Собрание сочинений. 5 том

Кто-то сказал тихонько:

– Будет тебе, Лукерья, парень и так заходится.

Что случилось – он и сам понять не мог, захлестнули слезы, запоздалые, все разом накатило: и годы воровские, и мать забытая, и первая тогда заноза, что так нельзя жить. Встал у гроба на колени, уткнулся в последнюю мамину подушечку, набитую травой лесной, клевер узнал, визиль, ромашку, еще больше сердце расслабилось. Запах маминых волос, свежевымытых и ополоснутых крапивным настоем, как она любила. До самой школьной поры после бани он спал с мамой, вот так же уткнувшись в подушку и дыша родными запахами, пока еще ничего в них не понимая. Теперь все стало упреком – и люди вокруг, и эти запахи, и мертвая мама.

К вечеру женщины разошлись, остались три родственницы, пришедшие из соседней деревни, толи сестры второго мужа, толи отца, которого Родя так и не видел никогда. Записала мать его в сельсовете на свою фамилию и отчество свое дала – Петрович, а кто отцом парня будет – так и не могли допытаться. Родя помнил, как первый раз в деревенской ребячьей драке назвали его выблядком, ему тогда разбили нос и губы, он пришел домой в предчувствии еще большей боли:

– Мама, пошто меня обзывают выблядком?

Мать обхватила его руками, потащила к рукомойнику, умыла лицо, поцеловала в опухшие губы:

– Терпи, сынок, будут так звать – уходи от греха.

Не ушел. В седьмом классе учился, в очередной драке вынул из кармана ножичекскладешок, у каждого пацана такой, даже развернуть не успел. Не учли, суд был суров: детская колония…

Луша управилась и пришла:

– Ты бы, Родя, шел к нам, тут тебе и отдохнуть негде.

Родя промолчал, подвинул табуретку к гробу, сел. Луша больше не предлагала. Тетки – две на кровати, одна на печи – дружно захрапели. Луша сидела в кутнем углу:

– Родя, ты хоть скажись, как живешь, чем занимасся?

– Нормально живу, тетка Лукерья, работаю.

– Семья есть, ребятишки? – интересовалась тетка.

– Нету, – резко ответил он.

– Мать все ждала, можа, внуков привезешь погостить. Ты пошто такой нелюдимый-то? Мать-то пошто так?

– Не надо, тетка Лукерья, – Родион из-под лобья на нее посмотрел и встал.

– Ладно, Бог тебе судья.

К обеду гроб вынесли, поставили на телегу и повезли на могилки. Несколько человек потянулись следом. Копальщики сидели и ждали. Кто-то из баб завыл, но ее не поддержали, Родя понял, что боятся его или стесняются. Мужики рассказали, что для деревенских он бандит, вроде как даже главарь, его и в тюрьму не садят, потому что в авторитете. Он первым подошел к гробу, поцеловал мать в лоб и велел закрывать крышкой. Застучали молотки, кто-то опять всплакнул, Родя отозвал в сторону Лушу:

– Оставляю тебе вот эту пачку, заплати всем, кому положено, помяните мать и все обеды справь. Я, может быть, скоро приеду.

Не приехал…

Опять вспомнился молодой человек с кладбища, это что он говорил про детей? Трое у него? Хорошо это или плохо – Бывалый улыбнулся: он не знал. Есть сын, но характер не позволял идти к Настене на поклон, посылал деньги, направлял ребят узнать, не встречается ли с кем, не вышла ли замуж. А ведь и самому третий десяток доходит, женщин полно, ему по звонку привозят самых-самых, но все они одинаковы, дежурно целуют, дежурно стонут, бесстыдно голыми выходят из душа.

Гроза постепенно скатилась, и только дальние сполохи молний и глухой рокот грома напоминали о беспокойной ночи. Родя заставил себя лечь и уснуть, все распоряжения в офисе он дал накануне и никому не сказал, что уезжает. Вечером начальник службы безопасности по телефону поинтересовался, будут ли указания на утро, Родя ответил, что охране даёт выходной. Управлять собой, своим настроением и своим состоянием его научил старый узбек, к которому в чайхану он ездил покушать настоящий плов. Узбек со странным именем Алахитдин поразил его абсолютной невозмутимостью, безупречной аккуратностью и чистотой, его сухое и чистое лицо с бритой головой, покрытой аракчинкой, украшала седая остренькая бородка. Он плохо говорил по-русски, но все понимал. Родя уже и не помнит, кто привёл его к Алахитдину, но ему тут нравилось все, но больше всего хозяин. Он всегда теперь встречал Родю, вежливо кланялся и говорил, что плов будет готов, едва солнце два раза успеет спрятаться в облаках. Говорил, что сегодня свежий барашек, поскольку он говорил так почти всегда, Родя однажды дал команду тихонько проверить. Точно, мясо было свежее, ещё тёплое.

В тот раз Бывалый приехал в скверном настроении, что-то не ладилось, подводили партнёры, наседала налоговая инспекция, старый узбек заметил это и подошёл к столику:

– Зачем запустил чёрные думы в свою башку? Ты давно любишь мою чайхану и хорошо платишь, ты знаешь толк в плове и шашлыке, отличишь настоящий чай от помоев. Я тебя уважаю, потому скажи, что за зверь терзает твою душу?

Родя все рассказал узбеку, тот взял его за руку и повёл в свою комнату за перегородкой.

– Сядь тут. Туфли сними, ремень убери, наган под салфетку положи. Смотри мне в глаза и думай о хорошем. Жены нет, детей нет. О чём думать? Думай о полёте, ты, как птица, летишь над землёй, внизу арыки и аулы, стада овец пасутся в долинах, караван верблюдов везёт товары людям. Много декхан работает в садах и на полях, это хлопок так красиво растёт…

Дальше Бывалый уже не слышал, он видел и поля, и сады, и красивых узбечек, и прохладный ветер, настоянный на всех цветах долины, обдувал его и ласкал. Когда он очнулся, Алахитдин улыбался ему, прищурив глаза:

– Приходи через три дня, вечером, в твоей башке много грязи, надо уборкой заниматься.

Родя потянулся к барсетке, но узбек поймал за руку:

– Оставь деньги. Деньги – зло, я помогу тебе просто так. Ты хороший человек, я так думаю.

Уроки старика Родя усвоил быстро, научился отключаться на четверть часа в любой обстановке, стал сдержанным, невозмутимым, чем иногда пугал сотрудников. Вот и сейчас – откинул покрывало, заботливо заправленное приходящей домработницей, лёг на мягкое гостеприимное одеяло, расслабился, перестал думать, но сна не было.

Когда приехал к узбеку, как и договорились, через три дня, процедура проходила в той же комнатке, только Родя лёг на кушетку, больше похожую на топчан, Алахитдин сел рядом, долго глядел в глаза, Родя снова уснул и спал, видимо, долго, потому что в комнате было темно. Он приподнялся, кто-то раздвинул шторы на окне, и в квадрате света появилась женская фигура.

– Вы хорошо спали, и я закрыла окно.

Она подошла ближе, и Родя увидел молодую, даже юную узбечку, с множеством косичек на голове, в цветном просторном халате, который даже при лёгком движении выдавал её заманчивую фигуру. Что-то шевельнулось в памяти, только никак не мог вспомнить, но уверен, что где-то видел эту девушку

– Отец работает, а меня попросил быть около вас. Я позову его.

Старый узбек сел рядом.

– У тебя тут, – он постучал по своей голове, – кровь портится, долго сидит, свежей крови нет, а старая не уходит. Надо лечить вот тут, – он опять постучал по своей шее. – Гузель будет тебя лечить, она ещё ребёнок, но аллах дал ей знание. Это моя младшая дочь. На родине совсем бедно, она приехала сюда, русский хорошо знает, надо учиться. Гузель хочет быть врачом. Слушайся её, когда больно – скажи. Но надо терпеть.

Первый сеанс назначили на субботу, Родя ловил себя на том, что ему хочется видеть эту красивую и таинственную узбечку, никогда раньше он не увлекался женщинами, сам не заводил знакомств, чьи-то попытки познакомить с местными красавицами заканчивались традиционными обменами любезностями и холодным прощанием. Родя считал, что ценил свободу, хотя и сам не знал, для чего она ему?

Гузель встретила его у входа, поклонилась в знак приветствия, он тоже кивнул, прошли в комнату.

– Разденьтесь по пояс. Нет, брюки помнутся, вот простыня, снимите все, завернитесь в простыню и на живот. Мне нужен ваш позвоночник.

Девушка вошла в белом халате, указала на кушетку, попросила продвинуться вперед, чтобы освободить шею, голова чуть свисала с кушетки.

– Вам неудобно? Терпите. Тогда начнем.

Ее теплые ладони растирали его грубое тело, он расслабился и готов был уснуть, но она начала работать пальчиками, и они проникали все глубже в кожу, в мышцы, почти касались костей. Пройдя по всему позвоночнику от копчика до затылка, Гузель сказала:

– Сейчас я буду смотреть шейный отдел, будет больно. Но вы же мужчина.

Тонкие пальчики оказались железными клещами…

После этой процедуры Родя долго спал. Были сны, быстрые, как мысль, он не успевал понять, что снится, а картины уже менялись, и вновь скользили сквозь память, оставляя только теплые чувства. Только поднял голову – старик стоит на пороге.

– Крепко спал, храпел сильно, клиент спрашивал, что там такое. Улыбаюсь: мужчина спит. Храпеть тоже не будешь, я научу. Твои люди волнуются. Ты собрался в путь?

Бывалый вздрогнул: он этого никому не говорил. Старик усмехнулся:

– На родину едешь. С чистым сердцем надо. Родных никого. Могилы есть. Слезу пусти, не держи, слеза сердце моет. Прощай пока.

Исполнительный директор строительной фирмы Макс Михайлович Самсонов позвонил и попросил о встрече. Родион назначил на девять утра. Самсонов, умный и толковый экономист, начал сразу с главного:

– Родион Петрович, вчера главный бухгалтер принесла отчет за полугодие, конечно, два варианта, так вот, по чистому прибыль приличная, мы такую еще не получали. Я понимаю, все снимем, переведем в валюту и… Родион Петрович, в сейфе нельзя хранить столько денег, они должны работать.

Бывакин кивнул:

– И что вы предлагаете?

– Вариантов много, но в городе есть смысл ввязываться только в производство с новейшими технологиями, вам пока этого не предложили, а просить вы не станете. Но можно другое: купить пару колхозов и заняться аграрным бизнесом. Дело надежное и перспективное, люди кушать хотят при любом режиме. У меня есть один знакомый, прекрасный экономист и даже практик, был директором совхоза, начальником сельхозуправления в районе. Если ему поручить, он сумеет все организовать. Нет, Родион Петрович, если вы не согласны, я снимаю предложение.

Шеф промолчал. Действительно, сейф в потайной нише хранил пачки новеньких долларов, иногда он открывал бронированную дверь и тупо смотрел на полки: куда это все? Не найдя ответа, звонил главбуху и велел с текущего счета перечислить детскому дому полмиллиона. Детский дом был рядом с городом, Родя познакомился с заведующей, крупной и грубоватой женщиной, но быстро понял, что это внешнее, а на самом деле Аксинья Васильевна хорошая хозяйка и заботливый воспитатель. После первого перечисления она пригласила дарителя, показала свое хозяйство, провела по школе, по спальням, зашли в столовую и на кухню.

– Хлеба детям хватает? – неожиданно спросил гость.

– Родион Петрович, хлеба – да, но с другими продуктами проблемы. Наверное, мы часть на продукты пустим, уж больно короток рубль на пропитание воспитанников. Еще посуду надо бы обновить. Все так дорого. Только вы не беспокойтесь, все до копейки пойдет на деток.

– Поезжайте на швейную фабрику, закажите по вашим размерам по паре комплектов постельного, подушки подыщите, одеяла, матрасы. Возьмите счета и привезите в офис. Вот моя карточка, тут телефон, сразу мне сообщите.

Аксинья Васильевна заплакала:

– Родион Петрович, да я мигом, я в три дня все решу. Только вы цен не знаете, это будет очень дорого.

Бывакин кивнул:

– Я до тюрьмы не знал, что такое одеяло, фуфайкой укрывался.

Заведующая всплеснула руками:

– А в тюрьму-то вас за что, Родион Петрович?

Он усмехнулся:

– Это в детстве было…

…Шеф отпустил Самсонова, обещав подумать, хотя идея податься в деревню ему не понравилась. Он слышал, что в сельском хозяйстве проведено реформирование, знал по собственному опыту, что в России после реформ мало чего остается, не зря просоветские газеты пишут, что слово «реформа» стало синонимом развала и разгрома. Помнилась и родная деревня Лебедево, родной колхоз, где все на пупу и через «твою мать». Из техники знал гусеничные ДТ, самоходные комбайны с козырьками вместо кабин. Современная зарубежная техника, которую иногда показывали по телевизору, казалась фантастической: тракторы с программным управлением, широкозахватные культиваторы, комбайны с кондиционерами. Он не знал, что с его деревней, как она сегодня живет, но догадывался, что не далеко она ушла от потерянных и погибающих. Вот тогда и задумал, что надо поехать и посмотреть, а тут как раз похороны, разговор с незнакомым мужчиной, новые, будто чужие, мысли о доме, о семье.

Решил так: поеду в деревню, найду мужиков толковых, не всех же раздавили реформы, поговорим, посмотрю, как они отнесутся к предложению, радостно улыбнутся или ехидно хмыкнут. А потом и с протеже Самсонова надо основательно познакомиться, опыт работы есть, но её тогда называли руководящей, а если в нем засел вечный начальник, тогда говорить не о чем. Сейчас не командовать надо, а думать, думать, как использовать деньги, как организовать производство.

По дороге на родину не дремалось, водитель и два охранника в салоне джипа, все молчат и молчать будут, пока шеф не спросит. Такое воспитание. В городе начальник охраны обязательно ставил вторую машину, сегодня Родя отказался, незачем народ пугать. Для деревенского интереса и одного джипа достаточно.

– Леша, – Бывакин повернулся к соседу по заднему сиденью. – Ты родом откуда?

Тот дернул плечами:

– Не знаю, шеф, я же детдомовский. Оттуда на зону, а потом к вам.

– Но детдом-то в деревне был или в городе? – будто для Роди это было важно.

– В деревне. В старой школе.

– В колхозе местном не работали?

– Гоняли картошку копать, осенью на току зерно грузили. Интересно было. Вечером смена заканчивается, по огородам пройдемся, огурцы-помидоры… – Леша разулыбался неожиданным воспоминаниям.

– Не хватало жратвы?

– Что вы, кормили строго, какойто деловой из начальства, помню, колодки орденские в три ряда, постоянно приходил и проверял, что нам ставят на столы. Одежду проверял, постели. Мы знали, что повара приворовывают, только нам хватало, а стучать считалось за подло.

– Ты бы сейчас согласился в деревне жить, работать на тракторе с подогревом сиденья, женился бы на местной одиночке, корова, поросенок, куры с утями – чем не жизнь? – Родион с интересом ждал ответа, да и ребята прислушиваются.

Леха недоверчиво посмотрел на шефа – нет, не издевается, да и в натуре у него этого нет, а с чего вдруг о тракторе? Ответил смущенно:

– Да кто же мне трактор доверит, Родион Петрович? И какая баба меня примет с такой биографией? Они в деревне боязливые, тюремщик – это последний человек.

– Ладно, Леха, мы с тобой к этому разговору еще вернемся. А Володя городской, верно?

Ответил водитель:

– Вован – Питерский, после отсидки не рискнул возвращаться, прибился к нам.

Родион кашлянул:

– Саша, я Владимира спросил. Ты у него не адвокат, слова не имеешь. Отдельно для тебя напоминаю: погоняла остались в прошлом. Еще раз услышу – пойдешь в цех слесарем.

– Понял, шеф.

– Шурик прав, я городской, как раньше говорили, из приличной семьи. Папа мой военный, сейчас начальник кафедры в Медицинской академии, мама тоже профессор, в этой же академии преподает. А я в школе спортом увлекся, в десятом классе ребята пригласили в закрытый спортзал, там трое парней учили рукопашному бою. За деньги, конечно, но у меня проблем не было, мама снабжала по потребности. На выпускном в школе, а школато отдельная, рабочих и крестьян близко не было, к девчонке моей докопался фраер из параллельного класса. За груди цапал, это я сам видел. Ухватил его за воротник и ударил. В горячке применил жесткий прием, ну, парень…, короче, до больницы не довезли. Меня скрутили, папа с адвокатом, а тот, как суть дела узнал, в отказ пошел: оказывается, убил я сына большого городского начальника. Срок дали, родители на партийном собрании от меня отреклись, признали вину в воспитании, тем и отделались.

Помолчали. Родион спросил:

– Ты с ними вообще не встречался?

– Нет. Сестренка младшая нашла меня на зоне, писала, посылки слала, а когда откинулся, приехала, звала как бы по поручению родичей. Я не поехал. Вот тут и остался, – Владимира, похоже, эта тема не особенно интересовала.

Въехали в деревню, шеф велел остановиться у магазина. Вышел из машины один, постоял – никого, как вымерли люди. В магазине продавщица, на полках водка и флаконы со спиртовыми настойками, их фунфырями зовут, китайские бичпакеты и сигареты «Прима». И кирпичи несвежего хлеба.

– Скромный у вас ассортимент, – кивнул продавщице.

– Так нашим ничего больше не надо, – ответила она, на всякий случай протирая прилавок.

– После колхоза что осталось? Землю пашут, скотину держат. Или совсем ничего?

– А вас это почему интересует? Да подожди, ты же Родик? Или я вклепалась? А меня не признал? Я Зина Горелова, мы с тобой в одном классе учились.

Родион смутился:

– Прости, Зина, с улицы вошел, у тебя тут сумрак, не признал. Ну, здравствуй. Рассказывай, как живешь.

Зина вздохнула. И стала вспоминать, как после школы пошла работать дояркой, замуж вышла за Семена Бородина, троих детей родили. Сема механизатором был лучшим, оба работали от зари до зари, оба в один год ордена получили. Дом колхоз построил, машину купили, только бы жить, а тут понаехали люди с портфелями, давай собрания собирать, что неправильно живут. Особенно мужикам понравилось, что советская власть обманывает крестьян и платит им только малую часть того, что они заработали. А все остальное коммунисты забирают себе и платят неграм черной Африки, чтобы они их поддерживали. В общем, навешали лапши на уши, конечно, и наше начальство подсуетилось, давайте, мол, колхоз распустим и создадим какоето общество, каждый получит бумажку, что он хозяин. Ну, и доигрались. Начальство скотину за один год на колбасу перевело, хлеб намолоченный продали аж в сентябре чуть не на корню, с осени потихоньку торганули техникой, и все разом к новому году смотались в город. Остались только хозяева с бумажками.

– В прокуратуру обращались?

Зина всплакнула:

– Ездили, и мой тоже, тряс там орденом. Прокурор ответил, что все сделано законно, а про орден заявил, что он получен от другого государства и никакой силы уже не имеет.

Родя смотрел на эту женщину и стыдился признать, что она его ровесница, только жизнь так ее скрутила, что едва ли кто даст ей сейчас тридцать лет. Спросил, кто еще есть из толковых мужиков, попросил быстро их обойти и пригласить к себе домой.

– Скажи, что я приехал посоветоваться, какое производство можно в деревне создать, чтобы работа была, заработок, чтобы деревня не вымирала. Я посмотрел: ни одного дома нового не построено, да и куклами ты не торгуешь, значит, и ребятишек рожать перестали.

Зина с недоверием смотрела на земляка:

– Родик, да кто же станет связываться с глухоманью? Вот если бы под городом… А у нас же могила, господи!

Но пошла. Магазин закрыла, показала свой дом, побежала вдоль улицы. На сигнал машины вышел Семен, Родя его сразу узнал: невысокого роста, коренастенький, с густой шевелюрой рыжих волос.

– Скажи, Сема, а ребятишки у тебя тоже рыжие? – Родион улыбнулся.

– Ты мне эти шуточки брось… – а потом узнал друга детства: – Родик, ты, что ли? Вот встреча! Заходи, сейчас Зинку позову, на стол сгоношит. И ребят зови. Друзья?

– Вроде того. Зину ты не тревожь, она делом занята, людей собирает, будем у тебя перед домом сходняк, извини, сход проводить.

Семен оглядел гостя, машину, «друзей» и сухо выдавил:

– Если ты приехал деревню данью обложить, то опоздал, до тебя тут бульдозером выгребли все, что можно. Голые мы.

Бывакин поймал его за плечи:

– Семен, я не бандит, зачем ты со мной так? Хочу помочь деревне встать на ноги, и твоя рука потребуется. Придут мужики, надо обсудить, как это сделать.

– А деньги? Ты представляешь, сколько сюда надо вбухать, пока толк будет? Родик, земля уже умерла, не пашня, а целик. И народишко истрепался, многие на себя уже робить не хотят. Нет, Родион, без советской власти, чтобы железной рукой, нихрена у нас не получится.

Родиону понравилась столь бурная реакция земляка: значит, не все утрачено, не все пропито, не все вытравили новые власти из настоящего крестьянина! Эвон, как взвился Сема! Молодец.

Стали подходить люди, не только мужики, Родион сразу отметил, что несколько семейных пар пришли вместе. С Родей здоровались сдержанно, без особых приветствий. Зина вынесла скамейки и табуретки, Семен выкатил несколько чурбаков.

– Семка, тащи колун, будет перерыв в прениях – расколотим.

– Зинаида, могла бы и пару красненьких захватить из магазина. Для пользы общества.

– Для президиума надо бы стульчики. И стол с красной скатертью.

Бывакин встал, сразу стало тихо. Он говорил кратко, и суть речи сводилась к тому, что ему нужно знать, хотят ли земляки работать по-настоящему или уже растеряли все крестьянское и переходят в люмпены. Сразу предупредил: средства на обзаведение техникой, на ремонт или строительство помещений для скота, на закуп высокопродуктивных животных найдутся. Ему важно знать, готовы ли земляки работать, а работать придется много.

Собрание молчало. С людьми впервые за последние десять лет говорили серьезно и уважительно, и это настораживало: а правда ли?

– Ты вот слово сказал, куда мы переходим. Уточнение требуется, не все поняли, кто мы теперь. – Дедок, сидевший в дальнем ряду, поднялся. – У народа сомненье: а вдруг и ты омманешь?

Родион с трудом узнал в дедушке дальнего родственника дядю Тихона и улыбнулся:

– Дядя Тихон, вас так обобрали, что и взять больше нечего. Ты лучше скажи, сколько в бригаде пашни было?

Дед с гордостью ответил:

– Две с полтиной тысячи гектаров. Да сенокосов тыща заливных, да лесов не десять ли тысяч.

– Вам землю поделили на паи, у каждого должен быть документ. Есть такие бумаги? – Родион обвел взглядом собрание. Собрание затихло.

– Года три назад свидетельства эти забрал председатель сельсовета, ну, глава по теперешнему – сказал Семен. – Сказал, что для регистрации.

– А где он сейчас?

Ему ответили сразу несколько голосов:

– Смотался. В районе поживат.

– А он наши гумаги не продал?

– Кому они надо?

– Вот в этом и дело, земляки. Прежде надо найти документы, а если по ним сделки совершены, то потребовать признать их незаконными. – Родион был смущен, его бесила бесцеремонность, с какой обошлись с народом. – Зина, возьми тетрадку, я попрошу всех, кто дает согласие работать со мной, записаться у Зины. Понятно, что это предварительно, оформление будет по все правилам, но я должен знать, на кого могу рассчитывать. Хочу спросить: есть желающие?

Собрание молчало. Молчание грозило, предупреждало и отказывало. Родя нервно сжимал кулаки и все острее чувствовал боль в затылке. Еще мгновение, и он садится в машину, навсегда выбросив из головы всякие мысли о деревне. Вдруг звонкий женский голос, похожий на причитание, нарушил тишину:

– Господи, люди, что же вы делаете? Человек пришел и предлагает спасение, а вы его гоните! Мужики, не вас ли год заставили работать даром, ни копейки не заплатили эти ворюги, и вы им все простили, даже морды не набили ни единому. А Родион Петрович от всего сердца предлагает, и вы молчите. А как жить-то будем? Как ребятишек учить? Мы семь коров держим, это каково – все на собственном горбу? А черные приедут, и вес занизят, и упитанность, гроши бросят под ноги, как собаке. Сколько еще так можно? Остап, муж ты мой родной, что же ты язык проглотил? Не ты ли вчера плакал у меня на груди, что вымотался, сил нет жену обнять. Падайте в ноги Родиону Петровичу, просите его не оставлять нас один на один с властями этими проклятыми!

Загудели, заговорили, табачный дым поднялся над собранием. Остап встал с чурбака:

– Ксюша, что ж ты меня перед обществом позоришь? Подумают люди, что я совсем нюх потерял. Я же вчера только с устатку проговорился.

– Осташенька, родно мое, да я премного тобой довольна, и даже, когда ты к Таське Митюшкиной хаживал, ни разу не упрекнула. А сейчас нашла горячее место, чтобы расшевелить вашего брата!

Собрание опять загудело:

– Ну, Остап, сегодняшней ночи берегись!

– Мужики, надо принимать решение, пока другие бабы помалкивают. Осташку-то реабилитировала, а ведь не каждому так подфартит.

– Принимаем, Родион Петрович, твое предложение и записываемся.

– Всем гуртом, как говаривали старики, пиши в свой колхоз.

– Надейся, Родик, как мы на тебя.

Бывакин с трудом сдержал эмоции, сказал сдержанно:

– Спасибо, земляки. Я уеду в райцентр, утром пришлю машину, прошу, Семен, подбери еще пару мужиков и с паспортами ко мне. Будем пашню нашу искать.

Около кладбища велел остановить машину, открыл багажник, достал из коробки огромный букет кровавокрасных роз с черной каемочкой по краю цветка, и шагнул в густую траву. Мамину могилку нашел с трудом, тетки все сделали, как просил, и памятник поставили, только фотографии не нашлось. Опустился на колени, положил цветы и понял, что слезы катятся по щекам. Поднялся, насухо вытер глаза, чтобы сопровождение не заметило, крупными горстями начал рвать траву на могиле и вокруг, потом огляделся: в хорошем месте лежит мама, березка в головах, тишина, даже вечно кричащие грачи молчат. В таких местах очень близко всплывают думы о бренности бытия, вот и сейчас Родион без суеверного страха подумал, что надо как-то предупредить хотя бы Самсонова и Зину с Семеном, что, если вдруг, то похоронить его на деревенских могилках рядом с матерью. «Рядом с мамой», – сказал он почти шёпотом, вспомнив наказ незнакомца.