– Хотелось бы думать, что я выгляжу немного приятнее, чем какой-то прогнивший кабак!
– Я говорю не о тебе и не о кабаке. Я о том, из-за чего и ты, и кабак рухнули.
Лин вскинула голову и взглянула на него. Ее глаза горели гневом.
– Пресвятой Хал! – выдохнула она. – Этот долбаный лич!
12
– Пойдем, Каден! – подгонял Патер, дергая Кадена за пояс в попытке ускорить его на тропе. – Они, наверное, уже начинают. Поторопись же!
– Начинают что? – спросил Каден в третий раз.
Порой ему казалось, что в малыше только и есть что голубые глаза и острые локти. Обычно воодушевление Патера вызывало у Кадена улыбку, но сегодня он был слишком разгорячен и расстроен, и совершенно не в том настроении, чтобы терпеть постоянные понукания и дерганье за одежду.
Он потратил почти все утро, ломая небольшую каменную лачугу, и его хинское самообладание дало трещину. Такая работа даже при более благоприятных обстоятельствах требовала много сил и времени – неровные гранитные глыбы то и дело впивались в ладони и придавливали пальцы, так что его руки приобрели черно-синий оттенок. А сейчас обстоятельства были далеки от благоприятных. Если на то пошло, он лишь день назад закончил строить эту самую лачугу, забери ее Шаэль! Все это, разумеется, входило в «обучение», по мнению Тана. Вот уже без малого две недели, сразу после случая у пруда, Каден по требованию монаха таскал камни со всех окрестных гор, укладывал их друг на друга, проверял, чтобы стены получались прямыми и ровными, и отправлялся за новым материалом. Тан не сказал ему, для чего предназначается здание, но Каден предполагал, что оно хоть чему-нибудь да послужит! Однако стоило ему закончить работу и разогнуться, уложив последний камень, как Тан с безразличным кивком велел:
– Отлично. Теперь разбери ее. – Он повернулся, собираясь уходить, и потом добавил через плечо: – И я не хочу увидеть здесь груду мусора. Каждый камень должен оказаться в точности там, откуда ты его взял.
Не успел Каден смириться с мыслью, что следующие полторы недели придется таскать камни обратно по крутым горным тропкам и отыскивать для каждого его родную ямку в земле, как появился Патер. Мальчик тяжело дышал и махал ручкой, призывая послушника оторваться от работы. По всей видимости, его прислал Тан – он лепетал что-то о собрании в трапезной, общем собрании монахов. Настоятель редко устраивал подобное, и Каден почувствовал, как внутри разгорается любопытство.
– Почему Нин всех созывает? – терпеливо спросил он.
Патер закатил глаза:
– Не знаю! Мне никто ничего не говорит! Это насчет той козы, которую ты нашел.
У Кадена неприятно засосало под ложечкой. Прошел почти месяц с тех пор, как он набрел на растерзанную тушу животного, и он приложил все усилия, чтобы выбросить эту сцену из головы. Он рассказал о случившемся настоятелю и всем остальным; после этого ему мало что оставалось, тем более что и Тан ни на минуту не оставлял его без дела. Однако временами, таща очередной камень с вершин по горным проходам, он чувствовал, как неприятный холодок пробегал по затылку, оглядывался – но ничего не обнаруживал. И тем не менее, если Нин созывает всех…
– Что-то произошло? – спросил он.
Патер в ответ лишь сильнее потянул его за балахон.
– Да не знаю я! Скорее!
Очевидно, от малыша невозможно было добиться чего-то более вразумительного, поэтому Каден постарался замедлить дыхание и утихомирить свое нетерпение. До основных монастырских построек было не так уж далеко.
Обычно утром на немощеном дворе все неторопливо занимались своими делами: монахи исполняли дневные труды, послушники таскали в тяжелых железных котлах воду для приготовления вечерней трапезы, ученики спешили с поручениями от своих умиалов, старшие монахи прогуливались по дорожкам или сидели в тени можжевеловых кустов и, погруженные в выполнение своих обетов Пустому Богу, склоняли под капюшонами бритые головы. Обычно утром в воздухе висел тихий гул песнопений, доносящийся из медитационного зала, – глубокая басовая нота, которую прерывали резкие удары топора возле колоды, где послушники кололи дрова для очага. И хоть монастырь нечасто можно было назвать оживленным, внутри всегда текла жизнь. Однако сегодня Ашк-лан лежал молчаливый и пустой под яростными лучами весеннего солнца.
Совсем другая картина открывалась внутри трапезной. Здесь поместились почти две сотни человек; старшие и наиболее почитаемые монахи сидели на скамьях в передней части зала, послушники в ожидании стояли сзади. В воздухе висел густой запах шерсти, дыма и пота. Хинская дисциплина предписывала избегать любых волнений – едва ли можно было ожидать смятения от монахов, привыкших часами молча сидеть, скрестив ноги, в снегу, но все же Каден видел, что сейчас эти люди взволнованны – впервые с тех пор, как он поселился в монастыре. Десятки человек одновременно вели тихие разговоры, на лицах были написаны ожидание и интерес. Каден с Патером протиснулись в заднюю часть трапезной, с трудом закрыв за собой деревянные створки дверей.
В нескольких шагах впереди стоял Акйил, и Каден, поймав взгляд приятеля, начал пробираться к нему через толпу, таща за собой Патера.
– Как продвигается строительство твоего дворца? – спросил Акйил.
– Великолепно! – отозвался Каден. – Возможно, я перенесу сюда столицу, когда наконец-то взойду на трон.
– Что? Ты готов отказаться от этой шикарной аннурской башни, к которой твоя семья так привязана?
– Не вижу ничего плохого в добротной каменной архитектуре, – ответил Каден и обвел рукой зал. – Что здесь происходит?
– Сам не знаю, – пожал плечами Акйил. – Алтаф что-то нашел.
– Что именно?
– Только не надо читать мне лекции о важности деталей. Мне никто не докладывает. Все, что я знаю, – это что Алтаф, Тан и Нин почти все утро просидели, запершись в келье настоятеля.
– Тан?
Каден поднял бровь. Теперь понятно, почему умиала весь день не было видно и никто до сих пор не устроил ему разнос.
– Он-то тут при чем?
Акйил устремил на него взгляд, полный страдания:
– Как я только что объяснил, мне здесь никто ничего не докладывает.
Каден собрался было нажать на него посильнее, но в этот момент перед собравшимися монахами встал Шьял Нин.
– Мне ничего не видно! – прошептал Патер.
Каден взгромоздил малыша себе на плечи.
– Три недели назад, – без предисловий заговорил настоятель, – Каден нашел в горах нечто… необычное.
Он помедлил, дожидаясь, пока собравшиеся не утихнут. Шьял Нин был человеком лет шестидесяти, тощим как палка, бурым, как ствол можжевельника, и сухим, как вяленая баранина. Ему больше не приходилось выбривать себе череп, поскольку тот естественным образом облысел, а в уголках его глаз легли глубокие морщинки от постоянного прищуривания. Когда Каден прибыл в монастырь, настоятель сперва показался ему человеком пожилым, даже хилым, однако долгие часы карабканья вслед за ним по крутым горным тропинкам впоследствии разубедили его. Возраст и худощавое телосложение Нина скрывали энергию, которая проявлялась в его походке и наполняла его голос, ясно и сильно разносившийся по залу трапезной.
– Он нашел труп козы, растерзанной неизвестным существом. Мы с двумя братьями провели расследование, но не смогли прийти к заключению. С тех пор у нас пропало еще три козы. Двух Рампури и Алтаф отыскали – обе оказались за пределами наших пастбищ, и обе были обезглавлены. У обеих был раскроен череп и не хватало мозга. А недавно братья обнаружили тело скалистого льва. В таком же состоянии.
Никто не произнес ни слова, но воздух вздрогнул от общего вздоха. Последнее сообщение было для Кадена новостью, и судя по лицам других монахов, те тоже слышали об этом впервые. Каден взглянул на своего друга – Акйил скорчил недоуменную гримасу и покачал головой. Расчлененная коза, даже жестоко растерзанная, – это одно дело, но скалистые львы – прирожденные хищники. Даже пятнистому медведю пришлось бы повозиться, чтобы завалить одного из них.
– Первое животное было убито в восьми милях отсюда, трупы остальных мы находили все ближе и ближе к монастырю. Вначале мы надеялись, что коз задрал какой-нибудь кочующий хищник, который затем отправится дальше. Однако похоже, эта тварь поселилась здесь надолго.
Нин подождал, пока слушатели усвоят эту мысль, и продолжил:
– Причину понять несложно. В Костистых горах не так уж много дичи, особенно зимой. И козы из нашего стада – относительно легкая добыча. Но они необходимы нам самим, чтобы выжить. По-видимому, наилучшим решением для нас будет выследить этого хищника и убить его.
Услышав это, Акйил поднял бровь. С охотой монахи, возможно, еще справились бы, но убийство никак не входило в хинское обучение. Разумеется, каждый год для кухни забивали несколько десятков коз, но едва ли этот опыт поможет в случае с существом, разорявшим монастырское стадо. Каден плохо понимал, чем, по представлению Нина, монахи должны убить животное. Каждый из них за поясом рясы носил нож, обычный, универсальный, с коротким лезвием, которым можно при необходимости срезать ягоды синики или проткнуть кусок баранины в вечерней похлебке; однако от него было бы мало проку при встрече с любым хищником. Каден попытался представить, как он нападает на скалистого льва, вооруженный жалким ножиком, и содрогнулся.
– Первым делом, – говорил между тем Нин, – необходимо отыскать это существо. У нас ушло почти две недели, чтобы найти его след – судя по всему, тварь предпочитает передвигаться по камням, – но в конце концов Рампури это удалось. Он нарисовал для нас несколько копий.
– Так, значит, там действительно не было никаких следов! – пробормотал Каден вполголоса, вспоминая свою первую горькую встречу с новым умиалом и чувствуя одновременно обиду и удовлетворение.
– То есть ты не так уж безнадежен, – с ухмылкой отозвался Акйил.
– Ш-ш-ш! – зашипел на них Патер, сидя у Кадена на плечах и повелительно хлопая его по голове ладошкой.
Нин передал несколько свитков монахам из переднего ряда.