Повод для паники

– Значит, вы причисляете нас с вами к категории здоровых? – спросил я.

– Ну, я бы не посмел делать столь радикальные выводы, – возразил дядя Наум. – Легкое недомогание – вот наш диагноз. Разве я не боюсь всего происходящего? Разве вы не боитесь?

– Боюсь.

– Вот видите… Любезный, вам полегчало? – участливо поинтересовался Кауфман у моего подопечного, который прекратил брыкаться и наконец-то угомонился. Тот пробормотал нечто маловразумительное, но, судя по всему, дал утвердительный ответ. – Замечательно. Вы наверняка голодны, поэтому идите поешьте и приведите нервы в порядок. Капитан, вскройте ему кухонный комбайн, только не повредите крышку. В ней при необходимости можно носить воду из реки…

Кауфман давал подробные инструкции на будущее каждому освобожденному нами человеку. И пусть большинство из освобожденных, пребывая в крайнем волнении, пропускали эти советы мимо ушей, Наум Исаакович все равно из раза в раз терпеливо объяснял, где можно разжиться водой и из чего смастерить примитивные орудия труда наподобие нашего топора. А также чего следует избегать, дабы не угодить в неприятности, не получить травму и продержаться неделю-другую на полном самообеспечении. «Не думайте о плохом, – настоятельно рекомендовал всем дядя Наум, – думайте о ваших семьях. Все образуется».

Мыслил Кауфман столь неординарно, что был способен извлечь выгоду даже из совершенно непригодных вещей. Самое любопытное, что, общаясь с ним, я ощущал, как постепенно приобретаю аналогичный взгляд на мир, заражаюсь этим странным мировоззрением, при котором невольно начинаешь задумываться над вопросами, раньше в голову не приходившими. Варварский практицизм – так охарактеризовал я учение, ненавязчиво преподаваемое мне дядей Наумом. Варварски разломать сложный, а ныне бесполезный агрегат, чтобы извлечь из него одну-две простые и практичные детали. Или наоборот – отбросить все детали, а лишенный начинки агрегат приспособить для каких-нибудь нужд: сбора воды, разведения огня, хранения припасов… Но обо всем этом я узнал позже. В первый же день постижения мной науки варварского практицизма я выдвинул лишь робкое предложение удлинить ручку топора – и удар, дескать, станет сильнее, и вид оружие обретет внушительнее.

Наум Исаакович мое рационализаторство охотно поддержал.

– Отличная идея, молодой человек! – одобрительно закивал он. – Ваше мышление адаптировалось к новым реалиям, и это не может не радовать. Я в вас определенно не ошибся. Мы с вами составляем прекрасную команду для выживания в это смутное время. Нам таки непременно надо держаться вместе. Как считаете?

Я согласился. Уж в чем в чем, но в командной игре капитан Гроулер знал толк. И пусть в этом экстравагантном коллективе верховодил не он, состав игроков ему определенно нравился. Если бы еще не колючий взгляд и вечные колкости Каролины, наша команда и вовсе сошла бы за идеальную.

Наскоро пообедав и кое-как разогнав по домам любопытных «апостолов», мы решили продолжить совместный рейд, отправившись по улице в противоположном направлении. До самой ночи раздавался над поселком треск раздираемого топором полимера, но вместе с этим слышался и другой, более жизнерадостный звук – атмосфера вокруг постепенно наполнялась человеческими голосами. И пусть это были в основном лишь испуганные возгласы, меня они радовали куда сильнее, чем гнетущая тишина, что царила здесь вчера.

Ближе к вечеру наша команда столкнулась с уже знакомыми всем нам личностями.

Можно было не отвлекаться и пройти мимо этого дома – ни криков, ни грохота оттуда не раздавалось. Однако дядя Наум предпочел потратить несколько минут и проверить, все ли обитатели подозрительно тихого жилища живы-здоровы. После настойчивых стуков в дверь никто не отозвался, и пока Кауфман продолжал безуспешные попытки переговорить с хозяевами, его дочь заглянула за угол, после чего позвала нас.

– Так вот где живет наша подруга Гертруда Линдстром, – заметила Каролина, указывая на оранжерею, примыкающую к тыловой части дома. За прозрачными панелями из меркурианского кварца красовались сотни распустившихся цветочных бутонов всевозможных размеров и оттенков. – Давно хотела взглянуть на ее розы, о которых она всегда рассказывала возле стоянки инскона. Куда же хозяйка подевалась? Вчера была практически единственной, кто на свободе бегал, а сегодня пропала.

– Теперь догадываюсь, где она вышла на свободу. – Я подошел к вентиляционному люку в боковой стене оранжереи, приподнятому для притока свежего воздуха. В подтверждение моей догадки под люком был приставлен стульчик, на который вскарабкивалась низкорослая Гертруда, прежде чем протиснуться в лазейку. Еще одна тайна раскрыта.

– Зайдем, папа? – осведомилась Кэрри у озадаченно почесывавшего затылок отца.

– Будет-таки неприлично без приглашения… но зайдем, – подумав, согласился тот. – Надо убедиться, что с любезной госпожой Линдстром все в порядке.

– Я – первый! – не терпящим возражения тоном сказал я. Кто знает, что случилось со взбалмошной Гертрудой за истекшие сутки, и не притаилась ли она под сенью розовых кустов, обезумевшая и готовая расправиться с любым, кто посягнет на ее владения.

– Как пожелаете! – скривила губки Кэрри. – Только дайте сюда топор – с ним Гертруда вас на чай точно не позовет. Это ведь она вчера кричала на всю округу, что вы – жестокий убийца, разгуливающий на свободе?

– Так и есть, – подтвердил я, мысленно проклиная крикливую госпожу Линдстром и ее отнюдь не голословные обвинения в мой адрес. – Но обычно я обхожусь без топора, поэтому…

– Достаточно, молодые люди! – с немым укором посмотрел на меня Кауфман, а дочери он погрозил пальцем, словно невоспитанному ребенку. – Ведите себя пристойно! Сколько можно создавать конфронтации из-за пустяков?

– Ничего себе пустяки! – пробубнила Каролина. – Он убил человека голыми руками, и ему все сошло, как с гуся вода. А ты только свою колесницу из гаража выгнал, так сразу в Желтый Список!

– Давай не будем сейчас об этом, хорошо? – нарочито мягко попросил ее отец. Похоже, он вообще не умел повышать голос. Однако скрывать чувства – тоже. Я услыхал про Желтый Список, когда уже протискивался в оранжерейный люк, но не выдержал и удивленно обернулся. Взгляд Наума Исааковича смущенно блуждал, а на лице опять играли, сменяя друг друга, разнообразные чувства. И опять среди них отсутствовала радость. Да, весьма и весьма любопытные вещи сообщила Кэрри. Тихий и добродушный человек – такое впечатление сложилось у меня о соседе за эти два дня – умудрился-таки когда-то совершить правонарушение и угодить в Желтый Список хранителей закона – маршалов. Я, правда, толком не расслышал, по какой причине, но уточнять момент был неподходящий – мы вероломно проникали в чужие частные владения.

В маленькой, утопающей в цветах оранжерее Гертруды Линдстром благоухали розы, отчего голова моя слегка закружилась. Тропинки промеж насаждений были предельно узкими, и я, из опасения сломать по неуклюжести какой-нибудь бесценный куст, шагал осторожно, стараясь не задевать хрупкие стебли и нежные бутоны. Крупногабаритный троглодит Гроулер смотрелся в цветочной оранжерее еще нелепее, чем пресловутый слон в посудной лавке.

Оглядевшись, я удостоверился, что Гертруда не притаилась в засаде с целью размозжить мне голову цветочным горшком, после чего махнул рукой Кауфманам, и они, помогая друг другу, забрались в оранжерею следом за мной. Топор предусмотрительная Каролина оставила во дворе.

– Какое дивное местечко, право слово, – комично поводив носом по воздуху, заметил Наум Исаакович. – Цветочки – это так славно. Однако с практической точки зрения они совершенно бесполезны. Кушать их я бы вам не рекомендовал даже в самый жуткий голод. У нас в курятнике ароматы, конечно, не столь изысканны, но сегодня они вселяют в меня гораздо больше оптимизма, чем эта божественная, но, к сожалению, умирающая атмосфера. Если бы дядя Наум и взялся выращивать что-либо у себя на заднем дворе, так только капусту или картошку. Те хоть и отвратительно цветут, зато гарнир из них к курятине отменный. Эх, поздновато вспомнил об этом!

– Ты не романтик, папа, – с укоризной произнесла Каролина, нюхая розовый бутон и прикрыв глаза от наслаждения. – Ты ценишь материальное, но часто пренебрегаешь духовным. Так неправильно – я сто раз тебе об этом говорила.

– Что поделать, если я родился законченным прагматиком, – печально вздохнул Наум Исаакович. – Твоя мама Стефания Леонидовна, покойся она с миром, меня всю жизнь в этом упрекала, а что толку?.. Но признаю: розочки любезной госпожи Линдстром все же хороши. Таки жаль, что природа не додумалась превращать их в хрустящие сочные кочаны.

Раздавшийся откуда-то из дома заливистый смех Гертруды пресек начатую было дискуссию о материальном и духовном.

– Весьма странно, – удивленно вскинул брови дядя Наум. – Ей смешно! – Смех Гертруды повторился, на сей раз громче и продолжительнее. – Действительно, смешно! Идемте-ка, молодые люди, проверим, все ли там в порядке.

С Гертрудой все было в полном порядке, и она действительно чувствовала себя счастливой. Согласно древнему выражению, единицей измерения человеческого счастья принято считать небесные уровни, коих якобы всего семь. Неизвестно, на каком небе пребывала в данный момент Гертруда, но наверняка не ниже шестого. Ее смех был столь беззаботен и легок, что просто выпадал из общего фона паники и страха, царивших снаружи. «Умом тронулась», – уверенно решил я еще до того, как увидел хозяйку дома, и ошибся. Действительность оказалась куда интереснее.

Госпожа Линдстром сидела в гостиной, откинувшись в кресле и покатываясь от неудержимого смеха. В доме она находилась не одна. Напротив нее, в другом кресле, развалился тот самый фиаскер, что отирался вчера возле стоянки ботов и шарахался от всех, кто пытался с ним заговорить. Инскон-кочевник пялился на хохотушку Гертруду мутными влажными глазами и вторил ей нервным хихиканьем. Появившихся на пороге гостиной троих посторонних парочка даже не заметила.

Я сразу вычислил причину их неуемного веселья. Причина лежала тут же, на столике, рядом с инфоресиверами, и представляла собой маленький тюбик наподобие тех, в каких хранили пищевые концентраты межпланетные первопроходцы. Содержимое этого тюбика использовалось по иному назначению. И хоть к Космосу оно не имело абсолютно никакого отношения, фиаскеры были с таким утверждением не согласны. По их словам, хорошая доза глюкомази могла доставить ваше сознание в такие уголки Вселенной, до которых человечество не дотянется и через тысячелетия. При этом ваше тело остается здесь, на родной планете, – ну разве не потрясающе? Подтвердить или опровергнуть подобное заявление я был не в состоянии, поскольку глюкомазью не пользовался. В моей жизни и без того хватало наслаждений – как для духа, так и для тела, – чтобы помимо них предаваться еще и сомнительному удовольствию для безмозглых идиотов.

К сожалению, нами был пропущен исторический момент, когда сия эклектичная парочка сумела найти общий язык. И вот теперь мы наблюдали уникальное явление – радостные обыватели, упоенные счастьем в мире, над которым маячил синий призрак смерти. Заблудившийся фиаскер больше не рвался на родину, а Гертруда Линдстром позабыла о контролере, о своих увядающих розах и о мертвом «паучке». Да и незачем им было волноваться по пустякам, когда маленький тюбик со счастьем лежал от них на расстоянии вытянутой руки. Бери, пользуйся и ни о чем не переживай – тоже, между прочим, выход из трудного положения. Пусть иллюзорный, но зато самый простой.

Наум Исаакович придержал меня за руку, нахмурился и помотал головой, чтобы я оставался на месте, после чего вошел в гостиную. Следом за ним прошмыгнула Кэрри, а я так и остался торчать в дверях, будто выполнивший задачу слуга-провожатый. Завидев Кауфманов, Гертруда и ее новый друг в изумлении выпучили глаза, но уже через секунду взорвались таким хохотом, что в оранжерее за моей спиной задребезжали кварцевые панели. Это было уже не веселье, а натуральный истерический припадок. Госпожа Линдстром показывала на дядю Наума пальцем и все порывалась что-то сказать, но захлебывалась смехом, представлявшим собой даже не смех, а визгливые всхлипывания. Дебил-фиаскер гоготал, брызжа слюной, раскачивался в кресле и тряс головой, норовя расколоть лбом столик перед собой.

Я и Каролина уже вникли в ситуацию, но Кауфман продолжал хлопать глазами, удивляясь поведению хозяйки и пытаясь вставить хотя бы слово. Наверное, в годы молодости дяди Наума были популярны иные средства самоуспокоения, поэтому проявление побочных эффектов от употребления глюкомази ему наблюдать еще не доводилось.

Наконец парочка вроде бы немного угомонилась. Фиаскера трясло, будто на морозе, а Гертруда размазывала по щекам обильные слезы. Наум Исаакович понадеялся, что теперь-то его наверняка выслушают, но надежды его оказались тщетными.

– Прошу-таки извинить нас за беспардонность… – начал было он, однако стоило ему лишь раскрыть рот, как хозяйка с приятелем снова покатились со смеху. Кауфман невольно покосился на собственную ширинку, наивно полагая, что все дело в ней, не застегнутой по рассеянности. Обнаружив, что с ширинкой все в порядке, он опешил еще больше и оскорбленно насупился.

– Пойдем отсюда, папа, – позвала его Кэрри. – Здесь нам точно делать нечего. Ручаюсь, эти двое выживут и без твоих советов.

Дядя Наум беспомощно развел руками и молча указал нам на выход. Фиаскер и Гертруда проводили нашу компанию дружным хохотом, словно прогоняли с арены проигравшую и опозоренную команду реал-технофайтеров.

– И все равно, я беспокоюсь за этих молодых людей, – сказал Кауфман, когда дочь наконец объяснила ему, по какой причине он был столь жестоко осмеян. – Любезная госпожа Линдстром казалась мне разумным человеком. Как, однако, легко ошибиться даже в знакомых людях. Взрослая женщина, а ведет себя хуже ребенка. Надо по мере сил таки приглядывать за ними, а то, не дай бог, натворят глупостей…

Ужинал я в тот вечер, разумеется, у Кауфманов. Уставшая за день Кэрри не захотела утруждать себя обезглавливанием и ощипыванием курицы, а пошла по более легкому пути: открыла герметичный люк в полу и извлекла на свет замороженные продукты, из которых и взялась готовить ужин. Выяснилось, что пространство под домом Наум Исаакович также использовал рационально – там скрывался гигантский фростер, функционирующий в автономном режиме, подобно остальным изобретениям дяди Наума. Еще вчера я поклялся себе, что больше не буду удивляться сюрпризам, которые продолжал преподносить мне сосед, но соблюдать эту клятву было не так-то просто.

– Сегодня мы показали людям наглядный пример того, что такое взаимопомощь, – ответил Наум Исаакович на мой вопрос, отправимся ли мы с утра пораньше продолжать творить благие дела или на этом наша миссия исчерпана. – Кто-то усвоил наш урок, кто-то не усвоил, но я считаю, что хватит уже ломать чужие двери. Пусть теперь ближний помогает ближнему и передает опыт дальше. И если сегодня к нам прислушалось хотя бы полдесятка соседей, значит, день мы прожили не зря… Что интересного у «Серебряных Врат»?

– Ничего, – грустно произнес я, пряча в карман инфоресивер, который до этого проверял. – Сплошная синева.

– Прискорбно… Наверное, придется мне завтра стать новым Прометеем и подарить людям огонь. В округе немало детей, а им необходимо кушать горячее. Вы умеете добывать огонь, молодой человек?

– Проще простого. Я возьму файермэйкер и выстрелю зажигательным зарядом во что-нибудь деревянное. Ваша дверь, к примеру, подошла бы.

– Оставьте в покое мою дверь! – возмутился дядя Наум. – Возле реки есть чудная рощица, за которой присматривает муниципальный модуль-клинер. Однажды я проследил, куда он стаскивает спиленные сухие ветки. Завтра проверим это местечко, и если обнаружим, что там полно древесины, покажем его людям… Я вас правильно понял: у вас дома имеется пушка с зажигательными зарядами? Что же вы раньше молчали? Конечно, с ней Прометею будет куда легче творить добро.

– Нет, ни файермэйкера, ни «громовержца» у меня под кроватью не припрятано, – огорчил я обрадовавшегося было соседа. – Так что поджигать древесину будет нечем.

– Ну прямо-таки и нечем! – снисходительно рассмеялся Кауфман. – Было бы что поджигать, а уж чем поджечь, найти нетрудно. Парадоксальный факт, согласитесь, – в нашу высокотехнологичную эпоху вдруг приходится возвращаться к древнейшим методам добычи огня! Можно сказать, заново учиться вещам, которые человечество уже изучало сотни тысяч лет назад, но основательно подзабыло.

– Изучало в дикую эпоху палеолита?

– Совершенно верно. Троглодиты, к вашему сведению, добывали огонь трением или ждали милости от природы – угодившую в дерево молнию. Первый способ для нас слишком трудоемок, второй – слишком маловероятен. Но сейчас не палеолит, и нам с вами есть из чего выбирать. Я не говорю про фокусирование солнечных лучей линзами, химические экзотермические реакции и им подобные процессы – все это тоже достаточно хлопотно. Используем то, что уже есть под рукой. Самое элементарное: соорудить из генератора конденс-поля простейшую зажигалку. Либериал нагревается внутри корпуса до температуры около трехсот градусов по Цельсию. Все, что нам требуется, так это разломать корпус и убрать термозащитную оболочку, после чего в нашем распоряжении окажется практически вечная зажигалка.

– Значит, опять будем ломать, – понимающе кивнул я. – Что ж, похоже, я начинаю к этому привыкать.

За окном раздался шум, и перед нашим взором предстала немногочисленная процессия, состоявшая из вызволенных нами соседей. Процессия двигалась по улице и, судя по тому, что большинство из ее участников тащили с собой снятые крышки от кухонных комбайнов, направлялась к реке. Люди выглядели подавленными, разговаривали раздраженно, однако не паниковали и вообще вели себя пристойно. Я заметил среди них даже тех, кого сегодня пришлось усмирять насильственными методами.

При виде угрюмо бредущей мимо окон процессии на лице Наума Исааковича появилось выражение, какое бывает у заботливых отцов, чьи дети полностью оправдали возложенные на них надежды. Переполнявшее Кауфмана удовлетворение передалось и мне. Я тоже ощутил гордость от того, что вся нервотрепка минувшего дня оказалась не напрасной.

– Вот и замечательно, – проговорил дядя Наум, провожая взглядом ведомых общей целью людей. – Главное – подтолкнуть их в нужном направлении. Дальше пойдут сами. У них есть вода и пища, а завтра будет огонь. Немного, конечно, но когда-то человеку этого было вполне достаточно для жизни.

Я собирался задать Науму Исааковичу еще три вопроса, но предпочел промолчать. Просто не хотелось омрачать ему настроение – дядя Наум, бесспорно, заслужил эти минуты счастья. А вопросы мои затрагивали лишь неприятные темы.

Первый вопрос был по существу: с водой и огнем все ясно – река и генераторы конденс-поля не дадут нам умереть от жажды и холода, однако запасы пищи в конце концов иссякнут даже в бездонном хранилище Кауфманов. Что потом? Где искать пищу, если раньше к нам в мегарайон ее доставляли по инстант-коннектору со всех концов Земли? Охота? Рыбалка? Подножный корм? Или массовый исход в более благодатные земли? Последний вариант казался мне самым логичным, ибо за годы проживания в нашем мегарайоне я ни разу не встречал здесь потенциальных объектов для охоты: ни на земле, ни в воде, ни в воздухе. Я надеялся, что дядя Наум уже рассматривал такую ситуацию и выработал на этот счет какую-нибудь стратегию. А то и не одну.

Второй вопрос касался нашей изоляции от окружающего мира. Мы жили посреди огромного материка, но, лишенные средств информации и передвижения, по существу, очутились на острове, отделенном от «большой Земли» – центральных районов гигаполиса – расстоянием в три сотни километров. Преодолеть их можно было только пешком. Нет, вполне вероятно, что для людей палеолита легкая трехсоткилометровая прогулка была лишь средством для стимулирования аппетита, но даже такой современный троглодит, как я, приходил в ужас от мысли о подобном пешем вояже. Я – современный человек и привык к тому, что за четыре часа могу легко обогнуть планету по экватору. Поэтому мысль о том, что сегодня за час я в силах удалиться от дома лишь на пять-шесть километров, заставляла чувствовать себя не хозяином планеты, а полным ничтожеством. Трудно будет отыскать добровольцев идти пешком в центральный мегарайон за новостями.

И все же хотя бы минимум информации о положении в мире нам требовался. Приходилось уповать на слухи, за объективность которых лично я не заплатил бы и тысячной доли своего турнирного гонорара. Однако вся прелесть слухов как раз и заключалась в том, что платы за них никто сроду не взимал. Что думал по поводу такого спорного источника информации Наум Исаакович, мне было весьма любопытно.

И, наконец, третий не заданный мной в тот вечер вопрос. Его можно было вообще не задавать – к насущным проблемам он отношения не имел. И все-таки я чувствовал, что рано или поздно потребую на него ответа. А кто бы удержался от расспросов, если бы, к примеру, вдруг встретил человека с крыльями? Бескрылый дядя Наум представлял для меня не меньшее чудо. Несмотря на свою бесспорную порядочность, он умудрился-таки где-то преступить закон и угодить в Желтый Список злостных правонарушителей.

Возникал вполне естественный вопрос: за что? Если кто в Великом Альянсе и попадал в Желтый Список, так это окончательно выжившие из ума фиаскеры, чье поведение становилось социально опасным. Дальновидный Кауфман смотрелся среди недалеких фиаскеров как изысканное ресторанное блюдо в окружении дешевых бутербродов из уличного автосэйлера. Наблюдать их на одном столе было непривычно и дико.

Я дал себе слово, что в ближайшее время непременно выясню причину, по которой добряк Наум Исаакович очутился в столь непривлекательной компании.