Этюд в тонах Шарлотты
Я скривился.
– Кровь давно засохла, – добавила она таким тоном, как будто это меняет дело.
То, что я все-таки послушался, наглядно показывает, насколько я был вымотан.
– Как дела с… тем, что ты там делаешь? Кстати, что ты нашла?
– Двенадцать минут, – сказала она и вернулась к своим опытам.
Я ждал. С нетерпением.
– Не люблю строить гипотезы, не располагая достаточным количеством фактов, – произнесла наконец Шарлотта. – Но моя находка говорит о том, что наш убийца не собирался полагаться на случай. Он использовал минимум два, а то и три вида яда.
– Яда? – переспросил я с нескрываемым облегчением в голосе.
Я вообще ничего не знал о ядах, а значит, никак не мог быть связан с убийством Добсона.
А вот Холмс могла.
Я сглотнул.
– Я думал, ты на втором курсе. У тебя же еще не было химии.
– Здесь не было, – сказала она, держа пипетку на свету. – Но когда-то я занималась с репетитором.
Ну конечно. Я снова вспомнил слова моей матери о том, что Холмсы с рождения дрессировали своих детей на предмет дедукции. Интересно, чему еще научилась Шарлотта в своем огромном пустынном поместье в Сассексе.
Она прочистила горло.
– Как защищать себя. Как бесшумно передвигаться по комнате, как обнаружить все возможные выходы из помещения за считаные секунды. Планы целых городов, начиная с Лондона, включая названия всех фирм на каждой улице, и как быстрее туда добраться. Как разгадать мысли и поведение других. Благодаря этому можно определить их мотивы. – На мгновение ее глаза потемнели, но лицо прояснилось так быстро, что я решил, будто мне померещилось. – Ну и по обычной школьной программе меня тоже обучали. Такого ответа достаточно?
Я не представлял, как разговаривать с человеком, который читает твои мысли.
– Звучит невероятно, – сказал я искренне, – но не уверен, что хотел бы всегда знать, о чем думают другие. Откуда они, чего они хотят. А как же тайна?
Она пожала плечами, как мне показалось, с напускным равнодушием.
– Ну, не у всех же тяга к анализу. Но у нас в семье не любят хранить тайны. Мы любим их разгадывать.
Я хотел задать еще пару вопросов, но усталость взяла свое. Я попытался подавить зевок.
– Сколько времени?
– Восемь, – ответила она, капая прозрачной жидкостью на стекло. – С минуты на минуту всем придет оповещение, что занятия отменяются из-за убийства. Думаю, факультативную консультацию с психологом мы можем пропустить.
– Разбуди меня часа через два. – Мне пришлось свернуться клубком, чтобы поместиться на диване.
Натягивая на себя куртку, я на секунду поймал внимательный взгляд светлых глаз Холмс, но она быстро отвернулась.
Я проснулся в холодном поту, во рту был неприятный привкус. В кармане жалобно пропищал мой телефон, предупреждая, что батарея вот-вот сядет. Мгновение я с ужасом пытался сообразить, где я. Я посмотрел вверх, увидел изогнутые кончики хлыстов для верховой езды и вспомнил. Наверное, как-то неправильно, что меня это успокоило.
– Опыт длится уже час, – сказала Холмс из-за стола с химическим оборудованием.
В таком виде я никогда еще ее не видел: рукава куртки закатаны по локоть, волосы распушились от жары в нашем крошечном закутке.
– И ты меня не разбудила? Который час вообще?
– У тебя на руке часы.
– Холмс, сколько времени?
Она посмотрела на меня отрешенным взглядом:
– Семь?
Я выругался и принялся выковыривать телефон из кармана. Без пяти двенадцать. Мне пришло сообщение от школы, что все занятия отменяются, а в медсанчасти можно получить помощь психолога. И еще тринадцать пропущенных вызовов. Десять из них были от моего отца, как минимум два из Англии – «номер не определен», – и один с незнакомого местного номера. Я прослушал сообщение с голосовой почты.
«Это детектив Шепард, мне нужен Джеймс Ватсон…»
За столом Холмс рассматривала дно колбы Эрленмейера.
– Желтый осадок, – сказала она больше самой себе, чем мне. – Великолепно. Просто идеально.
Фальшиво напевая себе под нос, она перелила раствор в пробирку, закупорила ее и опустила в карман.
Я дослушал сообщение Шепарда, чувствуя, как от страха скрутило живот.
– Где здесь уборная? – сонно спросил я. – Мне надо умыться.
Она молча показала на раковину в углу, и я ополоснулся холодной водой.
– Судя по тому, что сказал детектив, – начал я, – они уже пообщались с моим отцом, который, видимо, считает, что я уже лезу в петлю, поэтому мы все встречаемся в моей комнате через тридцать минут. Что я ему скажу?
Конечно, этот вопрос был риторическим, хоть и весьма деликатным, но Холмс отошла от стола и села на потрепанный подлокотник дивана.
– Твоему отцу? – спросила она, и я кивнул. Ее сложенные в замок руки лежали у нее на коленях, и я заметил мелкие шрамы на внутренней стороне одного из локтей. Тут я вспомнил слова той рыжеволосой, что ее деньги уходят ей в вену.
– Я не видел его с двенадцати лет.
– Расскажешь почему? – спросила Шарлотта.
Было ясно: она знает, что так должны вести себя друзья – проявлять интерес к жизни друг друга, выслушивать, если друг расстроен, – и изо всех сил пытается это изобразить. Но так же ясно было, что она предпочла бы прогуляться по оголенным проводам.
Впрочем, она могла спросить и развлечения ради. Черт ее разберет.
– Лучше ты мне расскажи, – ответил я. – Я уверен, ты уже кое о чем догадалась. Прочитала по невидимым следам на моем мизинце.
– Вообще-то это не шутка.
– Знаю, – отозвался я. – Но, может, к этому лучше относиться попроще. Нам обоим.
– Попроще? – вздохнула Холмс и бросила мне куртку. – Поторапливайся, а то опоздаем.
Резкий ветер гулял по двору, но небо над головой было пронзительно-ясным. Ученики, сбившись в группы по два-три человека, прятались от холода. Проходя мимо, я успел заметить, что некоторые плакали не стесняясь; первокурсники, вероятно даже не знакомые с Добсоном, обнимали друг друга.
Но когда показались мы с Холмс, они просто… забыли про все. Забыли про свои разговоры, про слезы и душераздирающие истории. Один за одним, они поворачивались к нам; послышался шепот.
Своей миниатюрной белой ручкой Холмс взяла меня под локоть и потащила вперед.
– Так вот, – заговорила она быстро. – Твои родители англичане, но вырос ты в Америке; это мне рассказывали про тебя дома. Акцент у тебя слабый, но интонации чисто лондонские. Лондон ты, конечно, обожаешь; моя манера речи напомнила тебе о нем, это было у тебя на лице написано. Похоже, ты провел там очень важный для тебя период жизни. Учитывая тот факт, что ты сейчас сказал «уборная», а не «туалет» и кое-какие другие примеры, ты стараешься избегать сленга – наверное, чтобы не пришлось выбирать, кем быть: англичанином или американцем. Получается, ты переехал в Лондон лет в одиннадцать или двенадцать. Я права?
Я ошалело кивнул.
Непросто было все это слушать. Непросто было смириться с тем, что любое из моих бездумно брошенных слов или действий говорит о моем прошлом – надо просто знать, куда смотреть. Но еще сложнее было в тишине идти по двору, пока вся школа играет в судью, присяжных и палача. Мне кажется, она понимала это. Потому и приберегла свою речь для улицы: чтобы убить двух зайцев, так сказать.
– Эта куртка досталась тебе от кого-то. Она была сшита в семидесятые, судя по крою и этой ужасной коричневой коже; в целом, конечно, на тебе сидит хорошо, но чуть широковата в плечах. Я бы сказала, что ты купил ее в секонд-хенде – винтаж, все дела, – но остальная твоя одежда не старше двух лет. Так что либо куртка перешла к тебе по наследству, либо это подарок. – Она засунула руку мне в карман и вывернула его. – Пятна от фломастера, – сказала она довольно. – Я увидела их еще на диване. Сомневаюсь, что прошлой зимой ты таскал с собой маркеры. Нет, скорее всего, куртка была у тебя дома еще в детстве, и либо ты, либо твоя младшая сестра как-то раз сделали из нее костюм учителя рисования.
– Я не говорил тебе, что у меня есть сестра, – сказал я.
Она кинула на меня сочувственный взгляд:
– Это и так понятно.
– Ладно, куртка моего отца. – Довольно неприятно, когда тебя вот так препарируют. – И что?
– Ты носишь ее, – сказала она. – А это значит, что ты не испытываешь к нему ненависти. Это было бы слишком просто. И здесь уже нужно углубляться в психологию, но, извини, я ее не выношу. Могу только предположить, что ты ее носишь, потому что где-то глубоко внутри скучаешь по нему. Ты переехал в Лондон, когда тебе было двенадцать, но твой отец остался здесь. Ты называешь его «мой отец»; ты не говоришь «папа». Само упоминание о нем тебя напрягает; ну а поскольку мы уже выяснили, что он тебя не бил, думаю, твой страх породило долгое молчание. Ну и последнее – твои часы.
Мы почти дошли до Миченер-холла, и Холмс остановилась, протянув руку. Похоже, выбора у меня не было: я расстегнул ремешок и передал ей часы.
– Это первое, что я заметила при встрече с тобой, – сказала она, изучая их. – Они гораздо дороже, чем все остальные твои вещи. Слишком большой циферблат. И гравировка сзади – да, вот и она: «Джейми на его шестнадцатилетие, с любовью ДВ, ЭВ, МВ и РВ».
Глаза Шарлотты светились – не от радости открытия, а от удовольствия снова оказаться правой, – и тут я начал понимать, каково это – ненавидеть ее.
– Продолжай, – сказал я, лишь бы это все поскорее закончилось.
Она стала загибать пальцы.
– Детское прозвище, которое ты теперь не переносишь, – значит, сейчас он мало о тебе знает. Чрезмерно дорогой подарок для подростка? Многолетнее чувство вины. Но главное здесь – имена. Это подарок не только от него; он хотел подчеркнуть, что он от всей семьи. Его новой семьи. Твою мать зовут Грейс, мне тетя говорила. Так что «Э» – это… допустим, Энн, а «МВ» и «РВ» – твои брат и сестра по отцу. Даже его подарок тебе на день рождения – это нелепая попытка купить твою любовь. Вы не разговаривали годами, потому что он, скорее всего, изменял твоей матери с… Энн? Элис? Когда твои родители развелись, он остался в Америке и завел новую семью. Бросив, как тебе показалось, тебя и твою сестру.
Но твоя мать не держит на него зла: она не заставила тебя убрать этот нелепый подарок подальше, пока ты не подрастешь. Эти часы стоят не меньше трех тысяч. Нет, она позволила тебе их носить. Несмотря на развод, они сохранили хорошие отношения; наверное, она рада, что он живет своей жизнью, так как сама она стала жить ею еще до того, как их браку пришел конец. В любом случае она бы расстроилась, узнав, что вы с ним не ладите – мальчику нужен отец, и все такое. Твоя мачеха, должно быть, моложе ее, но не настолько, чтобы вызвать ее недовольство.
– Эбигейл, – сказал я. – Ее зовут Эбигейл.
Холмс пожала плечами; это была мелочь.
Во всем остальном она попала в точку, в десятку, в яблочко.
Холодный ветер ударил мне в лицо и растрепал ей волосы, так что я не видел ее глаз. – Знаешь, прости, – сказала она так тихо, что я едва расслышал. – Я не хотела… задеть тебя. Это просто то, что я увидела.
– Я знаю. Отличная работа, – ответил я, и это было правдой.
На самом деле я злился не на Шарлотту, а на само то, что мне пришлось вспомнить все, сделанное моим отцом. И на то, что мне до сих пор от этого больно. Еще я злился на себя за то, что мне страшно даже смотреть на эти тяжелые деревянные двери Миченер-холла и думать о тех, кто ждет меня внутри. Мой отец. Детектив. Я невиновен, напомнил я себе.
Почему же мне так паршиво?
Она снова взяла меня за руку.
– А еще ты носишь эту куртку, потому что считаешь, что похож в ней на Джеймса Дина, – сказала она, когда мы вошли. – Глаза – да, но у тебя совсем другой подбородок, и хоть ты и симпатичный, но не похож на страдающего актера. Больше на поджарого библиотекаря. – Она задумалась на секунду. – Что, наверное, не так уж и плохо.
Нет, никто, кроме меня, не стал бы терпеть эту девушку.
– Ты ужасна, – сказал я и тут же все ей простил.
– Вовсе нет. – На ее лице было написано облегчение. – Что во мне ужасного? Давай примеры. По пунктам.
– Джейми? – раздался робкий голос у меня за спиной. – Это ты?
Я обернулся. Передо мной стоял мой отец.
Три
Всю жизнь мне говорили, что я – копия своего отца, и вот теперь, через годы разлуки, я отчетливо это видел. Темные непослушные волосы – правда, у него на висках уже пробивалась седина, – такие же темные глаза, упрямый подбородок. Упрямство Ватсонов, говорил он мне много лет назад, отлично сочетается с их тягой к приключениям. Что ж, вот до чего эта тяга меня довела: мертвый урод-женоненавистник, я – главный подозреваемый, и теперь меня ждет допрос в присутствии отца, с которым я почти не общаюсь. Детектив Шепард застыл в нескольких шагах за моей спиной. Видимо, кто-то поведал ему нашу семейную историю, и он решил дать нам двоим немного времени. Где-то на заднем плане шумно возилась с электрическим чайником миссис Данхэм. На ее столе уже выстроились в ряд разнокалиберные кружки.
– Я завариваю чай, – зачем-то пояснила она. – Здесь столько англичан. Полагаю, он будет кстати.
Что ж, не так уж далеко от истины.
– Ура, – хором сказали мы с отцом.
Сидящая рядом со мной Холмс тихо усмехнулась.
Глаза отца загорелись при взгляде на нее – очевидно, он лихорадочно подбирал слова.
– Ну, Джейми, может, представишь меня своей девушке?
Шарлотта вцепилась в мою руку – думаю, от ужаса. Смелости поглядеть ей в лицо мне не хватило.
– Это Шарлотта Холмс, – сказал я тихо. – И она не моя девушка.
Не знаю, на какую реакцию я рассчитывал. Мать сжала бы губы и промолчала, чтобы потом высказать мне свои претензии один на один. «Она какая-то бледная и недружелюбная, тебе не кажется?» И потом, категорично: «Знаешь, с ней тебя ждет одно разочарование».
Отец же пришел в восторг.
– Шарлотта! Великолепно! – воскликнул он и, к нашему с Холмс изумлению, крепко ее обнял. Она даже пискнула. Я и не думал, что Шарлотта способна издавать такие звуки. – Знаешь, я присылал сыну все упоминания в прессе о тебе. Твоя работа над делом о бриллиантах Джеймсона была изумительной, да еще и в таком юном возрасте! Ты ведь помнишь эту историю, Джейми? Как она подслушала разговор своего брата Майло со Скотленд-Ярдом. Спряталась за диваном в библиотеке, так это было? После чего цветными карандашами написала им письмо, где подробно рассказала, как найти украденное. Изумительно.
После этого сообщения отец отпустил Шарлотту, и она слегка покачнулась.
– У меня никогда не было цветных карандашей, – пробормотала она, но отец, похоже, не услышал. Миссис Данхэм, посмеиваясь, сунула ей в руки кружку с чаем.
– Погодите. – Детектив Шепард прокашлялся. – Так вы та самая Холмс? Тогда, получается, вы…
– Да-да, – перебил мой отец, махнув рукой. – Тот самый Ватсон. Давайте уже сядем и разберемся со всем этим. Джейми, где твоя комната? Я так понимаю, наверху. – И он направился к лестнице.
Детектив последовал за ним.
– Ей и правда было десять? – спросил Шепард, и смех моего отца эхом прокатился по лестнице.
Холмс оторопело вцепилась в свою кружку:
– Он меня обнял.
– Знаю, – сказал я, направляясь следом за ними.
– Кажется, он может начать мне нравиться, – уныло произнесла она.
Я вернулся и принялся подталкивать ее вверх по лестнице.
– Не расстраивайся, – ответил я. – Он всем нравится. Кроме меня.
Первое, о чем известил нас детектив, – у нас обоих есть алиби на прошлый вечер, спасибо нашим соседям. Второе – эти алиби не имеют никакого значения.
– Опираясь на данные судебной экспертизы, – говорил он, усевшись в мое рабочее кресло, – мы рассматриваем несколько версий. И мы не сужаем круг до одного лишь вчерашнего вечера. Я хочу услышать полную историю того, что произошло между вами и Ли Добсоном. А еще мне крайне интересно, как это вы вдруг стали друзьями не разлей вода, несмотря на то что все вокруг утверждают обратное. – Прищурив глаза, он посмотрел на Холмс, потом на меня. – Я не планировал допрашивать вас вместе, и не уверен, что имею право. Мисс Холмс, поскольку ваших родителей здесь нет…
– Проверьте свою электронную почту, – сказала она спокойно. – Там письмо от моих родителей, они разрешают мистеру Ватсону выступить в роли моего опекуна.
Пока Шепард доставал свой телефон, мой отец вытащил блокнот и ручку из внутреннего кармана пиджака.
– Вам не нужно ничего записывать, – удивленно сказал детектив.
– О нет. Это я для себя. – Отец улыбнулся. – Интересуюсь преступлениями.
Шепард взглянул на меня в надежде на помощь, я же только пожал плечами, усаживаясь на кровать. Не мне указывать отцу, что делать.
Холмс довольно быстро рассказала свою версию событий. Она приехала сюда учиться, Добсон сразу начал к ней приставать. (Что он обзывал ее наркошей, она, понятное дело, упоминать не стала, но я видел, как она одергивала рукава, пересказывая то, что он ей говорил.) Она никогда прежде не училась в колледже и, по ее словам, не знала, как быть с его домогательствами. Другие все это тоже видели – она назвала Лену и своего брата на случай, если Шепард захочет проверить ее слова.
– Но смерти я ему точно не желала. – В ее голосе зазвучала сталь. – Конечно, я хотела, чтобы он прекратил.
Но, честно, я была в норме. Его поведение особо не повлияло на мою жизнь.
Я вспомнил, как она насторожилась, когда я впервые подошел к ней во дворе. «Кто подкинул тебе эту идею? Добсон?» Но не мне ее судить, так как и я, когда настала моя очередь, тоже не был абсолютно честен. Да, я действительно врезал Добсону, потому что он оскорбил девушку, друга семьи, и при этом никто другой его не остановил. Да, есть и другие способы разбираться с проблемами; и, да, если бы я мог повернуть время вспять, то решал бы вопрос словами, а не кулаками. (Ложь.) Мы с Холмс поссорились, причем у всех на глазах, но я заверил детектива, что на следующий же день отыскал ее, чтобы все уладить. (Ложь.) Я видел, что мой рассказ вызывает у отца горячее одобрение, которое он тщетно пытался скрыть. Когда я описал свой правый хук Добсону в подбородок, он что-то записал в блокнот, еле сдерживая ухмылку. Честно, с таким примером для подражания удивительно, что я до сих пор не сел за решетку.
Детектив в свою очередь задавал нам простые вопросы, крутя в руках свой диктофон: мы дали разрешение на аудиозапись. Наконец я рассказал, что утром смылся из своей комнаты, чтобы проведать Холмс (отчасти правда), что мы в итоге спрятались в ее лаборатории от наших одноклассников (правда, хоть порядок действий и нарушен), и умолк. Шепард демонстративно пролистал свои записи.
– Думаю, на этом всё, – сказал он, и я потянулся за своей курткой. Но не успел встать, как он поднял руку.
– Хотя нет, не совсем: когда мы обнаружили тело Добсона, в руках он держал библиотечный экземпляр «Приключений Шерлока Холмса». С закладкой на кое-каком рассказе. А еще у вас с ним был секс. С Добсоном. – Лицом он повернулся к Холмс, но глазами следил за мной. Мой отец перестал записывать.
Такого поворота я не ожидал.
Меня бросило сначала в холод, потом в жар. Я даже подумал, что сейчас меня стошнит на ковер. Значит, Добсон не врал. Толстошеий, хрюкающий Добсон, который однажды хвастался тем, что дрочил в общей душевой. Я был готов его убить. Поймать и задушить голыми руками, даже если для этого придется сначала его воскресить.
Я почувствовал, как Холмс рядом замерла.
– Да, был, – признала она.
Сквозь знакомый до боли рев крови в ушах я услышал голос детектива:
– Тогда почему вы решили скрыть этот факт? И не только от меня. Судя по всему, ваш друг тоже не в курсе.
Я втиснул кулаки себе под колени. Я дышал вообще? Трудно сказать. Да и какая разница.
– Потому что в тот раз я приняла довольно большую дозу окси[7],– холодно ответила она, – и если бы это вскрылось, меня отчислили бы. Что вам на самом деле следовало бы спросить – это был ли половой акт совершен по обоюдному согласию. Учитывая мое состояние – не был. – Она замолчала. – Еще вопросы?
На последнем слове ее голос сорвался.
Тут мне пришлось выйти.
Я бродил по коридору туда-сюда, и меня трясло. Если у меня еще не было репутации агрессивного придурка, то теперь я ее точно заработал: Питер, в банном халате и c принадлежностями для душа в руках, показался в дверях своей комнаты, но, увидев, как я бью кулаком в стену, тут же шмыгнул обратно. Послышался щелчок замка.
Вот и хорошо, подумал я. Первый, кто не так на меня взглянет, получит то, что предназначалось Добсону.
Ну а Холмс… думать о ней было невыносимо. Конечно, то, что она на тяжелых наркотиках, не было новостью: и без школьных слухов я был в курсе долгой семейной истории Холмсов с кокаином и клиниками реабилитации. Если верить рассказам моего прапрапра-прадедушки, Шерлок Холмс всегда обращался к своему семипроцентному раствору, когда у него не было дела. Он говорил, что ему нужна стимуляция, и доктор Ватсон сопротивлялся лишь для видимости. Шарлотта же выбрала окси. Очевидно, в этой семье остаются верны старым привычкам.
Но я не мог перестать представлять себе, как Холмс лежит на этом продавленном диванчике в своей лаборатории, томно прикрыв лицо одной рукой, а рядом валяется пустой пластиковый пакетик. От этой картины мне скрутило живот – ее глаза неестественно блестят, лоб покрыт испариной. И тут в дверях появляется Добсон, говорит свои мерзости.
Как это произошло? Она вырывалась?
Мое дыхание участилось, как на пробежке. На секунду я задумался. Лицо Добсона. Пустой мешочек. Я со всей силы врезал кулаком по стене.
В коридор выглянул отец.
– Джейми, – сказал он тихо, и это переполнило чашу.
Слезы для меня – последнее дело. Дракой ничего не решишь, это я понимаю, но чем слезы лучше? Мгновенное облегчение, которое лично у меня всегда сменяется жаркими волнами стыда и беспомощности. Ненавижу это. Что угодно, только не беспомощность.
Думаю, в этом мы с Холмс похожи.
Промелькнула мысль, что сейчас отец обнимет меня, как обнял ее, но он просто положил руку мне на плечо.
– Это хуже всего, правда? – спросил он. – Чувство, что ты ничем не в силах помочь.
– Я не убивал его, пап, – сказал я, со злостью вытирая лицо. – Но хотел бы.
– Не вини ее, – сказал отец. – Думаю, она и сама прекрасно с этим справляется.
Я отшатнулся.
– Мне бы и в голову не пришло винить Холмс. Это не ее вина.
На это отец с грустью улыбнулся:
– Ты хороший человек, Джейми Ватсон. Твоя мать правильно тебя воспитала.
Нет, только не это, не сейчас. Похоже, отец все понял по моему выражению лица. Я ждал, что он будет уговаривать меня поехать к нему домой – после всего случившегося было бы логично, – но нет.
– Приезжай на ужин в следующее воскресенье, – сказал он вместо этого. – Вместе с Шарлоттой. Уверен, мясной пирог ты не разлюбил.
Причин отказываться вроде как не было, и, пока я пытался их придумать, он добавил:
– Нас будет только трое.
Значит, без его семьи. Неожиданно для себя я кивнул.
Детектив Шепард вышел в коридор, сопровождая побледневшую Холмс. Она была натянута как струна, но по-прежнему невозмутима. Я отдавал должное ее выдержке, но все равно хотел бы оказаться от нее как можно дальше.
– Ну, тогда до следующего воскресенья, – сказал отец, взглядом предостерегая детектива от дальнейших расспросов.
Шепард постоял с минутку в неловком молчании:
– Никто из вас не должен покидать город, не предупредив меня. Потом еще поговорим. – И он стал спускаться по лестнице вслед за моим отцом.
Мы с Холмс уставились друг на друга.
– Ты плакал. – Голос еще более хриплый, чем всегда. Рука неуверенно потянулась к моему лицу. – Почему?
Мне хотелось наорать на нее. Я же не робот. Я не могу отключить свои эмоции, и, как бы она ни притворялась – этот безупречный вид, эта манера четко выговаривать слова, – я знал, что и она не может. Они будоражат ее где-то очень глубоко, и мне хотелось увидеть их, силой вытащить наружу.
Как будто у меня было на это право.
Но я просто накрыл ее холодную руку своей:
– Я не буду принуждать тебя говорить об этом, – сказал я.
– Да, – ответила она, убирая руку. – Не надо.
– Ладно. – Я глубоко вдохнул, чтобы прийти в себя. – Ты отдала ему то, что спрятала в карман? Ту пробирку?
– Да.
Будто клещами тянуть приходится.
– Не хочешь рассказать, что в ней было?
Шарлотта посмотрела на меня оценивающе.
– Ватсон, – сказала она, – похоже, нас подставили.
Миссис Данхэм заявила, что не выпустит нас, если мы не пообещаем первым делом обратиться в медпункт. Я до крови разбил костяшки ударом об стену, пальцы посинели и распухли. Холмс заверила, что мы так и сделаем, и терпеливо сидела рядом, пока меня осматривала медсестра.