Заложники Кремля

Технический редактор Наталья Коноплева

Помощник техредактора Александра Тархова

Фоторяд Алиса Лев

© Лина Тархова, 2020

ISBN 978-5-0051-0316-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Заложники Кремля

Эта книга – о кремлевских детях. Обо всех сыновьях и дочерях руководителей СССР и сегодняшней России. Почему мы хотим знать частную жизнь людей власти? Конечно, есть элементарное любопытство. От чего они способны заплакать? Умеют ли любить? Боятся ли умереть? Есть для них вещи страшнее смерти?

Как живет элита? Точно ли это – люди избранные, обладающие интеллектуальным, моральным превосходством? Сливки ли это – или пена, выброшенная наверх слепым случаем? Те же ли у них проблемы верности и предательства, отцов и детей, жизни и смерти, что и у всех?

У россиян интерес к элите, можно сказать, – родственный. Уж слишком тесно, иногда намертво, были связаны судьбы правителей и всей страны, миллионов и миллионов людей. И сегодня будто ничего не изменилось. С застарелой тревогой мы ждем каждого сигнала из Кремля – что на уме у тех, кто за его зубчатой стеной?.

…Я прочитала воспоминания внучки Сталина Галины Джугашвили (дочери старшего сына Генералиссимуса – Якова – Авт.) «Дед, отец, Ма и другие». Тоненькая книжка, не претендующая на сенсационность, подняла целую бурю в душе.

Она сидела на коленях у Сталина.

Вспомнилось детство, мои родители, живые тогда и молодые. Война. Мы в эвакуации в Киргизии. Из черной тарелки радио, из какой-то невероятной дали доносится глуховатый спокойный голос с грузинским акцентом. Голос вызывает необъяснимый трепет. Кто мне его внушил? Не знаю. Но я испытываю восторг.

Мама и папа часто говорят о Сталине, о попавшем в плен сыне его Якове, всегда шепотом. Сталин сказал: у него нет сына, в нашей стране нет пленных – есть предатели. Страх пробирает от этих слов, ведь один из братьев папы тоже оказался в плену. Что будет с ним? С нами? Таинственные перешептыванья родителей только усиливали ощущение фантастичности, окружавшей имя Сталина. А в это время у него, оказывается, была внучка, такая же девочка, как я, только на два года старше…

Любила ли она Деда? Испытывала ли такой же трепет, как и я? Какие-то глупости лезут в голову: наверное, ей не разрешали делать, как это обожали мы с дворовыми девчонками, «мороженое» из глины. И наверняка не приходилось целыми днями стоять в очереди за мукой с фиолетовым номером на ладони…

С тех пор прошли десятилетия. Вместе со всеми я пережила крушение идола, страх, отвращение и – восторг разоблачительства. Казалось, Сталин и ужас, связанный с ним, ушли навсегда. И вдруг эта книжка внучки. Оказывается, жизнь моя до сих пор каким-то странным образом связана с ее Дедом. И с черноволосой, как галчонок, девочкой, которую он, как и свою дочь Светлану, называл хозяйкой…

Зависимость от тех, кто на вершине власти, – даже от мертвых! – остается. И неистребима потребность заглянуть в их души. Да заодно понять, точно ли души имеются.

Я начинала собирать материалы для этой книги с любопытством. Сейчас, когда мне так много известно о мальчиках и девочках, которым суждено было жить под кремлевскими звездами, это чувство сменилось потрясением. Какие страшные драмы, какие трагедии скрыты в жизни каждого – каждого – из них! Сколько в ней несвободы, насилия, отречений, утрат! Среди кремлевских детей нет никого, кто не заплатил бы за принадлежность к своему кругу цену иногда непомерную – жизнью, отказом от любимого, отречением от самого себя.

«Грехи отцов ложатся на детей» – сказано в Священном писании. Если это действительно так, то как они, отцы, смеют так жить?

Это Анна Ахматова. Кремль, средоточие власти, за столетия впитавший столько крови, коварства, лжи, этот Кремль – плохая колыбель для младенца.

Но прошли годы – последняя четверть века – и жизнь кремлевских детей удивительнейшим образом изменилась на все 360 градусов. Сегодня кремлевская прописка – гарантия головокружительной карьеры и неслыханного богатства. Когда эти дети успели так основательно освоиться, запустить во все стороны глубокие корни?..

Но начнем мы не с них.

Яков Джугашвили

Первый среди «кремлевских детей» – Яков, старший из троих детей Сталина. Ленин, как известно, потомков не оставил.

Точнее, Яков – старший из троих, официально признанных Сталиным. У «вождя всех народов» были и внебрачные дети, но они носили фамилии матерей. Кто-то, возможно, живет и здравствует до сих пор. Утверждают, что детей, родившихся вне брака, Сталин не видел, во всяком случае, к этому не стремился.

Первым всегда достается больше тумаков. Яков не знал законов кремлевской жизни. Естественный человек, проведший большую часть своего детства среди кавказских гор, вне Кремля, он даже не знал, что такие законы существуют. И позже, когда их нарушал, получал чувствительные удары, не понимая, за что.

Вся его жизнь – серия таких ударов, в конце – пленение и мученическая смерть. Яков, как герой классической трагедии, не вписывался в действительность и потому приговорен был умереть.

…Ему бы не ездить в Москву, остаться в родной Грузии. Матерью Якова была первая жена Сталина – молодая, красивая Екатерина Сванидзе.

Еще до их свадьбы, в 1903 году, августовским вечером случился такой эпизод. Коба (партийная кличка Сталина) шел вдоль бакинской набережной. Со стороны моря вдруг послышался душераздирающий крик – невдалеке от берега тонула маленькая девочка. Иосиф успел вовремя выхватить ее из воды. Ею оказалась трехлетняя Надя Аллилуева, дочь соратника по революционной борьбе. Через четырнадцать лет она станет второй женой Кобы. А пока…

Като Сванидзе была хорошей женой Иосифу. Много лет спустя Галина Джугашвили напишет: она была такой, «какую и должен иметь мужчина его склада: жена-ребенок, глядящая на мужа снизу вверх, приняв как закон его власть над собой и правоту во всем и всегда».

В 1908 году Екатерина Сванидзе родила сына Якова, Якоби. Но жить ей оставалось недолго, через полгода она заразилась тифом. Несколько дней горячки, смерть…

Коба в это время сидел в тюрьме, но его отпустили проститься с покойной. Очевидцы вспоминали: Иосиф отчаянно рыдал над гробом юной жены, никогда больше его не видели таким потерянным.

Крохотного Якоби забрали к себе родители покойной Като. Мальчика любила, опекала и другая бабушка – Екатерина Джугашвили (Гилидзе), мать Сталина. Она всегда выделяла его из троих своих внуков.

Ребенок был лобастеньким, кареглазым, как мать, и неуемно прытким – вспоминал впоследствии знакомый семьи Джугашвили. Но отец не знает, каким растет его сын: революционная борьба не оставляла места для отцовских забот.

С 1901 по 1907 годы Коба был на нелегальном положении. Его дооктябрьский период – это семь арестов и пять побегов из тюрем и ссылок. В 1917 году Грузия на четыре года становится для России заграницей. Впервые Иосиф смог появиться на родине только в 1921 году, когда там была установлена советская власть.

И только тогда Сталин смог снова увидеть сына. Через некоторое время отец распорядился доставить мальчика в Москву.

В кремлевской квартире сошлись под одной крышей два незнакомых человека. Честолюбивый, стоящий в начале карьерного взлета отец и ничем не примечательный, провинциального вида подросток в самом «трудном» возрасте.

Отца в нем раздражало все. В особенности же то, что Яков совершенно не знал русского языка. Одним своим видом он постоянно напоминал отцу и всем окружающим о грузинском происхождении семьи Джугашвили, что было весьма болезненно для Иосифа. Сталин отдавал себе отчет в том, что вождем СССР естественнее и легче стать русскому, славянину. И делал все, чтобы окружающие забыли о его кавказских корнях.

Светлана Аллилуева писала, что не знает ни одного грузина, который настолько «забыл бы свои национальные черты и настолько сильно полюбил бы все русское», как отец. Однажды брат Вася огорошил ее:

– А знаешь, наш отец раньше был грузином.

Шестилетняя Светлана не знала, что означает чудное слово, и Вася, он был старше на пять лет, важно пояснил:

– Они ходили в черкессках и резали всех кинжалами.

Несомненно, что и это «детское», но довольно распространенное представление о грузинах сыграло роль в стремлении Кобы дистанцироваться от соотечественников. Сталин был женат вторым браком на русской, дом его был русским домом. Из грузинского здесь почитались только вина, неизменно, в течение всей жизни доставлявшиеся к столу.

В фильме «Падение Берлина» есть сцена: сталевар Иванов, увидев великого Сталина, склонившегося над кустом роз в своем саду, от волнения путает имя вождя.

– Виссарион Иванович! – вырывается у Иванова. Сталин добродушно поправляет:

– Это моего отца звали Виссарион Иванович.

В фильме о победе над фашизмом важно было донести до народа, что дед Генералиссимуса, выигравшего войну, носил самое распространенное русское имя Иван.

Сталин любил повторять, что корни его воспитания – в российской культуре. Звучало это примерно так:

– Я на рюсской культурэ васпитан.

«Кремлевский горец» всю жизнь упорно пытался избавиться от акцента, но это давалось ему с большим трудом. Расслабиться он позволял себе только дома, с близкими.

Отца раздражала не только гортанная речь первенца. Грузинские отцы очень многого ждут от сыновей. Можно представить себе, какое блестящее будущее детей рисовала Сталину его гордыня.

Но в Якове он не находил ничего, что могло бы потешить отцовское тщеславие. Молчаливый и гордый по природе мальчишка, как пересаженный горный цветок, был чужероден кремлевской почве. Он замкнулся и глядел волчонком. Так отец его и стал называть – волчонок.

«Он был похож на отца миндалевидным разрезом глаз и больше ничем, – писала о Яше Светлана Аллилуева. – Больше он был похож на свою мать, Екатерину Сванидзе… Очевидно, и характер ему достался от нее – он не был ни честолюбив, ни резок, ни одержим, ни властолюбив. Не было в нем противоречивых качеств, взаимоисключающих стремлений. Не было в нем каких-либо блестящих способностей, он был скромен, прост и очаровательно спокоен.

Я видела лишь раз или два, что он может взорваться – внутренний жар был в нем. Это происходило иногда из-за Василия, из-за привычки последнего сквернословить в моем присутствии и вообще при женщинах, при ком угодно. Яша этого не выдерживал, набрасывался на Василия, как лев, и начиналась рукопашная… Вообще говоря, жизнь в Кремле, в одной квартире с нами, и учеба на русском языке трудно давались ему вначале, все это было совсем не для него. Оставшись в Грузии, он, наверное, жил бы спокойнее и лучше. Яша всегда чувствовал себя возле отца каким-то пасынком».

Иосиф Сталин не любил своего отца, пьяницу и гуляку, сгинувшего вдали от семьи в тифлисской ночлежке. Виссарион часто поколачивал мальчишку своей тяжелой рукой сапожника – по делу и без дела. Сталин не знал любви к отцу. Может, поэтому он не мог испытывать отцовской любви к Якову?

А вот с мачехой, с Надеждой Аллилуевой, отношения у мальчишки сложились сразу. Эти два человека, испытавшие на себе холодность и грубость Сталина, обнаружили друг в друге тепло, которого не находили в муже и отце.

В начале перестройки, в годы гласности, начал упорно распространяться слух, будто бы причина нелюбви Сталина к Якову – его роман с Надеждой Сергеевной. Будто мачеху и пасынка связывали интимные отношения.

Это, несомненно, вымысел, который характеризует только полную неосведомленность его неведомого автора. А также наше жадное до сенсаций время, когда «съедается» все: и то, что Сталин будто бы спал со своим шофером, и то, что вот сын его спал с любимой мачехой. Да зародись у Кобы хоть тень подозрения – стер бы сыночка в пыль.

Ревности вспыльчивого вождя боялись, как огня. Из-за этого вокруг Надежды Аллилуевой образовалась зияющая пустота, как вспоминает Борис Бажанов, бывший личным секретарем Сталина (в 1929 году бежал в Европу). Подруг у жены вождя не было, а «мужская публика боялась к ней приблизиться – вдруг Сталин заподозрит, что ухаживают за его женой. Сживет со свету».

Яша охотно нянчился со сводным братом Васей, а потом и с сестренкой Светланой, родившейся через пять лет после Василия. Оставался за «домохозяйку», когда Надежде Сергеевне нужно было уйти.

Часто это делалось за счет уроков. Подросток, и без того с трудом говоривший по-русски, слишком медленно усваивал трудный для него язык. Правда, оценки по всем предметам у него неизменно были хорошие или отличные, что вызывало раздражение у Сталина.

Но однажды в школу пришла новая учительница, известна лишь ее фамилия – Лукашевич. И в дневнике у Яши стали появляться «двойки», которых он и заслуживал. О том, что пережил, узнав об этом, директор школы, можно только догадываться. Сама же учительница была вызвана в Кремль. Вот какая произошла там сцена.

– Замечаю, что мой сын по русскому языку занимается не усердно. Он рос в грузинской среде. Благодарю вас, вы требуете от сына прилежания, – сказал Сталин и, самолично написав на листке бумаги свой телефон, вручил его учительнице со словами: – Когда мой сын не будет знать урок, прошу позвонить мне.

Воспользовалась ли учительница приглашением, неизвестно.

Самолюбие Якова заставляло его давать как можно меньше поводов для замечаний. Это от мачехи он перенял принцип, которому потом следовал всю жизнь: не подчеркивать родство с первым человеком страны. Нет ни одного свидетельства того, что он пытался воспользоваться своим положением. Ни разу не обратился с просьбой материального характера к отцу.

Со временем Яков почувствовал себя в кремлевских стенах увереннее. Появились друзья. Друг детства Якова, Григорий Гагошидзе, писал в своих воспоминаниях:

«В 1926 году я приехал в Москву, стал рабочим винзавода… В Москве сразу связался с Яковом Джугашвили, все свободное время мы проводили вместе. По воскресеньям ходили в Кремль, играли в футбол. Капитан одной из команд был Яков Джугашвили, во главе второй команды – сын Троцкого Лев».

Да, сыновья непримиримых врагов, Сталина и Троцкого, дружили. И это, конечно, тоже служило источником постоянного раздражения вождя. В своем очерке «Иосиф Сталин. Опыт характеристики» Троцкий вспоминает, что Якова он часто находил в комнате своих сыновей. Вот одна из таких встреч:

«Я застал как-то Яшу в комнате мальчиков с папиросой в руке. Он улыбался в нерешительности.

– Продолжай, продолжай, – сказал я ему успокоительно.

– Папа мой сумасшедший, – сказал он убежденно. – Сам курит, а мне не позволяет».

Здесь же Троцкий вспоминает еще эпизод, связанный уже с младшим сыном Сталина Василием. Пересказан он был ему Бухариным, видимо, в 1924 году, когда, как пишет Троцкий, «сближаясь со Сталиным, он сохранял еще очень дружественные отношения со мной».

«Только что вернулся от Кобы, – говорил он (Бухарин. – Авт.) мне. – Знаете, чем он занимается? Берет из кроватки своего годовалого мальчика, набирает полон рот дыму из трубки и пускает ребенку в лицо…

– Да что вы за вздор говорите! – прервал я рассказчика.

– Ей-богу, правда! Ей-богу, чистая правда, – поспешно возразил Бухарин с отличавшей его ребячливостью. – Младенец захлебывается – папаша заливается: ничего, мол, крепче будет…

Бухарин передразнил грузинское произношение Сталина.

– Да ведь это же дикое варварство!

– Вы Кобы не знаете: он уж такой особенный…»

Но вернемся к свидетельствам Яшиного друга. В его воспоминаниях нет особых откровений – они писались во времена, когда лучше всего было молчать, но все же помогают представить себе жизнь сталинского сына.

«Летом выезжали за город – на Воробьевы горы – с гитарой, мандолиной, баяном. Брали уголь в маленьких мешках. Готовили шашлыки, пили кахетинское вино. Пели, играли. Яша учил русских друзей петь грузинские песни».

Отношения с отцом оставались напряженными. Тихий, уравновешенный, но упрямый Яков не мог во всем подчиниться отцу. А тот не терпел возражений. Вскипал, когда от сына пахло табаком, бил за это.

Однажды Сталин даже выгнал его из квартиры за курение. Якову пришлось провести ночь в кремлевском коридоре рядом с часовым. Но наказание только подстегнуло упрямого сына: «Побоями он меня от табака не отучит». Тем более, что перед глазами мальчика был пример отца с постоянной трубкой в зубах.

Закончив школу с хорошими и отличными оценками по всем предметам, Яков не решился поступать в институт. Он был не уверен в своих знаниях.

К тому же именно в это время Яков влюбился в одноклассницу Зою, веселую и очень хорошенькую. У нее был единственный, но существенный изъян: отец – поп. Сталин сам закончил в свое время духовное училище, а после учился в духовной семинарии. Но сыну категорически запретил жениться на поповне.

Однако Яков все-таки – сын своего отца. Однажды, отдыхая на подмосковной даче вместе с Кировым, который для Яши был просто «дядя Сережа», юноша признался ему, что не знает, как жить дальше. Отец требует, чтобы он поступал в институт, выбросив из головы всякие «глупости». А он должен разобраться в себе, понять жизнь. Его мечта – в которой страшно признаться отцу – повкалывать хоть пару лет простым рабочим. Им с Зоей на жизнь он заработает.

Киров обещал помочь. И вскоре Яков с невестой, тайком от отца, бежал в Ленинград. Молодые поселились в семье родственников Аллилуевых.

Город на Неве на два года приобрел толкового электрика. Работавшие с ним вспоминали, что Яков Джугашвили держал себя просто, скромно, всячески скрывал свое высокое происхождение. Знакомясь, не называл отчества. На телефонные звонки по службе обычно отвечал так:

– Яков Жук слушает!

Так уж он придумал. Псевдоним сохранял созвучие с фамилией и позволял оставаться инкогнито. Одевался более чем непритязательно, любил носить толстовку.

Он старался больше читать, его с женой видели в ленинградских музеях. Друг юности Якова, встретившись с ним, был поражен: этот неразговорчивый человек буквально преображался, когда заговаривал о красотах Ленинграда. Похоже, старшему сыну Сталина было хорошо с Зоей в этом городе. Здесь он впервые почувствовал себя взрослым и свободным.

Но терпение Сталина нельзя было испытывать долго. В 1930 году он приказал «блудному сыну» возвращаться и, не мешкая, поступать в институт.

Один из выпускников Московского института железнодорожного транспорта рассказывал: «Нас, студентов II-го курса, направили на помощь приемной комиссии. Однажды в помещение вошел среднего роста худощавый, очень застенчивый юноша (Якову было тогда 23 года, однако на всех он производил впечатление юноши. – Авт.) в сером костюме. Попросил меня пояснить, как правильно заполнять бланки. Рассказав, я отошел. Но один из членов комиссии отругал меня за то, что я не выяснил, кто родители товарища. В то время двери институтов были открыты преимущественно для рабочих и крестьян. Пришлось спросить юношу о родителях. «Отец – служащий» – был ответ. Это сильно осложняло дело. А тут в приемную заскочил еще один наш студент. Заслышав разговор, заглянул в заполненную анкету и отозвал меня в сторону: может, это родственник Сталина? Тот ведь раньше тоже был Джугашвили. Пусть он напишет, кем работает его отец. На бланке появились слова: «Секретарь ЦК ВКП (б)».

Некоторые, напротив, утверждают, что в приемной комиссии никто не обратил внимания на фамилию смуглого абитуриента. Близко к концу приемных экзаменов ни о чем не подозревавшему ректору МИИТа сообщили по телефону, что с ним будет говорить товарищ Сталин. Директор трясущейся рукой держал трубку, а знакомый глуховатый голос поинтересовался, принят ли во вверенный товарищу ректору институт Яков Джугашвили? Не в состоянии ничего понять, ректор на всякий случай доложил:

– Да, товарищ Сталин!

Яков учился на первом курсе, когда у них с Зоей родилась дочка. Жить на стипендию было неимоверно трудно. Малышка болела, требовались все новые и новые лекарства. Но ничто уже не могло ей помочь. Девочка умерла.

Отчаяние охватило Якова. Беспомощность перед смертью. Вечная холодность и насмешливая грубость недосягаемого отца, которого все же хотелось любить. Невозможность жить по своей воле, как хочется…

Он решил покончить с собой. Стрелял в сердце, но пуля прошла рядом навылет. Рассказывают, увидев раненого сына, Сталин нашел для него только такие слова:

– Ты, волчонок, и стрелять-то не умеешь.

Три месяца выхаживали Якова в больнице. Его навещали Надежда Аллилуева, Киров, Орджоникидзе, сестры Ленина, жена Молотова. Только Сталина у постели сына не видели ни разу.

Яков вышел из болезни надломленным. В непрекращающейся дуэли этих двоих перевес надолго оказался на стороне отца. Сталин потребовал развода с Зоей – и развод состоялся. А скоро Якова ждала еще одна тяжелая потеря. В 1932 году ушла из жизни Надежда Аллилуева.

Лев Разгон описал в книге «Непридуманное» ее состояние в последний год жизни:

«Это была скромная, добрая и глубоко несчастная женщина. Несколько раз, когда я приходил в Кремль к Свердловым, я заставал у Клавдии Тимофеевны (жены Свердлова. – Авт.) заплаканную Аллилуеву. После ее ухода Клавдия Тимофеевна говорила: «Бедная, ох бедная женщина!»

Многие говорили тогда, что Надежда Сергеевна вынуждена сносить тяжелый характер мужа. И про то, что он бьет детей – Свету и Васю. И про то, как хамски обращается со своей женой. А еще про то, что в последнее время Коба стал принимать участие в «забавах Авеля».

Какие это были забавы? Сталин объявил однажды, что «веселее» должны жить не только его подданные, но и он сам (помните незабвенное «жить стало лучше, жить стало веселее»)? И начал участвовать в той веселой и вольной жизни, которую организовал самый близкий его друг с юности Авель Енукидзе1. Пошли слухи, что железный Коба размягчился… Сталин и Авель участвовали в гульбищах.

Надежда Аллилуева жаловалась на это Якову. Кроме того, ее тревожило, что Сталин приблизил к себе Лаврентия Берию – самую зловещую фигуру из тех, кто окружал вождя всех народов. Светлана Аллилуева писала о тех годах:

«Все чаще поблескивало в кабинете отца пенсне Лаврентия Берия, тогда еще весьма «скромненького и тихонького». «Он приезжал временами из Грузии «припасть к стопам»… Все, кто тогда близок был нашему дому, ненавидели его. Отвращение к этому человеку и смутный страх перед ним были единодушными у нас в кругу близких».

Иногда жена отваживалась спорить со Сталиным из-за Берии:

– Он же негодяй, я не сяду с ним за один стол!

Сталин в дискуссии не вступал:

– Ну, убирайся вон, это мой товарищ, он хороший чекист… я ему верю.

Слишком ко многому эти супруги относились по-разному. Финал затянувшейся драмы наступил 8 ноября 1932 года.

Никита Хрущев рассказывал своему зятю Алексею Аджубею, что 7 ноября 1932 года во время демонстрации на Красной площади он оказался на одной из нижних трибун рядом с Надеждой Аллилуевой. Погода выдалась ветреная, дождливая. Жена Сталина все время с беспокойством посматривала вверх, на Мавзолей, где стоял ее муж.

– Мерзнет ведь! Просила одеться потеплее, а он, как всегда, буркнул что-то грубое и ушел.

День, начавшийся с ссоры, тем же и закончился. Вечером по случаю пятнадцатилетия Октябрьской революции был устроен прием. Среди приглашенных был маршал Егоров со своей женой, красавицей актрисой Галиной Цешковской. Сталин скатывал хлебные шарики и бросал в Цешковскую, метясь, на что обратили особое внимание, в ее декольте. (Интерес Сталина не оградил жену Егорова от репрессий: в 1938 году она была арестована, маршал арестован и расстрелян в 1939).

Надежда сидела мрачная. Сталин знал, что жена не может пить ни вина, ни коньяка – от любого алкоголя ей становилось дурно. Первый тост, естественно, был за верного последователя дела Ленина – товарища Сталина. Все выпили. Надежда, как обычно, поставила бокал на стол нетронутым. Сталин нарочито громко, на всю компанию, сказал:

– Эй ты, пей!

– Я тебе не «эй, ты»!

Николай Бухарин, бывший в числе гостей, рассказывал своей юной жене Анне Лариной, что Сталин бросил в жену окурки и апельсиновые корки.

Надежда выбежала из зала. В своих «Воспоминаниях» Н. С. Хрущев написал о том, что случилось дальше: