Здравствуй, мама! Я – волк

2

Галка пришла к нам в восьмой. Ее родителям – семье военных – дали квартиру в Киеве, в нашем районе. Как-то перед уроками Галку представила классная и предложила выбрать место за партой – так было принято: сидеть на узаконенном месте.

Новенькая быстро окинула взглядом класс и подошла к моему столу. «Царевна заморская, Пушкинская красавица», – подумалось мне. Во внешности Галки действительно было что-то картинное: тяжелые каштановые волосы очерчивали бледное вытянутое лицо, а черный кружевной фартук просвечивался на солнце. Казалось, будто и хрупкая фигурка Галки должна быть прозрачной.

– Вот и хорошо, я думаю, вы с Оксаной поладите, – довольная Галкиным выбором, сказала, уходя, классная, – только смотрите мне, не болтать за последней партой, – на всякий случай пригрозила она.

Предупреждение было лишним – Галка оказалась молчаливой подругой. Я часто размышляла и в школе, и после, что смогло так быстро и надолго нас сблизить. Думается, мы отличались от одноклассников тем, что нас всегда привлекали поступки, о которых принято говорить «на грани».

– Генеалогия – история рода. Генеалогическое древо – родословная семьи, изображенная в виде дерева, – объясняет историчка и дает нам задание.

– Тебе после уроков сразу надо домой? – вдруг спрашивает меня Галка.

– А что? – не понимаю я.

– Пойдем после уроков на кладбище.

Уроки заканчиваются, и мы спускаемся в гардероб. Молча выходим во двор – на улице зябко от сырости, висит тяжелый туман, почему-то пахнет грибами. Садимся в автобус.

– На следующей выходим.

– Я не предупредила родителей, что задержусь.

– Не надо жить, как родители, – спокойно отвечает мне Галка, – читала «Лесную песню» Леси Украинки?

Я знаю, что Галка любит историю и литературу, но ее увлечение меня всегда оскорбляет: Галка воспринимает все иначе, чем в критических статьях школьных учебников. Это мнение взрослого человека, им она может довести до истерики любого преподавателя.

– Здоровская вещица. Особенно главная героиня мне нравится – Мавка. Я в словарях смотрела: «мавка», «навка» от слова «навь» – мир мертвых, – Галка делает паузу. – Мавка – душа умершего ребенка. Представляешь, мавки умерли младенцами еще до крещения. Вечная жизнь! Даже не мучились. Они превращаются в молодых красивых девушек и живут по законам природы: просыпаются весной, засыпают осенью. И ничто не может остановить этот процесс. Мавки всегда воскресают, всегда, понимаешь?!

Мы стоим на мосту. Под нами неровной дугой кривятся пути железной дороги, слева чернеют кресты просевшего в землю старого кладбища.

Или еще случай.

– Пойдем ко мне? У меня предков нет дома, – сказала Галка.

Я кивнула в ответ.

– Я люблю ужинать и смотреть в окно, – сказала Галка, и мы взобрались на подоконник, подтянув к подбородкам коленки. Галка откупорила бутылку вина. – Хочешь, почитаю тебе свой реферат по истории?

Нам задали написать рассказ об исторических местах Киева – о каком-то одном. Галка выбрала материал о Выдубицком монастыре.

Но писала она не о соборах – Георгиевском, Михайловском, не о трапезной и святом источнике, не о колокольне и украинском барокко. Галке приглянулась легенда, и она рассказала о ней по-своему – не как историческую гипотезу. «Днепр, как Иордан, в нем крестили, – цитировала себя Галина. – По нему от Замковой горы, что на Андреевском спуске, вода к низинам несла языческих идолов. „Выдубай, Боже“, – слышал деревянный Перун – его поглощало течение, а верующие бежали вдоль берега, боясь потерять Бога. На той земле, где вода все же оставила Перуна, где выдуб он – вынырнул, построили монастырь. Назвали его Выдубицким…»

По летописи, Перун был сброшен с языческого капища на Старокиевской горе, но историчка оценила Галкину работу на тройку из-за «отсутствия описания архитектурного ансамбля монастыря».

– Почему ты не объяснила ей? – мне было обидно за подругу.

– Она дура, – коротко отрезала Галка, не пожелав возвращаться к проблеме.

Осенью – мы учились в девятом классе – Галка сказала, что встречается с парнем и хочет познакомить меня с его другом.

Мы ждали у стадиона «Спартак».

– Вот тот, что справа. Видишь, двое дорогу переходят. Мой – Толик. Да снимись с тормоза!

– Вадим, – мрачно представился друг и тут же поинтересовался у Толика. – Как тебе наши вчера, смотрел?

«Динамо Киев» принимало «Спартак».

– Куда идем? – бодро спросила Галка.

– На день рождения друга, – так же задорно ответил Толик, – Чанов молоток. Если б не он, вообще бы с позором.

– Попрут Лобана с такими делами. Разве это защита?

– Не попрут, – Толик обнял Галку за плечи. – Что на выходные? – хитро улыбнулся он.

– К жене, – спокойно ответил Вадим.

Друзья работали на одной фирме. Мы с Галкой были младше их лет на десять. Я не знала, как реагировать на слова Вадика.

Был шведский стол. Гости томно топтались по углам под «Энигму», пили и много курили. Вчетвером мы перебрались в соседнюю комнату.

– Я не знала, что он женат, – Галка чувствовала себя виноватой. – Я поговорю с Толиком, – непривычно оправдывалась она. – Наверное, Вадик любит жену.

Галка ошибалась: любил Вадик только футбол. Он был ироничен в общении и невыразителен внешне: светлая одежда, рыжие волосы, бледное лицо и глаза – серые, будто бы без зрачков.

Когда Галка с Толиком вышли, Вадик предложил мне постель.

– У тебя есть жена. Разве ты не любишь ее?

– При чем здесь жена? Конечно, люблю. Это то же самое, что любить «Динамо Киев» и болеть за него. Но это не значит, что я не могу по достоинству оценить хорошую игру «Спартака» или не стану ее смотреть, только потому, что я за «Спартак» не болею. Хватит ломаться, сама этого хочешь.

Я выскочила из комнаты. Галка прощалась с Толиком, убеждая его, что провожать нас не надо. Я поддержала эту идею.

– Никогда не буду рожать! – это был первый пассаж, который выдала Галка, когда мы остались одни.

– Ты чего?! – я даже забыла о собственном возмущении.

– Я теперь знаю, как проводит время мужчина, пока женщина ждет ребенка. Оказывается, жена Вадика сейчас дома, у родителей. Не помню, в Казани, что ли, неважно. Ей скоро рожать. Ты с ним спала?

– Нет, конечно! А ты? С Толиком… что…

– Ненавижу!

Я не поняла, кого возненавидела Галка. Я только знала, что часто ее действия рождены желанием делать не так, как поступали другие – родители, взрослые или учителя. Сопротивление существующему в такие моменты становилось ее жизненным двигателем, Галку трудно было предугадать.

Той же осенью девятого класса в конце ноября:

– Любовь Дмитриевна, а где Галя? – я звонила Галке после занятий, чтобы узнать, почему ее не было в школе.

– Хороша подруга. Не знаешь?

Галкина мама не стала со мной разговаривать. Только вечером, когда я зашла к Галке домой, ее отец рассказал о случившемся и объяснил, как с черного хода попасть в палату: Галка вскрывала вены. Спасла ее мать и положила в Октябрьскую больницу по блату.

Галка стояла у окна больничного коридора: длинные рукава шелкового халата скрывали предплечья, манжеты были застегнуты на запястьях.

– Я думала, люди запоминают, как там. А я не помню. Мама сказала, я резала, как в фильмах, – она попыталась улыбнуться, – поперек руки. А надо вдоль – тогда смерть.

Галка распознала в моих глазах страх.

– Не бойся, я слово дала, – она выглядела усталой. – Только, пожалуйста, не надо меня жалеть, – и добавила: – Знаешь, как моя бабушка такую погоду называла?

– Как?

– Сльота.

– Сльота?

– Да.

– Слякоть, что ли?

– Наверное. Когда зябко, дождь, морось на улице – все вместе. Когда противно и мерзко. Моя бабушка раньше сама вино делала. Вкусное-е-е-е, – Галкина бабушка была родом из-под Ивано-Франковска, умерла два года назад. – Она верила в Бога, а родители смеялись над ней.

Я вышла на улицу, сощурила глаза. В фонарном свете белели, схваченные коркой льда, лужи. Всего за двадцать минут выпал снег – первый. Я смотрела, как мякнет и раскисает он на еще рыхлой земле. На душе было противно и мерзко – сльота.

– Пойдем на танцы? – через год предлагает мне Галка.

– Ты хочешь на дискотеку?

– На Подоле есть танцевальный кружок при училище. У них девочек не хватает. Я записала нас на народные.

– Уж если ходить, то на современные или бальные. И потом, у меня репетиторы, в этом году в институт поступать. Времени на все не хватит.

– Хватит. У меня тоже репетиторы, но я в мед не пойду. И к репетиторам ходить не буду. Зря мать на меня деньги выбрасывает. Она думает, если сама мед заканчивала, значит, и мне туда надо, – необходимость подчиняться вызывала в Галке агрессию. – Я с руководителем кружка разговаривала. Между прочим, он в ансамбле Вирского танцевал, весь мир с гастролями исколесил.

– А что матери скажешь?

– Что хожу к репетиторам.

– Будешь обманывать?

– А лучше смириться? Все равно она не разрешит мне поступать в институт культуры на народное отделение. А я хочу.

Галка давно говорила мне об актерстве:

– Понимаешь, все врут. И грают какие-то роли, обманывают друг друга. Актеры – тем более, но они не скрывают этого. Сцена – их образ жизни. Они наоборот показывают, что играть другого – это… Искать себя, что ли.

Галкины принципы быстро становились моими, – вскоре я полюбила народные танцы. Три раза в неделю мы спешили на репетиции.

Наш руководитель, Игорь Макарович, в свои шестьдесят хорошо танцевал, обладал живым темпераментом, был веселым рассказчиком. Мы выступали на конкурсах художественной самодеятельности. Репетировали мы под аккордеон. На нем играл Виктор Андреич – инвалид без семьи и детей. Даже на выступлении он мог сфальшивить, забыть о проигрыше, задать не тот темп, но мы прощали его. Он был как шут или юродивый – всегда нелепо и не вовремя улыбался. «Андреич» – по-другому его и не звали.

Однажды перед репетицией Галка сказала, что ей звонил Толик. Наш трамвай не спеша отворачивался от Речного вокзала. Короткие переулки разбегались в разные стороны и там гибкими вензелями замирали лубочной картинкой. На них по-домашнему рассаживались дома, магазины, кофейни. Подол, как застенчивая Матрона, прижимался к земле, будто прятал себя от дурных глаз.

Мы выехали на Братскую. В конце улицы находилась швейная фабрика и морское училище, а от остановки, через два переулка, – здание, в котором проходили занятия.

– И что?

– Вчера у Вадика умерла жена.

Мне показалось, что я не расслышала:

– Что? Умерла?!

– Да.

– Как умерла?

– Просто.

– Во время родов?

– Нет, говорю, просто. Месяц уже, как она родила.

Мы вышли из трамвая, свернули в глухой двор, поднялись по пожарной лестнице на второй этаж и прошли через танцкласс в раздевалку. Девчонки из швейной бурсы обсуждали норму по пошиву рабочих перчаток и сорочек для рожениц.

– Нашли притырков! Если их гребаную норму полностью выполнять, никакого, блин, времени на это… Привет, девки, – отвлеклась на наш приход боевая Людка, – личную жизнь!

Людка зимой собралась замуж. Подруги поддакивали бунтарке, а остальные, переодеваясь, трещали о леваках или страдали от мысли о возможности кесаревого сечения при узких бедрах. Кто-то говорил, что свекровь требует денег, кому-то не хватало внимания и рецепта для маринада.

На обратном пути Галка созналась, что год назад она пыталась избавиться от Толиного ребенка. Началось кровотечение. После этого она вскрыла вены.

В декабре гуляли свадьбу – Людка расписалась с Егором. Через неделю после торжественной церемонии событие решили отметить коллективом прямо в танцклассе – дань стенам, в которых молодожены и познакомились.

Мы с Галкой шли по Почтовой. Ветра не было. На крышу низкого белого домика у трамвайных путей – бывшего почтового тракта – медленно опускался мягкий и крупный снег. В вечерних витринах сверкали огнями елки, серпантин завивался разноцветными кольцами.

Мы свернули в наш темный двор. Единственным его освещением были светящиеся окна танцкласса.

– Девушки, куда так спешить?

Неожиданно мы оказались в тисках: двое парней, один – с Галкиной стороны, второй – с моей. «Мой» положил на плечо руку. Я брезгливо шарахнулась в сторону – он схватил за талию. Они вынудили нас с Галкой остановиться.

– Ребята, – попыталась мирно разрешить конфликт Галка, – нас ждут, у нас праздник, не будем портить друг другу вечер.

– Никто и не портит, у нас тоже праздник, только вас не хватает.

Первый швырнул Галку на капот жигулей, которые стояли у нас во дворе. Второй притянул меня к себе – пахнуло спиртным. Я ужаснулась: он был копией юного Пушкина: длинный нос, тонкие губы, курчавые волосы, такие же глаза, только с болезненным блеском.

Сомневаться не приходилось: они шли за нами от кафе «Бриз». Это местечко существовало исключительно для «своих». Мы с Галкой никогда не решались заходить в «Бриз» даже днем. Сизо-голубой гель ламп заведения вызывал неприятные ощущения. Казалось, если спуститься в подвал (над землей было только название и рисованная мачта корабля), оттуда повеет мертвечиной и холодом. Кто-то рассказывал, что в кафе столики стоят, будто в ложах театра, и занавешены тяжелыми шторами, и что не каждый может быть его посетителем. Это задевало, но мы придумали себе оправдание: мы выше забегаловок для плебеев.

Я схватила «Пушкина» за волосы – они были густыми и жесткими – и закричала.

На крик выбежали Егор и Серега, кликнули остальных. Завязалась драка. Зачинщики быстро сбежали, и мы поднялись в зал. Столы, взятые напрокат из училища, были празднично сервированы.

– Все! Начинаем! – крикнула Людка, и стычка на улице сразу же показалась небольшим пустяком.

– А Игорь Макарыч?

– Он не сможет прийти. Поехали! – Людка была счастлива.

Андреич пошутил, нарочито спутав свадебный марш с похоронным. Потом заиграл Мендельсона. Было весело. Смешила даже фальшивость аккордов. Одна Галка долго не могла успокоиться.

– Галочка, да что ты, в конце концов. Забудь о них, сегодня все-таки праздник!

Галка кивала, но улыбалась натужно.

Был только один удар: дверь хрустнула и отделилась от косяка вместе с замком. «Они» ворвались в танцкласс уже не одни. С ними было человек двадцать таких же наглых, самоуверенных, молодых. Они обрезали шнур телефона и задернули шторы на окнах. У них были финки, а у главаря – пистолет. Я не ошиблась: его звали Пушкин.

– Я же говорил, нам не хватает друг друга.

Малолетки заржали, и Пушкин велел садиться за стол. Я почувствовала под левым ребром острие финки. Финок хватило на всех – вели к столу каждого персонально. Мой конвоир шел как-то сбоку и сзади. Я видела только его чуть вжатую в плечи шею и белые волосы. В отличие от других он все время молчал. Егор попробовал вступить в переговоры.

– Свадьба? Я люблю свадьбы, – Пушкин сел напротив меня.

Они пили водку и разбрасывали по столу куски пищи, потом наливали нам и заставляли молодоженов целоваться. Скоро у Пушкина возникло желание одарить молодых. Он достал из кармана золотую цепочку и серьги.

– Мы не уроды, обычаи знаем, – он насильно вложил в Людкину ладонь золото. – Смотри, дура! Что паришь?

Людка разжала пальцы. На одной из сережек была запекшаяся кровь.

– Идемте отсюда, – я впервые за вечер услышала голос своего конвоира. Он говорил тихо и мягко. – Не надо этого, – он спрятал финку в карман.

Пушкин положил на стол пистолет. В комнате стало тихо. Я оглянулась – парень опустил глаза. Я успела заметить, что они были у него серого цвета, маленькие, но добрые.

– Хочу ее, – прервал молчание Пушкин, тыча в меня пальцем.

Он встал, окинул всех насмешливым взглядом и стал толкать меня в раздевалку.

– Сделайте что-то! Вы же мужики!!! Что вы сидите!!! – неистово заорала Галка.

– Богу молиться надо, – вдруг сказал Андреич и улыбнулся, показав кривые желтые зубы.

Галке закрыли рот. Андреич перекрестился.

– Еще раз сука завоет, всех баб – на колхоз. Ясно?! А этого, – Пушкин указал на белобрысого парня, – убрать!!! – закричал он, впихнул меня в раздевалку и потянул за щеколду.

На пол с моей руки упали часы – было слышно, как они тикают. Пушкин подошел ближе. Только тогда я поняла, какая маленькая у нас раздевалка.

Я не узнавала своего голоса. Пушкин ударил наотмашь. Что-то щелкнуло в переносице, из носу закапала кровь. Я больно стукнулась головой о скамью, попыталась привстать. Пушкин коленом придавил к полу, схватил за волосы, разорвал на мне платье. В первые секунды я не могла поверить, что никто не остановит его. За дверью Андреич читал «Отче наш». Я стала царапаться и кусаться.

– Живой ты отсюда не выйдешь, сучка, – мое сопротивление раззадоривало самца.

Пушкин громко дышал и сдавливал руки, оставляя на них синяки. Он был сильнее. Реальность казалась искаженной фантазией. Почему-то пропал голос: я хрипела отчаянно.

И вдруг все изменилось: как будто кто-то выключил звук. Я лежала на полу и через узкую полоску окна смотрела, как падает снег. Большие снежинки вырывались из ветреного водоворота и испуганно замирали в затишье углового здания. Успокоившись, они медленно начинали раскачиваться из стороны в сторону, – снег опускался и исчезал…