и умно управляли они напряжениями в сотни тысяч вольт, гигантскими машинами, где бушевали потоки воды, раскаленный пар под давлением в десятки атмосфер. Их профессия требовала непрерывного общения со смертельной опасностью.

Чем лучше они работали, тем незаметней выглядел их труд.

Попадая на станцию, Андрей забывал о словах Борисова. Со всех сторон его влекли к себе всевозможные реле, моторчики, регуляторы. Среди них встречались его давние институтские приятели. Он обнаруживал их на станционных пультах, в жаре котельных, у занесенных снегом затворов плотин, в трансформаторных будках. Иногда он с трудом узнавал их. На пульте Пролетарской станции он отыскал регулятор напряжения, про который ему твердил Борисов. Когда-то в аспирантуре Андрей участвовал в конструировании этого регулятора. За толстым стеклом, пощелкивая, изящно кланялись рычажки, вертелись зубчатки. Малиново светились радиолампы сквозь решетчатый футляр. Но что-то чужое появилось в приборе. Лак потрескался, помутнели никелированные части, сбоку торчали какие-то грубо приваренные щитки неизвестного назначения.

Андрей невольно потер ладонь, нащупывая следы ожога. Это случилось еще в институте, когда, налаживая прерыватель прибора, он, одурев от долгих неудач, схватился за включенный провод.

– Где ж тут прерыватель, что-то я его не вижу? – спросил он у дежурного инженера.

Тот лениво ткнул пальцем в сторону радиоламп. Андрей заглянул сквозь дырочки футляра и ничего не понял.

Он вспомнил слова Борисова и спросил, где Краснопевцев. Оказалось, что этот дежурный инженер с припухшим, сонным лицом и есть Краснопевцев.

– Куда же вы убрали прерыватель? – повторил Андрей. – Я знаю, что он был, я сам работал над этим регулятором.

– Добрый регулятор, – дипломатично заметил Краснопевцев.

– Значит, не очень, раз прерыватель убрали, – начиная злиться, сказал Андрей. – Для чего вы это сделали?

– А без него много лучше, – спокойно ответил Краснопевцев.

Пока он объяснял, почему «выкинул» прерыватель, лицо и вся фигура Андрея изображали поочередно сначала недоверчивую усмешку, потом стыд, потом шумный восторг. Действительно, лучше и проще. Однако Андрей был не новичок в науке, он знал цену подобной простоте.

– До чего ж у вас мило получается, – покачал головой Андрей. – Взяли да выбросили. Вы мне, как говорится, очки не втирайте. Много пересчитывать пришлось?

Наконец ему удалось чуть-чуть растормошить этого увальня. Краснопевцев достал клеенчатую тетрадь, исписанную вычислениями.

– Помаленьку у нас начинают заниматься автоматикой, – заговорил он. – Несколько институтов запрягли в эту колымагу. Недавно приехал автор одной схемы. А наши релейщики тоже вроде меня кое-что подправили в его устройстве. Так вы бы видели, в какую амбицию ударился этот деятель. Мол, как смеете без моего ведома, тоже, мол, исследователи. Так что разные авторы бывают. С вашим братом ухо держи востро.

Расчеты Краснопевцева отличались той завидной инженерной простотой, которой так недоставало самому Андрею. Опираясь на метод Краснопевцева, следовало бы вообще пересчитать весь регулятор.

– Ого! – оживился Краснопевцев. – Вы шутите!

– Обязательно пересчитайте. Чрезвычайно любопытно может получиться.

Сонная дымка снова затянула лицо инженера. Глазки его спрятались за припухшими щеками.

– Кто? Я? Куда там! Времени нет. Я дежурный инженер, тут ничем отвлекаться нельзя.

Он подошел к панелям, строго осмотрел приборы, постукал согнутым пальцем по стеклу амперметра. На все доводы он отвечал так, как будто Андрей уговаривал его заняться какой-то забавой.

– У нас так повелось, – спокойно приговаривал он, – там, где начинается дежурный инженер и начальник цеха, там кончается собственно инженер.

Спор их прервался приходом лысого круглолицего человека.

– Товарищ директор… – начал было рапортовать Краснопевцев, но директор махнул рукой:

– Оставь ты, ради бога, я отдохнуть пришел.

Краснопевцев представил Андрея.

– Калмыков, – сказал директор и, усаживаясь в кресло, устало вытянул ноги. – Калмыков второй и последний. В армии меня так звали. Я ростом не вышел, в строю замыкающим стоял. Был у нас в роте еще Калмыков первый. А я, значит, Калмыков второй и последний. Чего смеетесь? Мне это было хуже острого ножа, мало что второй, так еще и последний. Ну теперь, слава богу, у меня есть еще Калмыков третий и не последний… – Он благодушно похохатывал, радуясь возможности поболтать.

Разозленный упрямством Краснопевцева, Андрей слушал болтовню Калмыкова с неприязнью. Лысина сияет, толстый подбородок дрожит, сразу видно – человек самодовольный и хвастун.

– Ну так как же? – в десятый раз обратился Андрей к инженеру. Уж больно не хотелось ему отступиться.

Вместо ответа Краснопевцев, хитро щурясь, передал Калмыкову содержание их разговора. Калмыков оглядел Андрея и промолчал.

– Вас это не интересует? – иронически спросил Андрей.

Калмыков жалобно вздохнул:

– Не везет мне сегодня. Сбежал с диспетчерского, чтобы не ругаться, и попал в полымя. Пойдемте лучше на солнышко.

И он двинулся к дверям, ведущим на трансформаторную площадку.

На открытом бетонном балконе стояли великаны трансформаторы. Солнце поблескивало на лакированных ребристых изоляторах, под серыми стальными кожухами слышалось довольное басовитое жужжание.

– Ох и славно! На таком молодом солнышке самое время загорать. – Калмыков расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, ослабил галстук, блаженно подставляя солнцу черноволосую грудь.

– Ладно, – сказал Андрей в спину Калмыкову, – мы сами пересчитаем регулятор. Мы включим его в свою тематику. Но вам должно быть стыдно.

– А вам? – спросил Калмыков. – На Пасху и в аду грешников не мучают.

– И после этого вы смеете упрекать ученых…

Калмыков потер лысину жестом полной безнадежности.

– Разрешите, я вам байку одну расскажу. – Он вежливо взял Андрея под локоть и повел вдоль площадки, стараясь держаться солнечной стороны.

– Сын мой, Калмыков третий, будучи четырех лет, этой зимой так высказался. Елку мы устраивали. Я нарядился Дедом Морозом и вышел раздавать подарки. Назавтра спрашиваю его: «Нравится, Миша, подарок, что Дед Мороз принес?» – «Так это ты был, папа», – говорит. Спрашиваю: «Чего ж ты кричал тогда: здравствуй, Дед Мороз?» Он отвечает: «А чего ж, если вам нравится, пожалуйста». Этаким снисходительным тоном, как говорят с детьми. Я это к чему? Да к тому, что, если вам нравится, пожалуйста, ковыряйтесь с этим регулятором. Считайте нас за детей. Считайте. Но не требуйте от нас восторгов по поводу ваших развлечений.

– То есть как развлечений? – почти спокойно переспросил Андрей.

Шедший сзади Краснопевцев предостерегающе кашлянул.

– Хороши, а? – спросил Калмыков, кивая в сторону трансформаторов. – Богатыри! Москвичи прислали.

– Нет уж, позвольте, – заволновался Андрей. Он стал перед Калмыковым, загораживая солнце. Зажмуренные глаза Калмыкова открылись, взглянули на Андрея холодно и твердо.

«Сейчас он пошлет меня к черту, – подумал Андрей. – Тогда я скажу ему все, что о нем думаю».

– Вы в котельной были? – спросил Калмыков. – Были? Ага, ну и каково ваше впечатление? Неинтересно? Приборов мало новых? Так, так. Идите за мной, – жестко приказал он.

С неожиданной для тучного человека ловкостью он скатился по крутой, узкой железной лесенке, юркнул в тесный проход между горячими, обложенными асбестом трубами. Андрей, полусогнувшись, еле поспевал за ним.

Оказавшись на нижнем этаже котельной, они подошли к стенду, за которым сидел машинист. Огромный котел, высотой с четырехэтажный дом, обвитый трубами, лесенками, мостиками, гудел, сотрясая горячий, душный воздух. Машинист, напряженно вытянув шею, безостановочно обегал глазами приборы, одна рука его нажимала кнопки, другой он подавал знаки помощникам. Они перебегали от одного штурвала к другому, вертели, открывая и закрывая заслонки. Лица их блестели от пота. Улучив свободную минуту, машинист схватил брезентовые рукавицы, подбежал к топке и, налегая грудью на железную шуровку, заворочал ею.

Калмыков потянул Андрея за рукав, подвел его к одному из штурвалов.

– Открывайте! – крикнул он на ухо. – Как раз меняют режим.

Андрей повернул теплое тугое колесо.

– Быстрее! – передавая знаки машиниста, он командовал, наставляя Андрея открывать заслонки.

«Подумаешь!» – пожал плечами Андрей. Через минуту ему уже пришлось скинуть пиджак, горячая испарина заливала шею. Калмыков командовал в нарастающем темпе. Андрей перекрывал клапаны, тянул какие-то рычаги, краны; надев рукавицы, толкал тяжелую шуровку, пламя из красного окошечка топки палило лицо. Воздух с каждой минутой густел. Андрей хватал его открытым ртом. Пот ел глаза. От непривычных усилий заныла поясница, но голос Калмыкова подгонял, не давая передохнуть.

Кочегары, стоя поодаль, белозубо ухмылялись. Только теперь Андрей начинал постигать тяжесть их работы. Ослепшего, задыхающегося, его посадили за пульт. Он вертел головой от парометра к указателям уровня, приходилось следить за тягомером, за газоанализатором и еще за десятками приборов, сигнальных лампочек, уровней.

Калмыков что-то крикнул Краснопевцеву, тот взял Андрея за руку и повел в застекленную кабину. Андрей обессиленно плюхнулся на табуретку. Вслед за ними вошли Калмыков и машинист.

– Притомились с непривычки? – участливо справился Калмыков. – Со сноровкой и то за день умаешься. Как, Разумов? – подмигнул он машинисту.

– Известно. Котлы наши старые. Сейчас кое-какую механизацию ввели, – закуривая, сказал Разумов. – Да и то, домой придешь, поел и – спать.

– Чуете? – благодушно спросил Калмыков. И вдруг без всякого перехода, на той же самой благодушной ноте, принялся колотить Андрея тяжелыми, как булыжники, словами. Краснопевцев только поеживался, остерегаясь, как бы свистящие вокруг удары не задели и его ненароком. Это был, как говорили на станции, «большой директорский разнос».

– …Вас расчетик привлекает, вы нам новый соус измышляете, а мы жрать, жрать хотим! Вы желаете нам маникюрчик навести, а нам бы до баньки дорваться. Мы с нашим регулятором напряжения еще десять лет спокойно поработаем. Вы бы лучше о Разумове позаботились. Почувствовали, каково кочегарам приходится? Вот для кого стараться вам положено! Чтобы у людей руки после смены не дрожали от усталости. У вас там, в заоблачных высях, ничего такого не известно. Вчера являются ко мне из одного института: «Здрасьте, мы вам разработали систему защиты от прямого удара молнии». А такой прямой удар у нас бывает раз в тысячу лет. И вот на этот случай наготовили специальных аппаратов. Серьезные люди. Кандидаты, доктора. Измышляют, чем бы поразить бедных туземцев. «Ах, как так, год назад в „Известиях Академии наук“ напечатан новый метод расчета, а вы не знаете. Варварство». А мне трижды на… на этот метод. Мне надо, чтобы Разумов вручную не вертел шибера. Но – молчи! Молчи или признавайся: виноват, мол, не читал про новый метод. Признавайся, иначе в рутинеры запишут.

Андрей сидел, потирая шею. А они трое, как судьи, стояли перед ним. Разумов покуривал, Краснопевцев непроницаемо щурился, а низенький толстый Калмыков, которого не брали ни жара, ни усталость, перекрывая шум, продолжал разделывать Андрея:

– …Высасываете из пальца дикую, никому не нужную чепуховину. Жизни не знаете. Котлы – вот что надо автоматизировать! Котлы! Кто будет ими заниматься, по-вашему?

– Вы тоже хороши, – удалось наконец несколько оправиться Андрею. – Вот у Тарасова автоматика поставлена, а что толку?

– Ага! Делитесь на «мы» и «вы». Тут-то и корень всех бед. «Мы» и «вы». А должно быть одно «мы».

Выйдя на улицу, Андрей глубоко вдохнул свежий весенний воздух. Кричали скворцы. На подсохшем асфальте девочки скакали по расчерченным «классам». Андрей вспоминал вяжущий жар котельной, потные, напряженные лица кочегаров. Хороший урок он получил сегодня. А Краснопевцева он доконает. Краснопевцев будет делать автоматику для котла. И Борисова, и Кривицкого, и Майю поставим на это дело. Ловко проучили его, ткнули носом, как щенка.

Заметив любопытные взгляды прохожих, он поднял воротник, пряча хмурую и неудержимую улыбку.

Автомат Рейнгольда был закончен на два дня раньше положенного срока. Андрей добился перевода Рейнгольда в штат лаборатории, дал ему в помощь Борисова, и сочетание получилось удачное. Рейнгольд – прирожденный изобретатель, достаточно подсказать ему идею, и она вырастала в виде готовой конструкции. Его буйное воображение следовало сдерживать, направлять, иначе он начинал изобретать все, что приходило на ум. Таким сдерживающим началом служил Борисов. Он обладал ровной, неунывающей уверенностью, великолепной памятью, много читал и трезво определял, что надо и чего не надо делать.

Предстоял заключительный этап испытания автомата на гидростанции. Туда решено было отправить вместе с Борисовым и Рейнгольдом двух лаборантов – Нину Цветкову и Сашу Заславского. Относительно командировки пришлось договариваться с техотделом. Однако Долгин, изображая суровую любезность, разъяснил, что поскольку эта работа в плане не значилась, то странно слышать о каких-то командировках.

– Как бы там ни было, работа сделана, – сказал Андрей, – автомат готов.

– Кто разрешил вам делать его?

– Мы делали его в счет будущего плана. Скоро новая тематика будет утверждаться, мы и включим туда автомат.

Тогда Долгин как бы между прочим вспомнил о ремонте приборов. Вопрос с командировками будет улажен при условии, если Лобанов возобновит прием приборов по указанию Долгина.

Предложение было сформулировано мастерски, скользкобезопасные фразы можно было застенографировать, и никто не усмотрел бы в них ничего плохого. Суть крылась в оттенках да ударениях, но за всем этим стояло главное: «Я вам командировку и прочее, а вы мне ремонтируйте приборы. Согласны?»

Отказ Андрея был внимательно выслушан и взвешен где-то за ширмой этого плоского неподвижного лица.

– Однако ж нигде не сказано, что вашу тематику утвердят, – сказал Долгин.

Андрей уверенно махнул рукой:

– К тому времени мы выложим результаты. Победителей не судят.

Долгин задумчиво записал что-то в блокноте.

– Странная у вас какая-то позиция, товарищ Лобанов. Повсюду вам чудится борьба – победители, побежденные… Вместо дружной работы… Борисов у вас тоже, очевидно, идет на поводу.

– Может быть, мы вернемся к делу? – сдержанно сказал Андрей. Он снова пытался вразумить Долгина. Как бы там ни было, факт остается фактом. Прибор готов – его надо испытать.

Долгин встал, оперся кулаками о стол. В такой позе он обычно открывал собрания.

– Что касается прибора этого Рейнгольда, техническому совету предстоит разобраться, следовало ли вообще его делать. А пока я вынужден вам напомнить установку наших партийных органов. – Металл зазвенел в его голосе. – Основой нашей деятельности служит план. Нарушение его – преступление против государственной дисциплины. План – это закон…

– Закон, да не самый главный, – тоже вставая, сказал Андрей.

– Вы скверно знаете установку вышестоящих организаций.

– А вы скверно изучаете политэкономию, – сказал Андрей ошеломленному Долгину.

Но это служило слабым утешением. Как бы там ни было, прибор надо испытать. Андрей решил отправить бригаду Рейнгольда под свою ответственность. Семь бед – один ответ.

Спустя два дня после отъезда бригады его вызвал Потапенко. За последнее время все дела с лабораторией техотдел вел через Долгина; Виктор дал понять Андрею, что, во избежание всяких толков, так будет удобнее, поэтому сегодняшний вызов встревожил Андрея.

Виктор молча поздоровался и протянул напечатанную на машинке бумагу.

В докладной записке на имя главного инженера сообщалось о резком ухудшении работы электролаборатории. Младший персонал предоставлен самому себе, инженеры во время работы читают литературу… («Информация налажена! А вот какую литературу читают – не написали».) Упала труддисциплина, о чем свидетельствует увеличение числа выговоров и взысканий. («Так ведь требовательность возросла! Морозову вкатили выговор за опоздание – сами комсомольцы потребовали. Эх, разве можно так перевернуть все вверх ногами!..») Закупаются ненужные приборы. Нелегально был изготовлен автомат Рейнгольда. Самовольно послана бригада на ГЭС. Руководитель в лаборатории бывает мало…

Докладная была солидно оснащена цифрами и выглядела весьма убедительно. Основной удар направлялся против Лобанова – человек, может быть, и знающий, но абсолютно неспособный руководить.

Откинувшись на спинку кресла, Виктор изучал лицо Андрея. Он знал заранее, что произойдет: Андрей сейчас рассвирепеет, «полезет в бутылку» и начнет опровергать пункт за пунктом.

С того момента как Андрей подал в техотдел проект новой тематики лаборатории, Виктор понял, что пришла пора решить дальнейшую судьбу Андрея. Он честно оттягивал эту неприятную минуту. Совесть его была спокойна, он сделал все, чтобы предотвратить увольнение Андрея. Несмотря на нашептывания Долгина, он и виду не подал, что его затронула история с генератором. Натянутые отношения Лобанова с начальством рикошетом задевали Виктора. «Ваш друг…» – спешили сообщить ему какую-нибудь новость о лаборатории. Виктор слушал с кислой улыбкой. Бесполезно было что-нибудь советовать Андрею – он делал по-своему. Мало того, он выступал с критикой техотдела: почему не занимаются перспективами развития системы, телеуправлением, новой аппаратурой. Лаборатория постепенно выходила из-под влияния Виктора. Лобанов давал понять, что он не нуждается в указаниях. Его самостоятельность наносила прямой ущерб авторитету начальника техотдела. Так произошло с автоматом Рейнгольда. В свое время Виктор решил, чтобы этот неудачник сам довел до конца свою затею, с какой стати вмешиваться в это сомнительное мероприятие! В подобных делах следовало придерживаться мудрого правила: не будь первым, чтобы испытать новое, а также не последним, чтобы отбросить старое. Лобанов же делал демонстративный жест: полюбуйтесь, техотдел отверг, а мы, люди науки, оценили, пригрели. Следовательно, выходит, что в техотделе сидят консерваторы? Перестраховщики? Еще хуже получилось с планом. Встречная, новая тематика противоречила всей прежней политике Виктора, она как бы объявляла неверными все его прошлые планы. Объективно план Лобанова «лил воду на мельницу» оппозиции внутри техотдела. Этот план подрывал репутацию Виктора как руководителя. Да и, кроме того, почему он должен брать на себя ответственность за фантазии Лобанова, на которых можно в два счета сломать себе шею.