Парочка хороших мыслей
Голос, пахнущий цветами. Маленькая рука теребит мою макушку.
– Бро-осили Тявку, бро-осили… Ути какие глазоньки грустные… Вот так вот Димуля наш поигрался и бросил, да?
Маленькая рука открывает дверь, благодарно машу хвостом, там, там, Дим, Дим…
Димка лежит на ковре, он теперь часто лежит на ковре, опутанный этим, который пищит, обнимает кого-то невидимого, широко раскрывает рот, высовывает язык.
– Дим! Дим!
Не слышит. Так далеко ушел туда, что не слышит, Дим, Дим…
Димка обнимает что-то. Сгущается беда, я прямо-таки чувствую ее в воздухе, она накатывает, хлопает крыльями…
– Дим!
Димка катается по ковру, скулит, извивается, падает на спину, сжимает что-то в брюках, там, там…
Беда приближается, я чувствую ее, но не вижу, не чую, ничего не могу сделать…
Там… там…
– Дим!
Димка вздрагивает, неужели услышал… нет, не услышал, другое что-то, так и есть, что-то там, там, в том мире, который я не вижу… Димка пытается сорвать с горла невидимые руки, не может…
– Дим!
Димка замирает, вытягивается на ковре, как-то нехорошо вытягивается, ступни врозь. Кидаюсь на того, который пищит, швыряю со стола со звоном и грохотом… р-р-р-вать…
– Да он вообще сдурел или как? А? Я вас спрашиваю, он вообще сдурел? Это чего теперь, кого там убьют, тот и тут тоже того, а? А чего мне не сказали? Слышь, этот-то ваш где, которому я платил? А то, я ему башку оторву, в жопу вставлю, чудо-юдо гороховое…
Большой голос ходит по комнате, говорит с кем-то, кого я не вижу, вот этого терпеть не могу, когда с кем-то говорят, а я не вижу… и чувствую, что тот, невидимый – злой-злой-злой…
– Злой! Злой! Злой!
Меня закрывают в комнате, в дом входит кожаный. И странно, что люди не видят, что он злой, злой же, а эта, пахнущая цветами, открывает ему дверь…
– Ну… все при всем, хозяюшка… готов ваш пасыночек…
– Чш-ш, вы тут не очень-то…
– Прослушивается?
– Да фиг его знает… но вроде бы да… чует сердце мое, нечисто тут у него…
– Ничего, живенько муженька к рукам приберете с вашей-то хваткою…
– Да тише вы при этих-то всех…
Обводит руками комнату. Я знаю, при ком при этих. Они здесь повсюду, на стенах, на потолках, маленькие, незаметные, опять же их не видишь, не слышишь, не чуешь, только знаешь – они есть, и от этого страшно…
– Ну вот… как просили…
– Мадам, что-то много даете…
– За службу хорошему человеку что бы не дать…
Ничего не понимаю, как всегда ничего не понимаю, что там делают эти, большие, высокие, живущие между двумя мирами, миром, который есть и миром, которого нет. Чувствую только одно, там, там, за дверью злой, злой… Проламываюсь в дверь, бросаюсь на того, кожаного, вонзаюсь в горло, он пытается стряхнуть меня, как Димка пытался стряхнуть с горла кого-то невидимого, не выпущу, не выпущу, злой, злой, злой… р-р-р-р-рвать…
2014 г.Зараза
Знаю, что мне осталось недолго.
Боюсь не успеть.
Они уже идут сюда. Они уже приходили вчера, я обещал, что перестреляю их всех, если войдут. Вроде бы убрались. Не знаю, надолго ли.
Они вернутся. Я знаю, они вернутся, чтобы сделать меня таким же, как они. Или уничтожить.
Они не стерпят, чтобы кто-то был не такой, как они.
– Тише, пацан, успокойся… ничего тебе не будет…
Пацан делает еще один шаг к краю крыши. Мотает головой.
– Тебя как зовут? – спрашивает Чижин.
Пацан снова мотает головой.
– Не подходите. Я прыгну…
– Ты… ты устал, ты… тебе передохнуть надо… пойдем… – говорит Чижин, – посидим, выпьем…
Делаем еще шаг. Пацан неловко подпрыгивает, исчезает за краем крыши.
Затухающий крик.
Вздрагиваю.
– Охренеть.
– Вот так оно и бывает… вон что зараза с людьми делает…
Киваю. В который раз хочу спросить, что за зараза. В который раз не спрашиваю.
Вот так оно все и начиналось. Когда я приехал в город, охваченный заразой.
Когда я еще был самим собой.
На улице натыкаемся на обугленные скелеты.
– Вот так они и умирают, – говорит Чижин, – сгорают изнутри.
– И… сколько это продолжается?
– Да полгода уже.
– Нет… от заражения и до…
– Недели две. Не больше.
– Воду проверяли?
– Да и воду, и воздух, и все на свете… нет, это не инфекция, тут другое что-то… мы уж так про себя говорим, зараза…
Знаю, что умру. Сегодня.
Может, завтра.
– Я их гоню, а ты стреляй, – говорит Чижин. Уходит на ту сторону дома, хлопает дверью подъезда. Крики, топот ног. Распахивается черный ход, бегут люди.
– Стреляю.
Ч-черт, промазал…
Ч-черт…
Девушка падает на тротуар. Подбил…
– Ну ты и снайпер… – фыркает Чижин.
Хочу сказать, что стрелял первый раз в жизни. Не говорю.
Чижин щупает пульс на шее девушки.
– Живая вроде… давай, бери тихонько… неси. Да не боись, укол часа два действует…
Чувствую смерть.
Она где-то рядом.
Они тоже где-то рядом. Они идут сюда.
За мной.
Не дамся.
Лучше смерть, чем…
– Показатели в норме… гемоглобин понижен, ну это у них у всех сейчас…
– Да ты на свой-то посмотри, – смеется Чижин.
– Лучше не смотреть.
Еще раз смотрю на показатели, черт возьми, должно же быть хоть что-то не так, должна же быть хоть где-то причина заразы… нет, ничего.
Просто человек вот так ни с того ни с сего сходит с ума.
Заглядываю к девушке. Сидит на полу, перебирает листочки с какими-то каракулями.
– Это что? – спрашиваю у Чижина.
– Вот так они с ума и сходят. Сидят над каракулями… вот эти вот листочки по всему городу собирают и сидят над ними.
– Интересно…
– Что интересного, ты давай заразу ищи… – Чижин напяливает пальто, хлопает меня по плечу, – я в центр на денек, ты тут за главного. Пошукай, может, еще чего обнаружишь. Дверь никому не открывай, тут по городу одни эти… зараженные…
Зараженные…
В спешке записываю свою историю. Боюсь не успеть.
В пустом городе без Чижина было страшно. То есть, не то что бывает, когда начальник тебя первый раз одного оставит, и на тебе все держится, и попробуй ошибись… а по-настоящему страшно. Какие-то всполохи света там, на улице. окрики. Шорохи.
Два раза стучали в дверь.
Я не открыл.
Она все так же сидела на полу. Жанна. То есть, тогда я еще не знал, что ее зовут Жанна. Смотрела на меня, потом снова наклонялась над своими бумажками. Потом снова на меня. и снова…
Какой-то ритуал. Как это бывает у сумасшедших, без конца повторяют одни и те же бессмысленные действия. Кивают головой. Раскачиваются из стороны в сторону. хлопают себя по коленям…
А потом она просунула листок через прутья решетки.
Протянула мне.
Жанна.
То есть, тогда я еще не знал, что она Жанна.
Я взял листок. На нем оказались все те же непонятные каракули. Хотел порвать листок, передумал.
Жанна…
Тогда я еще не знал, что она Жанна.
– Алло, Леш, как слышно-то?
– Плохо слышно-то!
– Ну и ладно, а ты как хотел… вот чего, Леш, ты эту девку там усыпи!
– Совсем?
– Я те дам совсем! Оперировать будем, кажется, понял я, откуда зараза-то эта идет!
Киваю невидимому Чижину. Наполняю шприц, заряжаю пушку.
Прохожу мимо стола, мельком смотрю на листок с каракулями.
Мельком смотрю…
Мельком…
Черт.
С ума я сошел, что ли…
Никакой ошибки быть не может. Вижу свое лицо.
Вот так – из черточек и каракулей складывается мое лицо.
Екает сердце. В голове набатом звучит одно-единственное слово – зараза.
Смотрю на Жанну, она понимающе кивает. Она видит, что я заражен.
Снова смотрю на бумагу…
Жанна…
То есть, тогда я еще не знал, что она Жанна.
– Эта где?
Чижин оторопело смотрит на меня. потом на камеру.
– Видите же, померла… сгорела… жуть такая…
Чижин еще раз смотрит на обугленный скелет.
– Во, блин… как чуяла девка. Да они и правда чуют… сами себя сжигают, с-суки…
Чижин уходит, бормоча проклятия. Перевожу дух. Спину прошибает запоздалый пот. Обошлось. Хорошо, что Чижин тупой оказался, не заметил, что скелет-то лежит обугленный, а ковер под ним чистехонький.
Подбираю бумажки с каракулями, листаю.
Листаю…
Ничего не происходит.
Хочу облегченно вздохнуть, напрасно я про заразу, мало ли что померещится…
Листаю…
Свет солнца к небесам приколоченИ пыль клубит, придорожная пыльИ там невидима у обочинРастет трава под названием Быль.Не каждый знает, на свете где жеДалече от безумной толпыИ в стороне от дорог проезжихРастет трава под названием Быль.Она пробилась здесь неслучайноЛихой насмешкой лихой судьбыИ знает все. И большие тайныХранит трава под названием Быль.Листочки выпадают из рук…
Они идут сюда.
Идут, чтобы сделать со мной то же, что они сделали с собой.
Я знаю, что я им не дамся.
Останавливаюсь перед очередной картиной.
Теперь я знаю, как это называется. Картины. Я читал.
Раньше я не знал, что такое – читать.
Раньше я много чего не знал.
Теперь вижу. Вижу женщину на портрете. Это называется портрет. Загадочно улыбается мне. волосы прикрыты странного вида накидкой.
Раньше я не видел всего этого, раньше я различал только пятна. Разноцветные пятна.
Открываю запыленные листочки на запыленном столе.
Читаю.
Но мы глядим на неё с опаскойИ недовольно мы морщим лбы,И люди тянутся к сладким сказкам,Забыв траву под названием Быль.И кто-то самодовольный и сытый,Судьбой жестокой жестоко бит,Велит полоть и нещадно вытоптатьВокруг траву под названием Быль.Века приходят – глухие, темныеСвет солнца над головой остыл,Никто не верит, никто не помнит,Что есть трава под названием Быль.Жанна…
Тогда я уже знал, что она Жанна.
– Вот, гляди, это круг, это Земля наша. Это круг побольше, это солнце. Земля вокруг солнца вертится…
Не выдерживаю.
Чушь полная. Видно же, что солнце вокруг земли… ты на небо-то…
Жанна смотрит на меня. Строго. Киваю. Уже привык ей верить. На слово. Сам еще толком мало что понимаю, зараза еще не зашла достаточно далеко.
– И вокруг луны земля вертится?
– Нет, луна вокруг земли…
Зараза…
– Раньше все зараженные были, – говорит Жанна.
– Когда раньше?
Жанна пожимает плечами. Не знает.
Остальные тоже не знают. Сегодня нас собралось семеро. Меня здесь недолюбливают, потому что я врач. И попробуй им объясни, что не собираюсь я лечить никакую заразу.
– А потом что-то случилось, – говорит Артур.
Он здесь за главного.
– Что случилось? – спрашиваю.
Артур не знает.
– Что, Леш, нашел я заразу-то, – Чижин хлопает меня по плечу.
Вздрагиваю.
– За… заразились?
– Тьфу на тебя, по доске постучи… заразился. Нашел я, откуда зараза эта идет…
– Откуда?
– От этих… листочков с каракулями.
Книги, – думаю про себя.
– Вот-вот, от них все. Поуничтожить, и дело с концом. сегодня и займемся.
Лихорадочно думаю, как предупредить Жанну. И всех, всех…
– Будем держать оборону, – говорит Артур.
Киваю. Артур сегодня мною доволен. Наконец-то я понял модель расширяющейся вселенной.
У Артура уже синие пятна на коже. Значит, ему осталось недолго.
У Жанны тоже синие пятна. Стараюсь об этом не думать.
– Ну, вот видишь, у человека в черепе тут штука такая есть, – показывает Чижин, – крохотная… вот… у самого основания…
Мозг – думаю про себя.
– А у зараженных эта штука на весь череп разрастается. Так вот, дрянь эту удалить, разрастаться нечему будет.
Снова киваю.
– Профилактическая операция… всем новорожденным. И дело с концом.
Молчу.
– Вчера наши облаву устроили, зараженных наловили… вырезал я им эту хрень из черепа, ты прикинь, прошло все… дурь эта…
Холодеет спина.
– А посмотреть на них… можно?
– Нужно.
Чижин толкает дверь, оглядываю двух девчонок, я их узнаю, они меня нет. смотрят на экран, показывают на цветные пятна.
– Ня?
Соглашаюсь:
– Ня.
Вторая девчонка прижимает к себе плюшевого медведя.
– Ми-ми-ми.
Выжимаю из себя улыбку:
– Ла-айк.
Я их знаю. Инга и Света.
Они меня уже не узнают.
– Ну все, давай… в операционную, – командует Чижин.
– З-зачем? Они же уже…
– Да что они… там вон еще сколько… готовь пушку.
Наполняю шприц. Заряжаю пушку.
Идем с Чижиным к камерам.
Вижу Жанну.
Стреляю в Чижина, он еще оборачивается, еще пытается что-то сказать.
Падает.
Жанны не стало через два дня. Артур умер раньше.
– Раньше люди не умирали от этого, – говорит Жанна.
– Совсем?
– Ну… лет сто жили… с заразой.
– А почему сейчас…?
– Что-то случилось.
Жанна не знает, что. Никто не знает.
Мне сказали, чтот древние города построили люди.
И еще много чего построили люди.
Тогда.
В те времена.
Они идут сюда.
И смерть идет сюда.
Ко мне.
Думаю, кто кого опередит.
Оствляю записи – тому, кто сможет прочитать.
Жанна…
Мысли путаются.
Может, кто-то поймет, что случилось тогда. И что было тогда. И как это было.
Жанна…
Может быть…
Они идут сюда…
Смерть идет…
2013 г.Неразрушенный город
Я тогда подумал, что он сошел с ума.
Главное, я тогда еще толком не знал, что с ума можно сойти. И что вообще есть какой-то ум.
Но тогда я сразу подумал – он сошел с ума.
Когда мой учитель прицелился в неё, легкую, воздушную, идущую к нам по тропе.
– Вы… вы что? – только и успел спросить я.
Он спустил тетиву.
Несостоявшаяся гостья упала с простреленным горлом.
– Вы с ума сошли – сказал я.
Вот это я хорошо помню, как сказал – вы с ума сошли. Сказал учителю, на которого раньше и взглянуть боялся, не то, что там что-то спросить.
Помню.
Её тоже помню – маленькую, хрупкую, как она шла к нам по тропинке, еще несла что-то, то ли корзину с фруктами, то ли еще какие-то подарки, цветы, что ли.
Говорила что-то…
– Ой, здравствуйте, насилу до вас добралась по буеракам!
Нет, не то.
– А можно к вам?
Тоже не то.
– А классно вы тут устроились!
И не так. Не знаю, как. Не помню. Голос помню, живой, звенящий, пропитанный солнцем – а слова теряются в прошлом.
А вот со словами учителя наоборот. Хорошо помню, как заворачивал её в простыни, как зарывал её в пустыне – все еще миловидную, все еще не утратившую своего обаяния – приговаривал мне:
– Никогда… никогда таких не подпускай к своему городу. Ты слышишь – никогда!
Я даже не спросил, почему. У учителя нельзя было спрашивать – почему. Там вообще нельзя было задавать вопросов.
Потому что город рождается в тишине.
Учитель…
Он учил меня строить города.
Нет. Не так. Невозможно научить строить город.
Я учился у него…
Тоже не так.
Я просто смотрел. Осторожно. Издалека. Из пустыни – боялся подойти к той невидимой границе, где кончается пустыня и начинается город.
Проще написать – он прогонят меня и бил меня палкой. Но это будет неправдой. Он просто сразу установил какую-то неуловимую границу между нами – границу, которую нарушать нельзя. Я научился чувствовать дни, когда работа у него не клеилась, и нужно было уйти подальше и не смотреть. Я также чувствовал дни, когда работа кипела ключом, и учитель сам хотел, чтобы кто-то наблюдал его труд.
Учитель…
Я не помню его лица.
Может, потому, что так ни разу и не взглянул в его лицо.
Память вообще скупа со мной, прячет от меня то, что мне важно, и выдает какие-то совершенно ненужные образы.
Например – мой первый город.
То есть, первый свой город я не помню – первые свои города люди строят еще когда только-только поднимаются на ноги, делают первые шаги, кладут камень на камень. Я имею в виду первый город, который не упал, не разрушился, не рассыпался в прах, как только дунуло на него беспощадное время.
Учитель видел мой первый город. Кажется, это был первый раз, когда учитель посмотрел на меня. И когда он подошел ко мне, первый раз нарушил какую-то неуловимую грань между нами. Поправил там, переделал здесь – и мой город ожил, заиграл новыми красками.
– Вам нравится? – спросил я.
И тут же зажал ладонями рот – город вздрогнул, вспугнутый моим голосом.
– Хорошо. Только…
Мастер не договорило, махнул рукой, мол, позже поймешь. Я просил его объяснить сейчас, сейчас, – тогда я не знал, что всему свое время, что я не понял бы и половины его объяснений.
Учитель…
Я так и не видел толком его лица – даже когда закрывал ему глаза в день его смерти.
Я сидел на пепелище своего города – города, в который вложил всю сою жизнь и всю свою душу. Я еще пытался восстановить что-то, еще выискивал что-то среди руин, вставлял в погнутые витражи оплавленные стеклышки, – которые выпадали вновь.
Странно, что в этот момент я меньше всего думал о городе.
Я думал о ней.
О том, что она ушла.
Пытаюсь вспомнить, как она пришла первый раз, как я пустил её в город. Да нет, не пустил, она никого не спрашивала, она вошла сама. Как перебирала башни, шпили, я все хотел ей сказать, то нельзя этого делать, не любят города, когда на них смотрят – не то, что трогают. Так и не сказал. Да она и не делала им больно, как-то умела она прикоснуться к городу, и не сделать ему больно.
– Слушай, классненько у тебя получается, а?
Слова в памяти.
Её слова.
Я перебирал остатки города – который невозможно было восстановить. Я уже знал это. Ставил камень на камень – и думал о ней.
Почему-то надеялся, что она вернется.
Надежда – столь же безумная, как надежда на то, что город отстроится снова. Даром, что уже сделала все, что могла, поиграла с моим городом, который разрушился от её прикосновений, вынула драгоценные камни из стен, сняла золотое солнце с самой высокой башни, надела себе на цепочку, как медальон.
Она бросила меня и мой город, нашла нового строителя – где-то там, по ту сторону пересохшей реки. Она вошла в его город – так же легко и смело, как входила в мой.
Слова учителя в памяти:
– Никогда… никогда не подпускай их… к городу.
– Воды испить можно?
– А?
– Воды-то хоть испить можно?
Он стоял возле руин моего города, – одинокий странник, пришедший из ниоткуда. Я показал ему то, что осталось от моей столицы, объяснил, что на обугленном пепелище не найдется ни глотка воды.
– И давно ты так… на руинах?
Я пожал плечами. Я потерял счет времени, – может, прошли года, а может, миллиарды лет.
– У меня тоже так было, – сказал он.
Я молчал.
– Тоже так было… хочешь, можешь всю жизнь так… хочешь, можешь заново…
Я объяснил, что у меня не хватит сил сделать что-то заново.
– Я тоже так думал… а потом ничего..
– Здесь? На руинах?
– Нет, лучше новое место найди…
Я не помню, как нашел новое место. Я не помню, как начал складывать камень на камень – потихоньку, шаг за шагом. Тогда всё было как во сне. Очень постепенно ко мне стала возвращаться жизнь, если это вырастание из пепла можно было назвать жизнью.
Я построил город.
Из пепла, из праха, из песка – я построил город.
Город получился даже лучше тех городов, что были у меня до того – чему-то меня научила эта история с погибшим градом. Да и видно было, что строил его не маленький мальчик, не отрок, не неопытный юноша – умудренный годами мастер. И все-таки город был чуть хуже. Не было в нем какой-то непосредственности, чистоты, какая бывает только в молодости, когда еще не знаешь, что кто-то может прийти и разрушить твой город.
Солнце отражалось на высоких шпилях, и часы на главной башне возвещали колокольным звоном полдень и полночь.
Я замер.
Я не верил своим глазам.
Нет. Никакой ошибки. Она шла ко мне по почти невидимой тропе, песок пустыни бережно хранил каждый её след. Шла, легкая, летящая, несла в руке корзину с чем-то манящим, махала мне рукой…
– Наконец-то до вас дошла… думала, и не найду вас…
Я натянул тетиву…
– Да вы что?
Никогда… никогда… – голос учителя, бережно сохраненный памятью.
– Да вы постойте, я…
…тетива рвется из рук, стрела вонзается в горло несостоявшейся гостье.
Мне дышит в спину город.
Спасенный город.
Заходит солнце, тянутся длинные тени за край земли.
А дальше нужно что-то делать, нужно рыть могилу очередной жертве. Укрывать могилу цветами, как делал учитель.
Иду к жертве. Почему-то хочется первым делом завернуть её в простыню, не видеть остекленевших глаз на бескровном лице.
Заворачиваю тело в простыню, что-то падает на песок.
Не верю своим глазам.
Ключ.
Еще утешаю себя, успокаиваю, ну и что, что ключ, мало ли, подумаешь, какой может быть ключ – но уже вижу.
Ключ.
От города.
Наклоняюсь, пытаюсь докричаться до той, которая меня уже не слышит.
Когда-нибудь я найду этот город.
Или города – мне кажется, у неё было много городов.
Обязательно найду.
Волнуюсь, как-то примут чужой осиротевший город мои города.
Кажется, зря волнуюсь.
Примут.
Они же не люди.
2014 г.Вера для шамана
Опасность, опасность, опасность…
Я еще не понимал, в чем дело, а моя интуиция уже вопила во весь голос – опасность, опасность…
Снова посмотрел в окно, ничего не увидел, вроде бы военные самолеты не летят, танки по площади не едут, две собачонки сцепились в скверике, вслед за ними сцепились их хозяева – но это все не то, не то…
И тут я спохватился – она.
Опять она, опять идет сюда, поднимается по ступенькам – ко мне. боже мой… Ага, пронюхала что-то, учуяла, ладно, не мое дело… Главное – начисто все отрицать, да вы что, девушка, я вас первый раз вижу, не было у нас ничего…
А ведь было…
Была она у меня – полгода назад. Во мне все так и всколыхнулось, когда я ее увидел, на точеных каблучках, в норковой шубеечке, золотые перстенечки на лапках… Хорошая дамочка из хорошей семьи, вот такие ко мне и ходят.
– День добрый, – надеваю дежурную улыбку, – чем могу быть полезен?
– Ой… а вы судьбу мне можете предсказать?
– Конечно, без проблем, всем предсказываем, точность восемьдесят восемь процентов, предоплата пятьдесят процентов.
– Пятьдесят… – она захлопала длиннющими ресницами, – а… если платить надо восемь тысяч, то пятьдесят, это сколько… это шестнадцать тысяч, да?
– Что вы, всего четыре…
Посмеиваюсь. Сейчас бы забрал у нее шестнадцать штук, она бы и не пикнула… Ладно, я, конечно, наглый, но не до такой степени.
– Три… четыре. А на десять лет вперед предсказать можете?
– Без проблем, – снова дежурно улыбаюсь, – только… мне годик-два жизни у вас взять придется.
– Ой… а это как?
Снова хлопают длинные ресницы.
– Да… не бойтесь, это не больно… Мне это, понимаете, нужно, чтобы посмотреть вашу жизнь, линии судьбы, вероятности событий… Не бойтесь, я вам потом эти два годика верну, по электронке скину… вы их потом раскройте файлы эти, и годы жизни к вам вернутся…
– Ой… страшновато как-то…
– Да что страшновато, у нас все без обмана, вот, я вам даже чек распечатаю, что два годика жизни взаймы у вас взял…
Включаю кассовый аппарат, одновременно кладу ладонь на холодный лоб девушки, пудрой он посыпан, что ли, неважно… Считаю секунды, мир темнеет перед глазами, мне кажется, что я задыхаюсь… Это пройдет, пройдет…
– …все, – долго не могу найти свою руку, убрать ее со лба гостьи, долго раскачиваюсь в кресле, долго возвращаюсь в этот мир, который никак не хочет обретать привычные очертания, – та-ак… – делаю вид, что задумываюсь, – ну… в ближайшие десять лет вы поступите в престижный ВУЗ и с отличием его закончите. Там же, в ВУЗе встретите свою вторую половину, свою судьбу…
– А какой он будет? – огромные глаза вспыхнули.
Та-ак… что бы еще ей напророчествовать, девочке этой… Что девушки в таком возрасте хотят, о чем мечтают, черт их знает… про мужчину я вроде, правильно угадал, даже образ ей понравился…
– Та-ак… вижу, что вас ждет большой успех на сцене… вы же поете?
– Немножко, – она смутилась.
Знаем мы это немножко, горланишь на вечеринках, душа компании… Ни слуха ни голоса, ворона каркнула во все воронье горло… Неважно, главное, красиво наврать тебе…
– Что-то у вас тут с бизнесом связано… фирму свою откроете, что ли… а, свою линию косметики…
Она зарделась. Ага, опять угадал… И вот вся наша жизнь, приходят люди, люди и люди, просят предсказать что-то, подправить судьбу, а мы всегда пожалуйста, к вашим услугам, только дайте нам годик-два вашей жизни, мы посмотрим… Мы вам потом вернем…