Сумма впечатлений. Детективная серия «Смерть на Кикладах»

Первыми пришли Лили и Джеймс Бэрроу. На лице археолога было явно написано нетерпение.

– Какие ароматы, Алекс! Мой Бог! – воскликнул англичанин, едва переступив порог террасы и потирая в нетерпении ладони. – Как мы счастливы вернуться на виллу «Афродита»! Надеюсь, в связи с наплывом туристов на острове нет перебоев с морепродуктами?

– Добрый вечер, Лили, добрый вечер, Джеймс! – церемонно поклонился Алекс старым друзьям и крепко пожал руку англичанину. – Я специально заказал для вас, дорогой друг, у Петроса большое дополнительное блюдо с креветками. Его принесут персонально на ваш столик. Наслаждайтесь! Конкурентов не будет!

– Вы очень добры, Алекс, дорогой! – весело рассмеялась Лили. – Я уверена, что вы это сделали ради меня! Я не могу видеть, как мой муж постоянно съедает все креветки на столе, мне все время хочется провалиться от стыда сквозь землю! Теперь у него будет свое личное блюдо, и общий стол не пострадает!

– Не уверен, не уверен, – пробормотал Джеймс, в нетерпении сопровождая горящим взглядом официанток, выносивших подносы с горячими закусками. – Ничего не могу гарантировать… Как вы думаете, Алекс, пока все соберутся, – закуски еще не успеют остыть?

Смолев добродушно рассмеялся. Поездка на материк, видимо, и в самом деле далась археологу нелегко.

– Этого не случится, Джеймс! Только не на нашей кухне!

– Кстати, а где маленькая Кристина? – спросила, подойдя ближе, Рыжая Соня. – Я знаю, что Петрос испек для нее персональный торт, только это – секрет!

– Петрос – настоящий волшебник, у него большое и доброе сердце, – растроганно сказала Лили. – Наша Кристи каждый день его вспоминает! Так весело смеется всегда, когда его видит! Она немного устала после пляжа, мы решили сегодня уложить ее пораньше. Она хорошо покушала в таверне. Джеймс нес ее на руках с моря: она уже заснула. С ней осталась горничная Артеми – они очень подружились с нашей дочкой. Ребенок на острове очень счастлив, Алекс! И мы тоже!

– Хорошо, – сказала Соня, улыбнувшись Лили и Джеймсу. – Я тогда распоряжусь, чтобы торт вам принесли в номер. Может быть, когда она проснется, – ей будет приятно! Проходите, пожалуйста, я провожу вас к столу.

Следующими по лестнице поднялись Мария и Димитрос Аманатидис. Мужчины обменялись крепким рукопожатием. Мария обняла Алекса и расцеловала в обе щеки с итальянским темпераментом.

– Алекс, спасибо, что продолжаете традиции виллы, – произнес с чувством Димитрос. – Мы с мамой ни разу не пожалели, что фамильная вилла Аманатидисов перешла в ваши руки! Мы вам очень благодарны! И за таверну тоже! Мама звонила на днях, ей на материк шлют письма ее старые подруги с острова, хвалят таверну и Петроса. Она просила передать вам, что у нее просто нет слов, как она вам признательна; сказала, что приедет в гости и крепко вас расцелует! Вы должны знать, что Ирини очень гордится, что таверна «У Ирини и Георгиоса» – теперь лучшая на острове. И все благодаря вам!

– Поверьте, Димитрос, мой друг, – смущенно и растроганно ответил Смолев, – в этом наша общая заслуга!

– Мы тоже скоро вас пригласим в гости, – загадочно улыбаясь, произнесла Мария. – Дом почти достроен, и мы будем праздновать новоселье! Приедут мои родители и сестры из Тосканы! Вы уже приглашены, Алекс! И все ваши друзья тоже!

– Прекрасная новость! Буду очень рад! – церемонно поклонился Смолев, жестом приглашая их пройти на террасу. – Прошу вас, друзья, проходите, вы здесь по-прежнему дома!

Рыжая Соня повела Димитроса и Марию к столу, а Алекс переключил свое внимание на плотного господина лет пятидесяти пяти на вид, в очках с золотой оправой, отличном светлом костюме и белоснежной сорочке с платиновыми запонками, терпеливо и невозмутимо ожидавшего своей очереди.

– Герр Вольфганг Крамер, – перешел на немецкий язык Смолев, приветствуя гостя коротким поклоном, – рады вас приветствовать на вилле «Афродита». Меня зовут Алекс Смолев, я хозяин виллы.

– О! Вы говорите по-немецки так, словно всю жизнь прожили среди нас, – добродушно улыбнулся герр Крамер, ничуть не удивившись. – Прекрасное место, чудесный остров и, похоже, – потянул он носом, – великолепная кухня! Очень рад знакомству!

– Уверен, наша кухня вас не разочарует! Прошу вас, герр Крамер, моя управляющая вас проводит, – еще раз кивнул Смолев, проводив взглядом известного галериста, спешившего занять свое место за столом.

Судя по брюшку, решил Алекс, он вполне способен составить конкуренцию Джеймсу Бэрроу с его аппетитом, что уже успел войти на вилле в поговорку. «Голоден, как английский археолог», – шутили кухарки про какого-нибудь оголодавшего гостя, съедавшего по три порции очередного кулинарного шедевра, что выходил из рук Петроса.

Повернувшись к лестнице, Смолев увидел уже четверых гостей, что поднимались ему навстречу, быстро и весело переговариваясь между собой по-французски. Впереди шла пара молодых художников – Мари и Гастон Леблан, а за ними спешили, стараясь не отставать, еще две миловидные женщины «неопределенного возраста», как охарактеризовала их Катерина, – Моник Бошан и Джульетта Гаррель.

– Мадам и месье, – неожиданно обратился к ним Смолев на языке Вольтера и Гюго, вызвав у гостей неописуемый восторг. – Меня зовут Алекс Смолев, я хозяин виллы. Сердечно приветствуем вас на острове Наксос, надеемся, что вы не разочаруетесь в греческом гостеприимстве.

– Но как же так? Как это возможно? – удивленно прощебетала одна из дам. – Нам сказали, что хозяин виллы – русский, а вы, месье, словно вчера из Парижа, с Елисейских Полей! Вы долго жили во Франции?

– Несколько лет, – кивнул Алекс. – Буду рад, если вы найдете местную кухню достойной. Высокое мнение парижан о наших кулинарных достижениях нам будет особенно лестно. Прошу вас, добро пожаловать! Это моя управляющая Софи! Она вас проводит!

Парижане веселой гурьбой прошли за Рыжей Соней и уселись за стол, потирая руки в нетерпении, словно завороженные ароматами, доносившимися из кухни.

Алекс снова вернулся на свой пост в ожидании гостей. Ждать пришлось недолго. По лестнице быстро взбежал поджарый американец с худым и желчным лицом.

– Добрый вечер, – произнес Смолев с отличным бостонским произношением, внимательно всматриваясь в гостя. – Мистер Джесси Куилл, если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, – процедил американец. – Я пришел поужинать…

– И попали по адресу, мистер Куилл, – кивнул Смолев, жестом приглашая страхового детектива на террасу. – Меня зовут Алекс Смолев, я владелец виллы. Моя управляющая вас проводит, прошу!

– Ну-ну, – недоверчиво покачал головой американец, отправляясь вслед за Рыжей Соней. – Поглядим, чем вы тут кормите!

– Эти американцы порой совершенно невыносимы! – произнес чей-то голос на лестнице, пока Смолев провожал взглядом страхового детектива и наблюдал, как тот усаживается за стол, по-прежнему сохраняя недовольное выражение на лице. – Такие снобы! Жан-Пьер Клермон, адвокат!

Развернувшись, Алекс увидел перед собой бойкого господина средних лет и средней комплекции, с совершенно непримечательным лицом и напомаженными редкими волосами.

А, это тот самый «мутный» господинчик, припомнил Алекс, что с места в карьер предложил Катерине представлять ее интересы в суде против работодателя. Вот он какой, швейцарский адвокат. Ладно, посмотрим, что ты за субчик!

– Прошу вас, месье Клермон, – сдержанно произнес Смолев. – Рады приветствовать вас на вилле «Афродита». Моя управляющая Софи вас проводит за стол.

Услышав знакомые голоса из длинной галереи, Алекс спустился по лестнице навстречу друзьям. Виктор Манн и Тереза были нарядно одеты к ужину. Рядом с ними стоял высокий и нескладный грек, сильно сутулясь, словно стесняясь своего роста – от этого он походил на худой вопросительный знак. Мужчины обменялись рукопожатиями.

– Саша, познакомься, – произнес Манн. – Профессор Спиро Фасулаки. Искусствовед, эксперт по импрессионистам и постимпрессионистам. Хотя провалиться мне на этом самом месте, если я отличу одних от других. Ох уж эти мне кабинетные ученые: хлебом их не корми, – дай все классифицировать!.. Ты меня слушаешь? Саша, ау?

– Она сейчас выйдет, Алекс, – понимающе улыбнулась Тереза, укоризненно покачав мужу головой и потянув его за руку в сторону верхней террасы. – Мы пойдем наверх, не переживайте. Ждем вас за столом!

– Да, да, конечно, спасибо! – невпопад ответил Алекс. Его взгляд был прикован к дальней двери на галерее. К двери номера первого. Он не успел встретить ее с парома, хлопоты на вилле помешали. Стефанию встретили Манны.

Дальняя дверь распахнулась, и из номера вышла Стефания Моро, испанка с французскими корнями. Увидев Алекса, девушка радостно улыбнулась и направилась к нему своей упругой и танцующей походкой, которая всегда его так восхищала. Она была в длинном греческом платье-тунике цвета шафран, которое ей очень шло. Подойдя к нему очень близко, почти вплотную, она поцеловала его в щеку и тихонько произнесла по-испански:

– Hola! Gracias por las flores! Que son hermosas!2

– Hola! – эхом отозвался Алекс, взяв ее руки в свои и с нежностью глядя в ее смеющиеся зелено-карие глаза. – Hola querida! Te extrano, no fueras tan larga!3

– Solo cinco dias!4 – тихонько рассмеялась она, встряхивая густыми черными волосами.

– Es una eternidad!5 – покачал он головой.

– Не язык – музыка! – произнес по-английски довольным басом Виктор Манн, выглянув из-за угла. – Слушал бы и слушал! Только есть очень хочется, а без вас, милая Стефани, они ведь не начнут!

– Да, да, конечно, – смущенно перешла на английский Стефани. – Давайте же поторопимся!

И все четверо поспешили по лестнице наверх, туда, где Рыжая Соня уже начала волноваться из-за отсутствия Алекса и остальных гостей.

На террасе официанты бодро разносили вино и горячие закуски.

Алекс, усадив Маннов и Стефанию, встал во главе стола и, звякнув ложечкой о бокал, попросил внимания у собравшихся.

– Дорогие друзья! – произнес он по-русски. За его спиной стояла Рыжая Соня и переводила его слова на английский. – Я рад приветствовать вас всех на вилле «Афродита»! Желаю вам насладиться отдыхом и чудесной греческой кухней! Приятного аппетита!

Гости, уже разгоряченные вином с виноградника Спанидисов – одного из лучших на острове – дружно захлопали в ладоши. Вскоре гостей начали обходить официанты с большими подносами в руках и предлагать каждому на выбор понравившееся блюдо. Гости оценили все: и баранину на вертеле, и запеканку, и спагетти с омарами. Внимательно наблюдавшему за гостями, Смолеву было видно, как француженки, закатывая глаза от удовольствия, наслаждались мусакой и запеченной дорадой, молодой художник Гастон от них не отставал.

Солидный швейцарский галерист отдал должное пасте с омарами и баранине на вертеле. «Мутный», как окрестила его Катерина, адвокат Клермон сосредоточился на сувлаки и печеных овощах на гриле, запивая мясо большим количеством домашнего вина. Даже желчный американец, распробовав белое вино из долины, порозовел, лицо его разгладилось, и он уже в который раз просил официанта наделить его очередной двойной порцией тушеного в вине петуха – росто и сладкого печеного картофеля с розмарином, поглощая еду с видимым удовольствием.

Манны, как всегда, ели и пробовали все с большим аппетитом, Стефания предпочитала рыбу и овощи на гриле, а забавный профессор-искусствовед из Афинского университета, который, сев за стол, стал еще больше напоминать вопросительный знак, с радостью поедал картофельную запеканку с ягнятиной.

Самым счастливым выглядел, конечно, Джеймс Бэрроу. Его «персональное» блюдо с креветками на гриле было гигантских размеров.

Каждый нашел себе блюдо по вкусу, Петрос мог быть доволен!

– Кого нет? – обеспокоенно шепнул Алекс Рыжей Соне, сидевшей справа от него. – Я вижу три пустых места за столом.

– Я заметила, босс! Нет Шульца, немецкого журналиста, – кивнула Соня, сверившись с записями в маленьком блокнотике с тисненой кожаной обложкой. – И двоих греков из восьмого номера. Греки ушли еще с утра, так и не возвращались, а Шульца я видела около двух часов назад, он куда-то очень торопился. Я предупредила его насчет ужина, но он, по-моему, был так погружен в свои мысли, что меня не услышал. А настаивать я постеснялась.

– Предупреди Петроса, чтобы оставил ужин для всех троих, – распорядился Смолев. Пусть отнесут им в номера и поставят на стол в судках, если они не успеют появиться.

– Хорошо, босс! Так и сделаем, – кивнула София. – Пора представить Петроса?

– Думаю, самое время! – согласно кивнул Алекс и поднялся со своего места. Соня быстро встала и ушла на кухню.

– Уважаемые дамы и господа! – произнес Смолев по-английски. – Разрешите представить вам настоящего профессионала, замечательного человека, потрясающего кулинара и гениального художника в своем деле – нашего повара Петроса Папаскириса!

Соня вывела за руку из кухни смущенно улыбавшегося Петроса, которого встретили бурной овацией.

– Волшебник, волшебник, браво! – кричали француженки, хлопая в ладоши.

Неловко поклонившись, польщенный повар снова ушел на кухню – впереди гостей еще ждал десерт. За столом наступило время разговоров.

– Этот повар – действительно художник в своем деле, как вы совершенно верно подметили, дорогой хозяин, – кивая в подтверждение своих слов, заявил упитанный арт-дилер герр Крамер. – Поверьте старому галеристу, господа: в художниках я знаю толк! Таких природных ярких красок, как на этом щедром столе, я не видел в картинах современных художников уже много лет! Как бы их картины продавались, будь они столь же сочны и реалистичны!

– Но в полотнах импрессионистов конца девятнадцатого века такие цвета, безусловно, присутствуют! – произнес Гастон Леблан. – Не так ли, месье галерист?

– Можете звать меня Вольфганг, молодой человек, – добродушно кивнул арт-дилер со стажем. – Вы правы, безусловно! Поэтому я здесь!

– Ох уж мне эти галеристы, – едко произнес раскрасневшийся от вина Джесси Куилл. – Столько каши заварили, что вовек не расхлебать! Ни в одной афере с полотнами не обходится без вашего брата! Поверьте старому детективу!

– Возможно, – легко согласился герр Крамер. – Не буду спорить, дорогой мой! Вам виднее! Но похищают полотна, все-таки, не галеристы! Их крадут виртуозы, профессионалы, возможно, даже романтики! Недаром кто-то из великих сказал, что преступник – это художник, творец! Детектив – всего лишь критик!

– Кто это такое мог сказать? – подозрительно покосился на швейцарца американец. – Никакие они не романтики! А настоящие сукины дети!

– Гилберт Честертон, – негромко произнес Джеймс Бэрроу.

– Простите? – повернулся к нему американец, не расслышав.

– Это слова английского писателя, мастера детективного жанра, – объяснил громче и для всех английский археолог. – Гилберта Кита Честертона. Он очень популярен у нас на острове. Похоже, у нас возник спор? Это прекрасно! Что может быть лучше старого доброго пари! Может быть, каждый из вас, господа, приведет аргументы в свою пользу, а мы честно – большинством голосов – определим, кто из вас прав!

– Прекрасная идея! – поддержал Манн. – Рад буду услышать от вас, джентльмены, несколько завораживающих историй о кражах из картинных галерей. По ряду причин, эта тема меня тоже занимает последние несколько дней. Время до десерта позволяет, и мы вполне можем поговорить о громких кражах в мире искусства. Я за пари!

– Мы тоже! – захлопали в ладоши Моник и Джульетта.

– Отличная мысль! – поддержал Смолев. – Что ж, господа, кто начнет?

Швейцарский адвокат Жан-Пьер Клермон кивком головы присоединился к мнению присутствующих. Профессор-искусствовед Спиро Фасулаки с мягкой улыбкой глядел на спорщиков и с интересом ждал продолжения.

– Ну, что ж, – покачал головой головой Вольфганг Крамер. – Раз я начал этот разговор, то мне первому и карты в руки. Я расскажу вам историю, которая случилась ровно сто лет назад! Да, дорогие мои, именно сто лет, не больше и не меньше! Почему такую давнюю, спросите вы, ведь музейные кражи совершаются каждый день? Каждый год только в Европе из музеев и художественных галерей пропадает полотен на сумму почти в десять миллиардов долларов! Все дело в картине, о которой идет речь! Это великая картина гениального мастера, пропавшая из самого знаменитого музея Европы! Кто угадал?

– Очевидно, – впервые подал голос греческий искусствовед, – речь идет о похищении из Лувра в тысяча девятьсот одиннадцатом году картины «Мона Лиза» кисти великого Леонардо?

– Блестяще! – воскликнул герр Крамер и поклонился в сторону грека. – Да, друзья, только представьте себе начало двадцатого века: вся Европа стоит на пороге мировой войны, политическая напряженность, экономическая нестабильность. И тут в один прекрасный августовский день, а именно, если быть точным, двадцать первого августа тысяча девятьсот одиннадцатого года в Лувр, по предварительной договоренности, приезжает живописец, чтобы написать копию картины великого флорентийца. С мольбертом и кистями он проходит в «Красный» салон, где висела картина. И что же он видит?

– Что же он видит? – эхом повторила одна из француженок, Моник Бошан, от удивления широко открыв глаза.

– Он видит пустую стену! Разумеется, он тотчас же начал расспрашивать у служителей, где картина. Но одни говорили, что она, скорее всего, у фотографов, другие – у реставраторов, третьи просто пожимали плечами и разводили руками. Художник начал волноваться, время шло, а картина все так и не появлялась. Прошло еще два часа – терпение у живописца лопнуло, и он начал скандалить. Тогда лишь служители пошли поторопить фотографов. Но очень быстро выяснилось, что ни у фотографов, ни у реставраторов картины нет! И только тут до охранников дошло, что шедевр Да Винчи был попросту украден!

– Мон Дье! – пролепетала молодая художница Мари Леблан. – Какой позор!

– О, да! – согласился с ней рассказчик. – Случился сумасшедший скандал! Директор Лувра месье Омоль, который буквально накануне хвалился, что выкрасть «Мону Лизу» так же непросто, как похитить Нотрдам, – вылетел со своей должности с треском! В нервной и напряженной атмосфере тогдашней европейской политики кража шедевра Леонардо была воспринята французами как национальное оскорбление!

– Могу себе представить, – хмыкнул адвокат Клермон.

– Все валили друг на друга: французы – на кайзера Вильгельма и его шпионов, которым он-де приказал унизить таким образом национальное достоинство Франции; немецкие газеты обвиняли во всем французское правительство, мол, они сами украли у себя картину, чтобы развязать войну! На кого только ни думали: на анархистов, на художников-авангардистов во главе с Пабло Пикассо, арестовали даже поэта Гийома Апполинера – российского подданого, кстати сказать, – это был единственный арест во всем деле, но так же скоро и выпустили. Подозревали и американского эксцентричного миллионера Моргана, который якобы мог похитить картину для своей коллекции! В газетах началась полная истерия, все совершенно потеряли голову!

– Ну естественно, – пробурчал Джесси Куилл. – Куда же без американцев! Всем мы жить мешаем!

– Что же было дальше? – спросила Тереза Манн с неподдельным интересом. – Картину нашли?

– Не так все быстро, дорогая мадам, – покачал головой продавец картин. – Были опрошены сотни людей. Французская полиция не спала ночами! Ее подгоняла пресса, которая развернула безумную шумиху. Скандал стоял такой, что лишь трагедия с «Титаником» ненадолго его приглушила. И однажды самый настоящий след преступника обнаружил Альфонс Бертильон, – вы наверняка о таком знаете!

– Это создатель первой в мире системы опознания преступников по сочетанию размеров пяти частей тела, – улыбнувшись, кивнул Виктор Манн. – Она была неплохо задумана, но на практике оказалась не слишком эффективной. Преступники отчего-то не приходили заранее в полицейское управление, чтобы позволить полицейским снять с себя контрольные замеры.

Американский детектив и швейцарский адвокат презрительно фыркнули. Искусствовед покачал головой и улыбнулся. Стефания весело рассмеялась.

– Да, да, – засмеялся и герр Крамер, – так вот, именно месье Бертильон и обнаружил на раме от картины, которую нашли где-то по дороге на чердак, четкий отпечаток пальца! Но поскольку дактилоскопия, которая тогда только зарождалась, была прямой конкуренткой его системе «бертильонажа», французский полицейский попросту проигнорировал свою находку!

– Какой осел! – покачал головой адвокат Клермон, наливая себе еще вина из кувшина, и поинтересовался: – Что было дальше?

– Через два с лишним года, в декабре девятьсот тринадцатого, на моего коллегу, флорентийского антиквара и галериста, вышел некто, представившийся Леонардом, и предложил вернуть Италии шедевр, который, якобы был у нее похищен Наполеоном.

– Позвольте, позвольте! При чем здесь Наполеон, когда Франция выкупила «Мону Лизу» за триста лет до рождения Бонапарта? – возмутился искусствовед Фасулаки, впервые выпрямившись во весь рост. Даже сидя, он оказался выше всех присутствующих.

– Именно, дорогой профессор, именно! – согласился галерист. – Видимо, этот некто был не слишком образован, но, возможно, действовал из благородных побуждений. Когда «Леонард» привез картину в сумке с потайным дном, пряча ее под ворохом грязной одежды, и показал ее антиквару у себя в гостинице, – тот был потрясен! Это была «Мона Лиза» великого гения Ренессанса! И, надо сказать, к чести галеристов, – он посмотрел с легким укором на американского сыщика, – мой коллега не стал скупщиком краденого. Он немедленно обратился в полицию, и «Леонарда» задержали. Похититель оказался итальянцем Винченцо Перуджо, плотником, который несколько лет работал в Лувре и в свое время даже изготовил раму для этой картины. В выходной день он пришел в Лувр, охранники его пропустили как штатного плотника. Винченцо попросту снял картину со стены и вынес на чердак, по дороге избавившись от тяжелой и неудобной рамы. Сунул картину под одежду и покинул музей. Дома он положил картину под матрац и целых два года спал на ней, не пытаясь никому сбыть. Когда страсти немного утихли, он и попытался «вернуть картину на родину»! Итальянский суд учел его патриотизм, и ему дали всего год тюрьмы. Потом Перуджо ушел на войну и вернулся с фронта героем, прожив остаток жизни мелким лавочником и торгуя красками. Картина, разумеется, вернулась в Париж после того, как ее показали на выставках во Флоренции, Риме и Милане. Вот такая история!

– Замечательная история! А что с тем отпечатком пальца? – поинтересовался Виктор Манн.

– Ах да, это был самый большой конфуз французской полиции. Оказалось, что у них в картотеке были отпечатки пальцев Перуджо, который ими уже привлекался за правонарушения. И все эти два года они могли его легко арестовать: ведь он никуда не сбегал. А чтобы найти картину – стоило лишь провести обыск у него на квартире. Именно эта история привела к тому, что дактилоскопия победила.

– Хорошо, – пожал плечами американский детектив Куилл. – То есть, вы хотите нам всем сказать, что Винченцо Перуджо, мелкий уголовник, укравший великое полотно, был ни кем иным – как романтиком и патриотом Италии?

– Ну, в каком-то смысле, да! – подтвердил, улыбаясь, швейцарец. – Мне кажется, что это очевидно!

Молодая итальянка Мария захлопала в ладоши. Французы начали с жаром что-то обсуждать.

– Так вот, леди и джентльмены, – дождавшись тишины, американский сыщик оглядел всех присутствующих торжествующим взглядом. – Я вас вынужден разочаровать! То, что рассказал господин Крамер – лишь внешняя сторона вопроса. А, как известно, всегда существует изнанка! То, что скрыто от глаз публики и остается за кадром. Как выяснилось гораздо позже, в конце тридцатых годов, всю эту махинацию придумал и организовал некто Эдуардо Дефольфьерно, аргентинский мошенник и авантюрист! О, это была гениальная афера! Надо отдать должное его изобретательности! Сначала Дефольфьерно нашел талантливого художника-копииста и заказал ему пять копий шедевра. Затем он нанял мелкого уголовника Перуджо, который едва сводил концы с концами, за небольшую сумму украсть «Мону Лизу» из Лувра. Дефольфьерно посоветовал итальянцу «лечь на дно», говоря, что он сам продаст картину, когда поутихнет скандал, тогда, мол, они оба сказочно разбогатеют. Пока наивный и недалекий плотник спал на шедевре Да Винчи, Дефольфьерно запустил слух на «черном рынке», что пропавшая картина у него. Он умудрился продать все пять копий, выдавая их частным коллекционерам за оригинал, выручив фантастическую по тем временам сумму в несколько миллионов долларов. А затем Дефольфьерно просто исчез с деньгами! Лишь в конце тридцатых он снова проявился, уже перед смертью рассказав обо всем в интервью. Кстати сказать, что к украденному оригиналу он ни разу даже не прикоснулся. Когда плотник понял, что его босс и вдохновитель исчез, он решил действовать сам, на свой страх и риск. Обманутые коллекционеры молчали, еще бы они кому-нибудь пожаловались! Чем кончилось – вы уже знаете! Так что я говорил уже и еще раз повторю: никакие они не романтики, а сукины дети!