Немного ненависти
– Вон, взгляни: он жжет очередную деревню, которую мы только что захватили. Когда мы с ним расстались, он лично ходил от дома к дому, проверяя, чтобы ничто не уцелело.
Клеверу показалось, что он уловил издавна знакомый запах дыма горящих зданий, долетевший с ветерком.
– Зачем сражаться за что-то, чтобы потом просто сжечь?
– Может, Большой Волк тебе скажет. Потому что будь я проклята, если понимаю.
– Что же, – Клевер вытянул вперед подбородок и поскреб щетину на натянувшейся шее. – К счастью, я наделен героическим терпением.
– Оно тебе понадобится. – Чудесница указала подбородком в сторону: – Вон идет наше будущее.
И действительно, по дорожке к ним приближался Стур. Ему дали имя Сумрак еще в младенчестве, по причине того, что он родился во время солнечного затмения. На самом деле он родился на час раньше, но сейчас уже никто не отважился бы об этом сказать. Все это уже вошло в непрерывно разрастающуюся легенду о Большом Волке. У него были длинные черные волосы, он носил хорошую одежду с золотыми пряжками и заклепками. Его серо-голубые глаза, казалось, постоянно были немного влажными, словно он собирался заплакать. Должно быть, это были едкие слезы презрения к миру и всему, что в нем содержится.
Роста Стур был небольшого, но в том, как он двигался, чувствовалась стремительная сила. Грация танцовщика. А также высокомерная уверенность в себе – в сумасшедшем изобилии. Чрезмерная самоуверенность может привести к тому, что тебя убьют, но Клеверу также доводилось видеть, как благодаря ей люди выходили невредимыми из огня. Старая добрая железная шкура самонадеянности. Вот уж кто знал, как выбирать момент – а выбрав, отрезать себе желаемый кусок без колебаний и тем более без сожалений.
При нем была обычная толпа шлюх мужского пола, какую обычно собирают вокруг себя знаменитые бойцы. Многие из них горделиво носили на щитах знак волка. Это были люди, не имеющие собственного имени, притянутые именем Стура, словно мотыльки пламенем костра. Клеверу доводилось видеть эту мерзкую модель уже с дюжину раз. У Гламы Золотого была очень похожая шайка, а также у Девятипалого; более чем вероятно, что и Скарлинг Простоволосый имел при себе такую же толпу прихлебателей, хоть это и было несколько сотен лет назад.
Времена меняются, но скопище шлюх остается более-менее тем же самым.
Стур Сумрак смерил Клевера своим влажным, холодным, пустым взглядом. Его стремительная рука свободно лежала на рукояти меча, улыбка сверкала белыми зубами и черными угрозами.
– Йонас Клевер, – проговорил он. – Какого хера ты тут делаешь?
– Меня прислал твой отец – Кальдер Черный.
– Я знаю, как зовут моего отца.
– Он знает, как зовут его отца! – захохотал один из хохотунов, молодой мускулистый ублюдок, с ног до головы обвешанный оружием. Лязг от него был словно от продавца ножей, чересчур нагрузившего свою тележку.
– Закрой рот, Магвир, – буркнул ему Стур через плечо.
Получивший отповедь Магвир тут же ощетинился: опостылевшая модель мужественного поведения, которой Клевер, к своему стыду, некогда активно придерживался.
– Что я на самом деле хочу знать, – продолжал Стур, – это почему он тебя прислал.
– Чтобы наставить тебя на истинный путь. – Клевер беспомощно пожал плечами. – Это его слова, пойми меня правильно.
– А ты можешь отличить истинный путь от кучи дерьма, так, что ли?
Стуровы жополизы захохотали, тряся своими волчьими щитами, словно это был какой-то верх остроумия, и Клевер улыбнулся вместе с ними. Когда только и можешь, что правильно выбрать момент, нетрудно понять, что сейчас момент неподходящий для уязвленного самолюбия.
– Не хочу делать громких заявлений, но мне за долгие годы довелось походить по разным путям, в том числе ложным. Может статься, я мог бы удержать тебя от некоторых куч дерьма, из-за которых так благоухают мои сапоги.
– То-то я думаю, откуда эта вонь? – Стур демонстративно принюхался, потом облизнул зубы и вытер нос подушечкой большого пальца. – Итак, каков же будет твой первый совет?
– Никогда не чеши брови мечом. – Клевер ухмыльнулся. Кроме него никто не смеялся, но это было их дело. – Я бы сказал, лучше вообще держать его в ножнах, пока это возможно. Обнаженные мечи чертовски опасны, против этого ничего не возразишь.
Стур шагнул ближе к нему, словно окруженный невидимым пузырем угрозы.
– Мудрость, достойная героя! – прошипел он.
– Когда-то я хотел быть героем, – Клевер похлопал себя по брюху. – Но потом перерос это желание. Однако я обещал твоему отцу, что сделаю все, что смогу.
– Ну что ж… – Стур повел рукой в направлении долины: – Не хочешь ли указать нам путь?
– Разве я посмею! Я знаю, кто я такой: я из тех, кто рожден, чтобы следовать.
Будущий король широко распахнул свои влажные глаза:
– В таком случае догоняй, старикашка!
И он скользнул мимо, уже устремив взгляд в направлении своего следующего завоевания, а Клевер отступил в сторону, пропуская его хмурящихся приспешников и низко кланяясь.
– Хочу до заката спалить еще пару деревушек! – крикнул Большой Волк через плечо, и молодые искатели славы тут же принялись соревноваться, кто захохочет громче остальных.
– Что я тебе говорила? – Чудесница нагнулась к Клеверу. – Абсолютный мудак!
То, что они любят
Рикке снова повела плечами, закапываясь спиной в спутанные корни. Она стояла по шею в ледяной воде, в волосы набилась грязь. С дороги наверху доносился топот множества ног. Это были воины ее врага, и судя по звуку, ублюдков было немало. Она еще раз подумала о том, что случится, если ее поймают. Точнее, когда ее поймают. Рикке постаралась выровнять дыхание, сделать его медленным, спокойным, еле заметным.
Гнетущий страх за свою жизнь, плюс обжигающая тревога за всех, кого она знала, плюс сводящая с ума боль от сотен мелких ушибов и царапин, плюс грызущий голод и стискивающие оковы ледяной воды – все это вкупе давало самый дерьмовый вечер из всех, что у нее были за последнее время, и это учитывая, что соревнование за этот титул шло нешуточное.
В ее подбородок уперся палец, принуждая закрыть рот, и Рикке поняла, что в последние минуты стучала зубами. Изерн стояла рядом, также прижавшись спиной к берегу. Вода доходила ей до острого подбородка, волосы облепили суровое лицо. Неподвижная, как земля, терпеливая, как деревья, твердая, как камень. Ее взгляд переместился от лица Рикке к нависающему над ними обрыву в бахроме свисающих корней. Ее рука тихо выскользнула из-под воды, палец прижался к рассеченным шрамом губам, призывая к молчанию.
– Проклятье! – послышался голос сверху, чуть ли не над самым ухом Рикке.
Она инстинктивно дернулась и могла бы с плеском ухнуть в воду, если бы не твердая рука Изерн, обхватившая под водой ее бесчувственное предплечье.
– Черт… Э-эх… – Мужской голос, немолодой, но мягкий и неторопливый, словно его владелец никуда не спешил. – Ну вот, так-то лучше!
Последовал удовлетворенный вздох, и струя слегка дымящейся мочи с журчанием устремилась в воду в каком-то шаге от лица Рикке. Как ни печально это признавать, она испытала искушение подставить голову под брызги, просто чтобы хоть немного согреться.
– В жизни полно разных удовольствий, – продолжал голос, – но я начинаю думать, что мало что сравнится с тем, чтобы поссать, когда тебе действительно хочется ссать.
– Ха! Не знаю, увеличилось или уменьшилось мое уважение к тебе после этого маленького откровения.
Это был женский голос, выбирающий каждое слово тщательно, словно кузнец, подбирающий гвозди, чтобы подковать лошадь богача.
– И вот подступает момент… – струя приостановилась, потом зажурчала снова, – …иногда я специально придерживаю это дело… чтобы потом, когда я снова продолжаю… – несколько последних маленьких всплесков, – …удовольствие еще больше, чем прежде! Как там, нет ли вестей о ходе благородного сражения?
– Союз отступает так быстро, как только может. Есть небольшие стычки, но без настоящего огня. Ребят Ищейки не видно и не слышно. Тоже драпают, небось.
– Меня это вполне устраивает, – отозвался мужчина. – Если повезет, они так и будут драпать до самой Инглии, и тогда мы все сможем спокойно прилечь и отдохнуть.
Рикке бросила взгляд на Изерн. Горянка была права. Она была всегда права, черт бы ее драл, особенно в том, что касалось мрачных пророчеств.
Этим утром они набрели на поляну, заваленную трупами. Их там было больше дюжины. Люди с обеих сторон – теперь они все были на одной стороне. Говорят, что Великий Уравнитель сглаживает все различия… Рикке глядела на тела во все глаза, прижав запястье ко рту, еле осмеливаясь дышать. А потом она увидела Изерн – та присела на корточки возле одного из мертвых, словно пожиратель трупов из старых песен, перебирая порванную одежду, возясь с застежками…
«Что ты делаешь?»
«Ищу что-нибудь съестное».
И тогда Рикке принялась сама обшаривать трупы. Занемевшими пальцами она копалась в чужих карманах, стараясь не глядеть мертвецам в лица. Насчет этого Изерн тоже оказалась права. Весь твой страх, чувство вины, испытываемое тобой отвращение пропадают, если как следует поголодать. Когда они с Изерн украдкой уходили с поляны, единственное, что действительно ее расстраивало – это что им так и не удалось ничего найти.
– Вождь! – заорал кто-то над их головами. – Сумрак! Наш будущий король!
С дороги послышался одобрительный лязг оружия о щиты.
Рикке закаменела, стоя в воде – насколько это было возможно, учитывая, что ее тело и без того напоминало кусок льда. Изерн навалилась на нее и еле слышно зашипела ей в ухо:
– Ш-ш-ш…
– Во имя мертвых! – буркнула женщина наверху себе под нос и громко прибавила с натужной веселостью: – Вождь! Как прошел день?
– Пока без жертв, но время еще есть.
Итак, вот он какой, голос Стура Сумрака. Звучит чересчур капризно для такого прославленного воителя. Словно у ребенка, собирающегося закатить истерику.
– Эти южане – как жидкая подливка, постоянно куда-то утекают. Девять Смертей имел возможность драться с Тридуба, с Черным Доу, с Хардингом Молчуном и всеми остальными. Как завоевать себе великое имя, если нет великих врагов, чтобы с ними сравниться?
Недолгая пауза.
– Да, это тяжело, – отозвалась женщина.
– Чудесница, у меня для тебя задание. В этих лесах прячется девчонка. – У Рикке тошнотворно засосало в животе, хуже, чем просто от голода. Она вжалась в обрыв так, словно могла стать единым целым с землей. – Я ее хочу.
Энтузиаст мочеиспускания жизнерадостно хохотнул:
– Кто ж не хочет девчонку в этих лесах? – Молчание, словно соль шутки ни до кого не дошла. Рикке, во всяком случае, точно не собиралась смеяться. – Ну хорошо, и как нам отличить эту девчонку от других?
– Говорят, она все время дергается. И еще у нее в носу золотое кольцо и, возможно, крест, нарисованный поверх глаза.
Рикке дотронулась кончиком языка до кольца в своем носу и прошептала:
– Твою мать!
– С ней, возможно, будет еще какая-то ведьма-горянка. Эту можете убить. Но девчонка нужна мне живая!
– Должно быть, важная персона, – заметила женщина, которую называли Чудесницей.
Сумрак хохотнул, будто сова заухала:
– Так в этом же все и дело! Она дочка Ищейки.
– Дважды м-мать, – беззвучно выдохнула Рикке.
– Ш-ш-ш! – прошипела Изерн.
– И что будет, если мы ее поймаем?
Невеселое хмыканье.
– Ну, если бы ее заполучил мой отец, скорее всего он вернул бы ее за выкуп или сделал из нее приманку, использовал бы как-нибудь, чтобы повернуть по-своему, когда зайдут переговоры о мире. – Это слово Сумрак выговорил с таким отвращением, словно оно было тухлым на вкус. – Ты знаешь моего отца. Сплошные планы и интриги.
– Да, Кальдер Черный всегда был умным человеком, – отозвался мужчина.
– Я смотрю на вещи по-другому. Мое мнение: если хочешь сломать своих врагов, сломай то, что они любят. Как я слышал, престарелые дурни Ищейки действительно любят эту припадочную тварь. Она для них что-то вроде талисмана. – По голосу было слышно, что он улыбается. – Поэтому, если она попадется мне, я ее раздену, хорошенько отхлестаю кнутом, выдерну зубы, а потом, может быть, отдам бондам, чтобы они ее оттрахали – между шеренгами, чтобы все слышали, как она визжит.
Ненадолго воцарилось молчание. Рикке слышала собственное хриплое дыхание. Пальцы Изерн крепко стиснули ее предплечье.
– Или, еще лучше, я дам ее трахнуть моему коню. Или моим псам. Или… не знаю, может, борову?
– Как ты собираешься этого добиться, черт возьми? – судя по голосу, пожилой мужчина испытывал изрядное отвращение.
– О, нет ничего невозможного, если у тебя хватает воображения и терпения. А после этого я привяжу ее повыше на дереве – каком-нибудь с колючками, – так, чтобы все могли видеть, и вырежу на ней кровавый крест. Поставлю внизу ведро, чтобы собрать ее кишки, и пошлю потом на ту сторону.
– В смысле, пошлешь ее кишки?
– Ну да. В красивой шкатулке. Из твердой древесины, с резьбой. Может, положу туда цветов. Или нет! Ароматические травы – вот что я туда положу. Чтобы старые дурни не унюхали, что там лежит, пока не откроют крышку. – Стур удовлетворенно замычал, словно речь шла о вкусной рыбе, которую он собирался поймать, или ждущем его хорошем обеде, или комфортном кресле на веранде тихим вечером на закате. – Только представь, какие у них будут лица!
И он заклокотал смехом, словно ее кишки в шкатулке были каким-то верхом веселья и остроумия.
– Твою мать! – снова выдохнула Рикке.
– Ш-ш-ш… – прошипела Изерн.
– Но это все в будущем. – Сумрак расстроенно вздохнул. – Рано готовить дичь, пока ты ее не поймал, верно? Мой отец, понятное дело, обещает за девчонку кучу денег. Тот, кто ее добудет, станет богатым человеком.
– Все ясно, вождь. – Женщина, которую называли Чудесницей, явно наслаждалась этим не больше, чем сама Рикке. – Будем смотреть в оба.
– Вот и чудненько. Клевер, можешь продолжать ссать дальше.
– Спасибо, я уже закончил. Думаю, какое-то время сумею продержаться.
До Рикке донесся звук мягких удаляющихся шагов. Наверное, ей следовало сейчас окаменеть от страха – видят мертвые, у нее было на это право. Но вместо этого в груди у нее потихоньку закипал гнев. Этот гнев согревал, невзирая на ледяную воду, бурлящую возле самого ее подбородка. Гнев подталкивал ее выскользнуть из потока с зажатым между зубами ножом и вырезать кровавый крест самому Сумраку, прямо здесь и сейчас.
Отец всегда говорил Рикке, что месть – это бесплодная трата усилий. Что, отказываясь от нее, ты поступаешь как сильный человек, мудрый человек, здравомыслящий человек. Что кровопролитие ведет только к еще большему кровопролитию. Однако его поучения казались сейчас ужасно далекими, предназначенными для другого, более теплого места. Рикке стиснула зубы, сощурила глаза и поклялась себе, что если доживет до конца этой недели, то приложит все усилия, чтобы увидеть, как Стура Сумрака трахает боров.
– Скажу тебе честно, Чудесница, – донесся до нее голос мужчины, которого звали Клевер. Он говорил вполголоса, словно делясь секретом. – Этот ублюдок чем дальше, тем больше вызывает мое беспокойство.
– Хорошо тебя понимаю.
– Сперва я принимал это за лицедейство с его стороны, но сейчас начинаю думать, что внутри у него то же, что и снаружи.
– Хорошо тебя понимаю.
– Ты подумай, кишки в шкатулке? С ароматическими травами?
– Хорошо тебя понимаю.
– Пройдет время, и он станет нашим королем, этот кишечных дел мастер. Королем всего Севера. Вот этот!
Долгая пауза, затем усталый вздох:
– Ни один человек не станет радоваться подобному, если он в здравом уме.
Рикке могла только согласиться. Ей показалось, что она видит их неясные отражения, колышущиеся в воде среди черных ветвей.
– Ты видишь что-то там, внизу?
Она застыла. Онемевшие пальцы судорожно обхватили рукоять ножа. Она взглянула на суровый профиль Изерн с рельефно проступившими мышцами челюсти. Из-под воды показался наконечник ее копья, вымазанный смолой, чтобы на нем не отблескивал свет.
– Что там? Рыба?
– Похоже на то. Сбегать за удочкой, как ты думаешь?
Послышался скребущий звук: Чудесница отхаркивалась. Затем сверху, вращаясь, прилетел комок слизи и шлепнулся в воду.
– Не стоит. Думаю, в этой речушке нам ловить нечего.
Ничего хорошего
Он вернулся домой на закате – солнце уже почти село, оставался только розовый отсвет на спинах черных холмов. Долина уже погрузилась в темноту, но Броуд мог бы пройти здесь и с завязанными глазами. Ему была знакома каждая колея на дороге, каждый камень в полуразвалившейся стене сбоку от нее.
Все было таким знакомым – и таким странным.
После двухлетнего отсутствия можно предположить, что человек ринется сломя голову к своему любимому месту, к любимым людям, с такой широкой улыбкой на лице, что могут треснуть щеки. Однако Броуд брел медленно, словно приговоренный к виселице, и улыбался примерно столько же. Тот человек, что покинул это место, не боялся ничего. Тот, что возвращался, не знал ничего кроме страха. Он даже толком не знал, чего боится. Самого себя, может быть.
Когда в виду показался дом, сгорбленный, в окружении голых деревьев, с полосками света, просачивающегося вокруг ставней, Броудом овладело странное побуждение пройти мимо. Это была странная мысль – что он больше не свой здесь. После всего, что он видел. После всего, что сделал. Что, если он принесет все это с собой?
Однако путь, ведущий мимо, годился только для трусов. Он до боли стиснул кулаки. Гуннар Броуд никогда не был трусом! Спроси кого угодно.
Ему понадобилась вся его храбрость, чтобы постучать в дверь. Больше, чем когда он взбирался по осадным лестницам при Борлетте или возглавлял атаку на пикинеров при Мусселии, и даже чем когда тащил на себе умирающих от лихорадки людей во время последующей долгой зимы. Тем не менее, он постучал.
– Кто там?
Это был ее голос, там, за дверью – но он содрогнулся сильнее, чем когда увидел направленные на него острия пик. Вплоть до этого момента он боялся, что ее здесь не окажется, что она куда-нибудь переехала, забыла его. Или, может быть, как раз на это и надеялся.
Сейчас он едва мог найти в себе голос, чтобы отозваться:
– Это я, Лидди… Гуннар.
Дверь загремела, отворилась – и он увидел ее. Она изменилась. Далеко не так сильно, как он сам, но изменилась. Вроде бы отощала. Стала тверже, жестче. Но когда она улыбнулась, ее улыбка по-прежнему осветила угрюмый мир, как бывало всегда.
– Ты что стучишься в собственную дверь, дурачина ты здоровенная?
И тогда он заплакал. Сперва это был просто всхлип, родившийся где-то в животе и всколыхнувший все тело. А потом он уже не мог остановиться. Трясущимися руками он стащил с глаз стекляшки, и все слезы, не пролитые им в Стирии – поскольку Гуннар Броуд никогда не был трусом, – обжигая щеки, покатились по его изуродованному лицу.
Лидди шагнула к нему, и он отпрянул, болезненно горбясь, выставив вперед ладони, отгораживаясь от нее. Словно она была стеклянная и могла расколоться в его руках. Но она все равно обняла его. Тонкие руки – но из этой хватки ему было не вырваться, и хотя Лидди была на голову ниже, она прижала его лицо к своей груди и принялась целовать в затылок, приговаривая:
– Ш-ш-ш… Тише, тише… Все хорошо…
Через какое-то время, когда его всхлипывания начали утихать, она обхватила ладонями его щеки, подняла его голову и посмотрела ему прямо в глаза.
– Что, там было так плохо? – спросила она, спокойно и серьезно.
– Да уж, – просипел он. – Ничего хорошего…
Она улыбнулась своей улыбкой, освещавшей весь мир. Настолько близкой к нему, что он мог видеть ее даже без своих стекляшек.
– Но теперь ты вернулся.
– Да. Теперь я дома.
И он снова принялся плакать.
* * *Каждый удар топора заставлял Броуда вздрагивать. Он говорил себе, что это звук честного труда, хорошо выполняемой домашней работы. Говорил, что он здесь в безопасности, не на войне, а у себя дома. Но может быть, он принес войну с собой? Может быть, любой участок земли, на котором он стоял, превращался теперь в поле боя? Он попытался спрятать свое беспокойство за шуткой:
– Как по мне, все-таки рубить дрова – мужская работа.
Май поставила на плаху следующий чурбан и занесла топор.
– Все становится женской работой, когда мужчины усвистывают в Стирию.
Когда он уходил из дома, она была больше похожа на мальчишку – тихая, неуклюжая. Как будто собственная кожа ей не по размеру. Сейчас Май по-прежнему выглядела костлявой, но в ее движениях появилась быстрота и сила. Она быстро выросла. У нее не было другого выбора.
Новый удар – и с плахи покатились еще два аккуратных чурбака.
– Надо было мне остаться дома, а тебя послать сражаться, – сказал Броуд. – Может, мы бы победили.
Май улыбнулась ему, и он улыбнулся оттого, что может заставить ее улыбнуться. Думая о том, как это удивительно – что человек, сотворивший все то дурное, что сотворил он, мог приложить руку к сотворению чего-то настолько хорошего, как она.
– Откуда у тебя эти стекла? – спросила она.
Броуд потрогал стекляшки пальцем. Порой он забывал, что они у него на лице – до тех пор, пока не снимал их, и тогда все на расстоянии дальше протянутой руки становилось сплошным смазанным пятном.
– Спас одного человека… Лорд-маршала Миттерика.
– Ого! Неплохо!
– Командующего армией, ни больше ни меньше. Мы попали в засаду, и я там тоже оказался, ну и… – Он понял, что снова до дрожи стиснул кулаки, и принудил себя их разжать. – Он решил, что я его спас. Хотя должен признаться, я понятия не имел, кто он такой, до тех пор, пока все не было кончено. Я же ничего не видел дальше пяти шагов. И тогда он подарил мне эту штуку.
Он снова снял с себя стекляшки, подышал на них и аккуратно протер подолом рубашки.
– Стоят, наверное, как солдатское жалованье за шесть месяцев. Чудо современной мысли. – Он снова зацепил дужки за уши, так что поперечина легла в привычную канавку поперек переносицы. – Но я не жалуюсь, потому что теперь я могу видеть красоту моей дочери даже с другой стороны двора.
– Красоту! – Май пренебрежительно фыркнула, но вид у нее при этом был слегка польщенный.
Пробившееся сквозь тучи солнце легло теплым лучом на улыбающееся лицо Броуда, и на какой-то момент все стало совсем как прежде. Как будто он никуда не уходил.
– Так, значит, ты воевал?
Во рту у Броуда вдруг пересохло.
– Да, воевал.
– И как это, воевать?
– Это…
Столько времени он мечтал увидеть ее лицо – и вот теперь она стоит прямо перед ним, а он боится встретиться с ней глазами!
– Ничего хорошего, – неловко закончил он.
– Я всем рассказываю, что мой отец герой.
Броуд съежился. Облака набежали, накрыв тенью двор, и ужас снова стоял за его спиной.
– Не надо так говорить.
– Что же мне говорить тогда?
Он нахмурился, опустив взгляд к своим саднящим ладоням, потер одну о другую.
– Только не это.
– Что значат эти метки?
Броуд попытался прикрыть рукавом свою татуировку лестничника, но синие звезды на костяшках пальцев все равно высовывались из-под обшлага.
– Да так, просто баловались с парнями.
И он убрал руку за спину, где Май не могла ее видеть. Где ему самому не приходилось на нее смотреть.
– Но…
– Хватит вопросов! – сказала Лидди, выходя на крыльцо. – Твой отец только что вернулся.
– И у меня по горло дел, – прибавил он, вставая. – Крыша, небось, протекает в десяти местах.
Было видно, что женщины старались сохранить дом в презентабельном виде, но работы было слишком много даже для троих, не то что для двоих. Дом выглядел так, словно был готов вот-вот рассыпаться.
– Только осторожно. Боюсь, если ты взгромоздишься на крышу, даже стены могут не выстоять.
– Не удивлюсь. Ладно, пожалуй, схожу сперва взгляну на стадо. Я слышал, цены на шерсть нынче такие, что лучше не бывает, со всеми этими новыми фабриками. Где наши овечки – там, в долине наверху?
Май беспомощно взглянула на мать, а Лидди как-то странно скривила лицо, и Броуд ощутил, как ужас лег на него всей своей тяжестью.
– В чем дело? – непослушными губами вымолвил он.
– Гуннар… У нас больше нет стада.
– Что?!
– Я хотела сперва дать тебе выспаться, прежде чем взваливать на тебя все эти заботы. – Вздох, всколыхнувший все тело Лидди, казалось, исходил прямо из подошв ее изношенных туфель. – Лорд Ишер огородил нашу долину. Сказал, нам больше нельзя пасти там овец.
Броуд с трудом понимал, о чем она говорит.
– Это же общинная земля! Там всегда все пасли.
– Все переменилось. Королевский указ. Сейчас это повсюду происходит, в соседней долине то же самое… Так что нам пришлось продать ему стадо.