Путь домой идёт через болото. Часть 2

Но даже теперь, по завершению всех строительных работ, дом мой готов лишь наполовину. Хоть избушка и сложена из довольно толстых бревен и сама по себе неизмеримо теплее и надежнее чума, в котором я провел минувшую зиму, но выжить в ней без огня зимой станет совершенно невозможно.

Концепцию простейшего открытого очага из камней, подобного бывшему у меня в чуме, я отверг сразу. Такой очаг в бревенчатом доме попросту неуместен. Во-первых, слишком пожароопасен. Во-вторых – он практически не запасает тепла и греет лишь пока в нем пылает пламя. Стоит огню погаснуть, как температура в начнёт неуклонно снижаться. Кроме того он потребует для своего прокорма огромное, неизмеримое количество дров.

Я видел несколько раз, как на местах длительных стоянок – станах геологов, лесорубов, охотников-промысловиков, рыболовов и прочей лесной братии сооружалось нечто вроде упрощенной русской печи из круто замешанной пополам с песком глины. Печь эта представляла собой простейший ровный «под», то есть днище будущей топки, над которой возводится туннелеобразная арка-перекрытие. Оба торца туннеля закрываются толстыми глиняными стенками, в одной, из которых, лицевой, прорезается отверстие – устье топки. После нескольких неторопливых протопок глина достаточно просыхает и даже получает некоторый обжиг, в результате чего печь становится крепкой, монолитной и отлично выполняет свои функции. Обычно такие печи устанавливали на улице, на небольшом бревенчатом фундаменте-постаменте, прикрывая от осадков простейшим навесом. В жилье же для обогрева использовались легкие (относительно) переносные стальные или чугунные печки-буржуйки. Основное назначение сооружаемых на улице глиняных печей – выпекать хлеб. Но в них же с успехом готовят и суп, и мясо, и рыбу, и каши. Пища, приготовленная в такой печи, получалась необычайно вкусной и питательной. А запеченное в ней большим куском мясо просто бесподобно! Печи эти, как правило, не имеют трубы и топятся, посему, по чёрному, то есть дым свободно истекает из устья топки на улицу, расползаясь окрест. Я намеревался соорудить нечто подобное и у себя в доме, несколько при этом усовершенствовав её, потому что она должна служить мне в первую очередь даже не очагом для приготовления пищи, а средством обогрева в зимний период.

083

Но прежде чем приступить к сооружению печи, отчасти для того, что бы временно сменить род деятельности и отдохнуть от строительных работ, отчасти чтобы спокойно, не торопясь продумать в деталях конструкцию будущего очага, соизмеряясь со своими возможностями и опытом, решил совершить вылазку в тайгу, переправившись на плоту на материк.

Для столь длительного путешествия имеющийся у меня в наличии для рыбной ловли в акватории залива легкий плот не годился. Необходимо что-то более основательное. Благодаря приобретенному плотницкому опыту сооружение нового (уже третьего по счету) плота не заняло много времени. За день, свалив три сосны, разделил их на четыре четырехметровых и одно пятиметровое бревна. Прорубил поперек в каждом из них в трех местах пазы, несколько расширяющиеся в глубину. Плотно вогнал туда по обтесанному соответствующим образом шесту. Каждый шест, таким образом, проходя через все пять бревен крепко удерживая их вместе. Пятиметровое бревно я разместил в центре. Выступающий с одного края плота метровый отрезок бревна должен был, по моим расчетам, сыграть роль киля и предотвратить рыскание плота по курсу. Кроме того он послужит и причальным трапом, если берег окажется излишне топким и не позволит подойти вплотную. Затем я разобрал плот, спустил по частям на воду и вновь стал собирать его там. Неожиданно с этим пришлось немало провозиться. Особенно сложно оказалось протянуть сквозь прорези во всех четырех бревнах первый, центральный шест, так как заботливо очищенные мною от коры бревна, намокнув, стали скользкими, словно их намылили. Они плясали на воде, норовя расплыться в разные стороны либо совершить оверкиль, перевернувшись прорубленными пазами вниз, а то и поднырнуть под меня, больно саданув при этом по ногам. Второй шест установился по месту уже легче, а третий проблем не доставил вовсе. Я весь промок и от воды, и от пота, и от мата и основательно вымотался. Пожалуй эта операция по времени и по трудоемкости превзошла все предыдущие. Но к вечеру у берега мерно покачивался отличный плот. Кинув на него длинный шестиметровый шест (я не знал глубины озера, но вряд ли она была большей) и, заякорив судно вторым шестом, воткнутым в дно, отправился спать.

084

Утром встал с первыми лучами солнца, всходившего в это время в самом начале четвертого часа, с тем, что бы успеть проверить все рыбные ловушки. Ставил я их сейчас не больше четырех-пяти штук за раз, так как неплохой улов позволял не только ежедневно сытно есть, но и с каждого улова несколько рыбин покрупнее завяливать.

Вернувшись с часовой рыбалки, плотно позавтракал, выпил горячего кипрейного чайку, подготовил запас продуктов в дорогу. Кроме того взял нож, малый топор, копье с костяным наконечником и моток веревки. Все, кроме копья, уложил в вещмешок, повесив его за сразу спину, так как ужасно боялся, что что-либо из моего драгоценного и весьма скудного имущества может упасть в воду и затонуть. Это стало бы для меня катастрофой.

Что бы сберечь обувь (подаренные мне ботинки) я очень часто ходил босиком. Земля уже достаточно теплая и ходьба босиком доставляет истинное удовольствие. Приятно ощущать своими босыми пяточками все морщинки на могучем теле острова. Лишь когда приходилось пробираться густым зарослям, надевал ботинки и то лишь потому, что опасался змей. Правда я их пока не видел, но несомненно ужи либо гадюки где то здесь обитают.

Часов в семь утра наконец отчалил и медленно тронулся в путь, отталкиваясь шестом ото дна. Еще через полчаса вышел из залива и, сменив курс, двинулся в сторону виднеющегося вдали, в слепящих лучах восходящего солнца, берега.

Когда стоишь на одном берегу, расстояние до другого всегда кажется в несколько раз меньше, чем оно есть на самом деле. И сейчас, планируя свое путешествие, я рассчитывал, что за час-полтора спокойно, не торопясь, переправлюсь на другой берег, до которого по моим расчетам было никак не более километра. Однако по мере того, как мой берег становился все дальше и ниже и остров уменьшался в размерах, другой, казалось, не приблизился ни на метр. Наконец мне показалось, что я нахожусь где то в центре безбрежного океана. Оба берега лишь узкими полосками темнели у противоположных горизонтов.

Глубина везде стояла небольшая, редко превышая пару метров. Чаще же шест уже на глубине метра погружался в слой ила, с трудом нащупывая более-менее плотное дно, от которого можно было оттолкнуться. Предвидя это, я вырубал свои шесты из молодых стройных березок, оставив снизу часть корневой системы, таким образом получалось расширение, которое не позволяло концу шеста тонуть в мягком дне до бесконечности.

Местами встречались совсем уж откровенные мели с торчащими из воды гребенками озерных трав, которые приходилось, делая промеры тем же шестом, осторожно обходить стороной. Попадались и разного размера полу затопленные плавучие островки, плотно сплетенные из всякого растительного хлама. Несколько раз мимо проплыли, раздвигая в стороны усы меленьких волн, головы каких-то водоплавающих существ. Кто то были – бобры ли, выдры, ондатры, либо какие-то большущие водяные крысы, я различить не мог, так как заметив меня они тотчас проворно меняли направление движения, вовсе не горя желанием встречаться со мной. Возможно они были и правы. Правда мысль о том, что из этих бродяг могло получиться неплохое жаркое, пришла мне на ум уже после того, как они скрылись из глаз. Надо будет в следующий раз сплести и взять с собой сачок. Заметно, как в некоторых местах у самой поверхности густо ходят косяки рыбной молоди, в которые временами врезались какие-то стрелы. Кто это – голодные щучки или полосатые разбойники – окуни, я не мог издали определить. При этом я успокоился на счет пополнения рыбных запасов в моем заливе – озеро явно не заморное, не промерзающее даже холодными зимами до дна. Оно изобиловало глубокими зимовальными ямами и по весне богатства подводного мира быстро восстанавливались.

Я утвердился в мысли – если хочу действительно быть подвижным на воде и иметь возможность использовать предоставляемые мне шансы, одного плота мало. Обязательно необходимо строить лодку. Уверен, что вполне способен соорудить нечто вроде индейского каноэ из бересты. Мерно отталкиваясь шестом ото дна (работа, не требующая чрезмерной сосредоточенности), погрузился в раздумья и в моей голове все более отчетливо прорисовывалась схема будущего судна.

Спустя еще полтора монотонных часа берег все-таки, нехотя, но стал подрастать. Я уже различал на нем отдельные деревья и даже кусты. Наконец оказался у цели своего путешествия, но еще с полчаса пришлось выискивать место, где бы я смог причалить, так как берег сплошь обрывист, резко уходя в воду и не позволяя подняться наверх. Но вот нашел часть свеже-осыпавшегося суглинистого обрыва, следствие последнего паводка. Образовался небольшой пологий подъем. Причалив к берегу и тщательно заякорив свое судно сразу обоими имевшимися у меня шестами, воткнув их, насколько смог, тонкими макушками в дно, вскарабкался наверх.

085

Почти вплотную к берегу подступает смешанный хвойно-лиственный лес: в основном березы, осины, сосны, ели. Местами подлесок довольно густ, но не редки и открытые, хорошо проветриваемые, лишенные травы, устланные ковром сухой хвои или прошлогодних перепревших листьев участки. Множество павших деревьев. Временами приходилось, косясь на солнце, огибать сплошные буреломы, пролезть напрямую сквозь которые, не то что свободно пройти, совершенно невозможно. Далее, вглубь тайги, шли сосновые боры и ельники. Березняки, ольшаники и осинники вкраплялись в них небольшими рощицами-урочищами с крошечными болотцами по центру. За все время путешествий, что по своим обоим островам, что здесь, на материке, я встретил лишь несколько пихтовых и лиственных деревьев. Вообще-то лиственница, самое распространенное таёжное дерево. Но не здесь. Лиственница любит более высокие места, образует сплошные массивы, тянущиеся на сотни и сотни километров по Уралу, в центральных и восточных горных районах Сибири и Дальнего Востока. Здесь же, в распластавшейся на два с лишним миллиона квадратных километров болотистой низинной местности, одной из самых больших равнин на земном шаре, главным определяющим таежным деревом являлась сосна. Это её законное царство. Она со своей подругой елью лишь милостиво дозволяла прочим деревьям подселяться к себе.

Углубившись на пару километров от берега и не найдя предполагаемого края земли, вернулся в исходную точку, решив немного пройтись вдоль обрыва, что бы окончательно определиться с тем, где же я нахожусь. Что это, очередной остров или все же действительно край болотного царства? Свернув влево, направился к югу. Пройдя с километр удостоверился, что берег и не думает заворачивать на восток. Я уже собирался повернуть обратно, как вдруг справа от меня открылось речное русло. Не сомневаясь, что это устье таежной реки, пошел вдоль её берега. Но через сотню, другую метров убедился, что это всего лишь протока, отделяющая от материка довольно крупный, но не столь широкий остров. Он был, конечно, поменьше моего, нынешнего, но вряд ли уступал старому. Протока в самом широком своем месте не превышала полусотни метров, поэтом издали, особенно со стороны озера, этот клочок суши казался совершенно частью материка и лишь в непосредственной близи от входа в протоку раскрывалось истинное положение географических дел.

Желая узнать, насколько он тянется, решил дойти берегом до его конца. Шагов через пятьсот увидел противоположный край острова, за которым вновь открывался вид на болота. Собирался уже было повернуть обратно, как вдруг оказался на краю обрыва, под которым протекала то ли речка, то ли еще одна протока, но значительно уже. Русло чистое, шириной метров десяти. По едва заметному течению логично предположить, что это речушка, берущая начало в моем озере, отводит воды из него куда то вглубь материка. Там она впадает либо в более крупную реку, либо в другое озеро. Я попытался пройтись берегом реки, однако он оказался настолько густо завален стволами упавших в разное время деревьев, что продвинуться хоть на пару десятков шагов решительно невозможно. Вздохнув, решил, что это еще одна причина, по которой мне обязательно нужна лодка. Ведь по руслу этой речки я мог свободно проникнуть вглубь материка на километры, выбирая наиболее перспективные с точки зрения охоты и собирательства места. Вернувшись обратно к берегу большой протоки, принялся лениво рассматривать островок, который не представлял для меня какого либо особого интереса, так как находился рядом со значительно более богатым и заманчивым во всех отношениях материком.

Вдруг показалось, что в просвете между деревьями на том берегу мелькнуло нечто знакомое. Я замер. Да нет, ничего необычного. Отступил на пару шагов назад, внимательно вглядываясь в заросли. Точно, вон там, совсем недалеко от берега стоит что-то. Да это же почерневшие останки сруба с полупровалившейся внутрь крышей! Открывшаяся картина настолько отчетлива и вместе с тем фантосмогорична, что я несколько минут стоял в совершеннейшем замешательстве. Наконец стал искать глазами еще какие либо признаки человека, но больше ни строений, ни чего либо еще, похожего на творения рук человека видно не было. По всей видимости это давно заброшенный приют такого же бедолаги как и я сам.

В глубокой задумчивости возвращался к своему плоту. Мысли о дальнейшем исследовании территории, тем более об охоте покинули меня. Я сделал на сегодня довольно открытий, да и устал основательно, потратив много сил на плавание. И еще предстоял такой же переход обратно. Оставаться в незнакомом лесу, где уж точно водились крупные звери, меня абсолютно не прельщало. Во всяком случае я доказал самому себе возможность плавания по озеру. И понял, что плавание это лучше совершать на лодке, а не на плоту.

Добравшись до плота, спешно погрузился на него и отошел от берега. Затем остановился и какое то время находился в раздумье. Мне не терпелось отправиться к вновь открытому острову с останками хижины. Возможная близость человека неожиданно взволновала меня. Живет ли там кто? И кто он мне – друг или враг? Сколько их? Стоит ли ждать какой либо каверзы с этой стороны? Хотелось ясности. Сейчас, немедленно. Чтобы неизвестность не грызла. Но понимая, что время уже близится к четырем вечера, а мне еще несколько часов добираться до своего острова, я вынужден был отвергнуть идею исследования, какой бы заманчивой она не представлялась. Но решил, что обязательно в ближайшие дни приступлю к постройке лодки и уж тогда никто не помешает мне обследовать и островок, и открытую речку. Кроме того я убеждал себя, что если бы на острове кто и жил, я бы заметил за прошедшие месяцы, и не раз, либо дымок, поднимающийся на фоне берега, либо рыбацкую лодку, которой не могло не быть у островитян. Успокоив таким образом свою подозрительность, отправился в обратный путь.

За время путешествия, точнее за те тягучие часы, что провел, отталкиваясь шестом ото дна, в голове окончательно сложился план конструкции печи, которую я собираюсь соорудить в своем жилище. Это будет глинобитная печь, топящаяся по черному, т. е. без трубы. Дым станет выходить прямо из топки и свободно поднимаясь под потолок, вытягиваться оттуда через деревянную трубу-дымник. Чтобы дым не стлался понизу, необходимо обеспечить на время топки постоянный приток свежего воздуха в комнату.

086

Первым делом, вернувшись домой, стал обследовать берега своего острова на предмет обнаружения месторождения подходящей глины. Сначала обошел берега залива. В нескольких местах видел выходы глины, но, на мой взгляд, она слишком тощая, так как скатанные из неё шарики легко крошились при сдавливании. Затем прошелся узеньким пляжем вдоль внешней стороны восточной косы, проверяя каждый раз найденный слой на пластичность: скатав в ладонях глиняный шарик – плющил его в лепешку. И каждый раз края этих лепешек в большей или меньшей степени покрывались трещинами. Наконец в том месте, где пляж сходил на нет, а обрыв тонул своим основанием в озерной «бездне», я обнаружил обнажившийся двадцатисантиметровый слой превосходной глины, именно такой, какой нужно. Скатав очередной раз шарик, сдавил его между ладоней. Получилась плоская шайбочка с ровными, не потрескавшимися краями. Это то, что я искал!

Почему я так уверен в этом? Все достаточно просто. В детстве родители каждое лето отправляли меня на каникулы в деревню к бабушке Варе, которая переехала туда сразу, как вышла на пенсию. Но «старушка», будучи еще не старой, не смогла усидеть без дела, как мечтала о том, и вскоре устроилась учительницей в местную начальную школу. И еще с десяток лет преподавала там и физику, и химию, и географию, и ботанику с зоологией. Вроде как даже историю с литературой. Для меня же эти поездки превращались в мучение, так как бабуля сама придумывала мне по всем предметам задания и строго следила за их выполнением. Неудивительно, что я, будучи не очень прилежным учеником, искал каждую возможность улизнуть из дома. Сидеть летом в деревне в избе – благодарю покорно. Впрочем бабушка не была жестокой женщиной и строгость в ней сочеталась с любовью к единственному внуку, поэтому глядела она на мои выходки весьма снисходительно. Но понял я это много позже, когда бабушки уже не стало. А тогда…

Рядом, через дом, жил дед Мирон, которого местные за глаза звали Бандерой. Называли его так потому что он был родом с Западной Украины и в молодости, шептались, действительно был бандеровцем, за что и оказался некогда сослан сюда. Впрочем деда Бандеру любили за его незлобивый нрав и готовность помочь любому, кто об этом попросит. Ни жены, ни детей, ни внуков у деда отродясь не было (правда по молодости, говаривали, он вполне был еще тот ходок. И подозревали, что на самом-то деле детишек в округе у него должно вполне себе предостаточно. Да кто ж из деревенских баб в этом признается-то). То ли по первой причине, то ли по второй, но когда ссылке Мирона вышел срок и ему дозволили вернуться домой, он отказался. Край, показавшийся некогда диким и неприветливым, стал родным. Он понял и оценил неброскую, не выставляемую на показ, но глубокую и отзывчивую душу местных жителей.

Дед Мирон слыл великолепным и чуть ли не единственным оставшимся в районе печником и печи во всех соседних деревнях по большей части были делом именно его рук. Я помню, что бабушка говаривала: если уж дед Бандера сложил печь, то будьте уверены, печь непременно «топка» и «увариста». Что она имела под этим ввиду, я не мог тогда понять.

Я очень любил наблюдать за работой старого печника и с удовольствием помогал ему, ходил вместе с ним в небольшой самокопаный карьер, в котором все брали глину на печи. Здесь старик рассказывал мне, чем хорошая глина отличается от плохой или вовсе непригодной. Вообще, дед Мирон не делал секрета из своего мастерства и делился им со всяким, кто проявлял к этому хоть малейший интерес. Единственно о чем он действительно жалел, так о том, что здесь никто не покрывал свои печи разноцветными изразцами, как это принято делать на его далекой родине. Да и где местным взять эти диковинные и таинственные изразцы, если бы они даже вняли совету печника? Обычно заказчик махал рукой – так, баловство одно эти изразцы. Но глядели на Бандеру с еще большим уважением. Старику, как я заметил, льстило его несколько особое положение в общине и ореол некой таинственности вокруг его персоны. Временами Бандера впадал в задумчивость. Тогда темные глаза его становились туманными и грустными. Кончики пышных седых усов обвисали. Бросив все дела, дед сидел на завалинке своей «хаты», курил коротенькую тёртую трубочку, выпуская густые сизые клубы самосада. И вполголоса пел заунывные гуцульские песни. Впрочем грустил он недолго, пока тлела трубка.