Однажды в Б.

– Где Валера? – знакомый голос. Это его мы слышали в аудиозаписи.

– Вы про того кто нас вел? – говорит Череп.

– Да.

– Застрелен. – говорю я.

Он протягивает Моржу руку.

– Можно одолжить? – Морж отдает ему дубинку. Пенс садится в авто и закрывает дверь.

Я говорю:

– Дай закурить. – Леха протягивает мне пачку и чиркает зажигалкой.

Он говорит:

– Полгода пошло коту под хвост, да? Забей. Отпахаешь с мое, нервишки окрепнут.

Дым оккупирует легкие. Разум. Душит сердце.

Мимо нас ведут под руки полуголого мужика, его лицо все в крови от поцелуя дубинки взасос. Его кровь отпечаталась на шлеме сопровождающего родимым пятном.

Из Ягуара доносится женский визг.

Меня тошнит.

«Обещаю».

Я говорю:

– Это же п….ц, Леха.

– Все просто, дружище. – говорит Череп. – Дубинка либо у тебя в руках либо в заднице. Третьего не дано.

В кармане вибрирует телефон.

«Любимая».

Ягуар ревет и уезжает прочь.

Я нажимаю на зеленую и говорю:

– Алло.

Мимо несут на носилках матушку Елену. Ее бледное лицо накрывают простыней.

Света говорит:

– Волчонок, я уже дома. Ложная тревога. Врачи сказали, еще неделька другая.

Ты как?

4

Травматолог туго перевязал руку, но запястье все еще ноет. Пульсирует как опухшая десна на месте вырванного зуба. Доктор выписал больничный на две недели, потом велел явиться на снимок. Две недели относительного спокойствия. Вроде как компенсация за физический и моральный ущерб.

Вот только совесть, она как похмелье, которое не проходит.

Ключ не сразу попадает в замочную скважину. Левой ковыряться в двери неудобно. Замок щелкает дважды и Света открывает дверь. Глаза у нее опухшие.

Я говорю:

– Привет, дорогая. – она отворачивается и следует прямо по коридору. Рядом с обувным шкафчиком дорожная сумка и большой пакет. Он набит тряпками и косметикой, сверху торчит фен. Я говорю: – Собралась куда-то?

– Мы с Филиппкой уезжаем. Ты с нами?

– Куда?

– Да хоть куда. Подальше отсюда.

– Света, – говорю я. – не дури. Сейчас не самое подходя..

– Самое что ни на есть. Я смотрела репортаж. Что вы там натворили. Твое лицо по всем каналам.

Пальцы в кармане крутят сигарету, оставленную Черепом. Пульсация кочует из запястья в висок.

Я говорю:

– Это были террористы.

– Да, – говорит супруга. – так по ящику и сказали. Матушка Елена террористка?

– Пожалуйста, выслушай меня.

– Звонила мама. Она с папой, в больнице.

– Мне жаль. Я говорил ему…

– Решай сейчас. Ты со мной?

– Давай уедем после родов.

– Я выпила пузырек валерьянки, пока ждала тебя под эти выстрелы. – по ее щекам текут слезы. По моим горячий пот. Благоверная говорит: – Как знаешь. – она шагает в сторону двери. Я стою на месте. Света берет сумку, пакет и говорит: – Уйди я тебя прошу.

– Нет.

– Что?

– Нет.

– А ну-ка дыхни. – она тянется к моему подбородку. – Ты пьян. Хочешь закончить как отец?

– Стресс снял. Меня чуть не убили там на площади, твои сраные прокладки. Рядом со мной снесло башку сотруднику, у Лехи в бедре дыра, у меня вот перелом лучевой кости. Что ты на это скажешь, мля, дорогая?

– Уйди, пожалуйста, с дороги, дорогой.

Я держу ее за локоть. Света отпихивает меня за правую руку и получает леща. Это называется отработанный рефлекс. Запястье получает разряд тока.

Я говорю:

– Прости, я не хотел. – она держится за щеку. Глаз дергается раз в две секунды. Дыхание сбитое. Света глотает воздух и лезет в свою сумочку. Она подносит ингалятор к губам и открывает рот. Аэрозоль попадает внутрь и расширяет легкие.

Супруга смотрит на меня и говорит:

– Уходи. Дай мне побыть одной. – я тяну руку к ее плечам. Света пятится назад. Моя сумка падает на пол. Я открываю дверь и бегу вниз по лестнице. Достаю телефон и набираю Черепу.

Идут гудки.

Гудки.

Гудки.

Дверь домофона пищит. Я толкаю ее ногой и семеню к третьему подъезду.

Голос в трубке говорит:

– Здарова. Ты где?

– У твоего подъезда.

– Ясно.

Я набираю номер квартиры и говорю:

– Наливай там.

Домофон издает гудки.

– Заходи.

Железная дверь впускает меня в подъезд. Гусиная кожа и стояк волос по всему телу до сих пор не прошли. Как будто тебя закинули в стиралку и включили барабан на полных оборотах. А потом хорошенько отжали и бросили в таз.

Я на втором этаже. Леха открывает дверь и говорит:

– Добро пожаловать. Сто грамм уже остыли. – он опирается на трость и ковыляет к кухне. – Хозяйка сегодня добрая?

– Наоборот.

– Ясно. Тогда можно и по двести. – он открывает верхний шкафчик и ставит рюмки на стол, разливает коньяк. Я усаживаюсь напротив и с ходу опрокидываю штрафную.

Я говорю:

– Как ты?

– Рана неглубокая. Дали месяц отгула. Херня, заживет.

– Как мои крестницы, как твоя благоверная?

– Девчонки у деда с бабой. Машка еще в роддоме. У них там не пускают из-за вируса. – он щелкает по экрану мобильника, и показывает фотографии.

Я говорю:

– Малой на тебя похож. По форме черепа.

Леха улыбается и говорит:

– Вы со Светкой не тормозите, догоняйте.

– Как скажешь.

Мы опрокидываем еще по одной.

Леха говорит:

– Чего поник?

– Да хер знает. – Череп подливает коньяку. Я говорю: – Все это как-то неправильно, Леха. Нам аукнется.

– Знаешь, братишка. – говорит он. – Работа у нас такая. Защищать волков от овец. – он поднимает рюмку. – Будем? – мы опрокидываем залпом. Леха достает красную пачку и протягивает мне. – Куришь?

– Давай.

– Узнаю Петьку.

– Дубасить так дубасить. – я кладу сигарету в рот и поглощаю пламя. Дым оккупирует легкие и мозги.

Во дворе гудит мотор. Пыхтит как старый туберкулезник. Как мой Пассат.

Я встаю из-за стола и иду к окну. Драндулет завелся. За рулем Света, поправляет прическу и шмыгает носом в платок. Машина трогается с места. Ноги несут меня через коридор в тамбур. Кроссы бегут по ступенькам, готовые провалиться сквозь землю. Один пролет, второй, третий. Мамочка с ребен.. прыжок в сторону, носок соскальзывает с края ступеньки, спина шуршит по стене.

– Сука!

Женщина оборачивается:

– Вам помочь?

– Нет.

Я встаю на здоровую ногу, опираюсь здоровой рукой стену. Словно ужалили в ахиллесову пяту. Кулак бьет в кнопку и ухо режет этот дебильный писк. Во дворе тачки нет. Шлагбаум у КПП опускается.

На телефон приходит сообщение:

«Не ищи меня и не звони. Я сама свяжусь с тобой. Пока все на паузе. Даю тебе неделю на размышления. Условия те же: семья либо работа. Думай. Решай. Целую».

Кулак сжимается и нагревает больное запястье до белого каления. Ноги ковыляют в сторону осиротевшей квартиры.

5

Рок гудит на всю хату и заглушает лай Вольта.

Левый джеб, левый боковой, и правый локоть впечатывается в грушу. Левый кросс, правый локоть. Груша бьется о стену.

Дать время. Ждать. Думать. Решать. Томное ожидание что завтра солнце будет светить ярче. Это как мечтать о том, чтобы молодеть с каждым следующим днем. Абсурд.

В армии было проще. Тренируешься и выполняешь приказы. Точка.

Джеб, джеб, локоть.

Работа на груше, говорил тренер, хорошая проверка твоей силы и выносливости. С одной оговоркой: в конце ты все равно проиграешь. Я раскачиваю этот маятник уже двенадцать лет, и знаю, рано или поздно он даст сдачи.

Еле слышимый писк за правым ухом. Его заглушает голос психа, что ревет из колонок и несет околесицу иностранных слов, заглушая пространство и время.

Левый джеб, левый боковой и правый локоть.

– На, на х..! – за ухом тот же писк. Только теперь непрерывный как пищалка на мониторе, сигнализирующая об отсутствии пульса у пациента.

Я беру пульт и нажимаю «off».

Вольт сидит у входной двери и лает. Кто-то или сильно дерзкий или очень глупый держит палец на звонке. Ноги прогибают ламинат и шагают в сторону двери. Сердце колошматит внутренности.

Дверь открывается. На пороге рахит в очках, длинный и вялый как глист. Он снимает палец с кнопки.

Я говорю:

– Ну и? – очкарик опускает глаза, пробегаясь по моему телу сверху вниз.

Он мямлит что-то вроде:

– Извините. Но… – «бла бла бла». Он наивно полагает, что воспитание, манеры и вся эта культура, эти прелести цивилизации уберегут его от мгновенного втаптывания в пол. Руки на впалой груди скрещены. Он мямлит что-то про маленького ребенка, бла бла бла. На его лбу проступает пот. Лицо багровеет. Маменькин айтишник, не иначе. Получка как пять моих за клацание по клавишам.

Я говорю:

– Меня там ждет груша. Ты не против?

– Да, но..

– Иди на х..! – дверь захлопывается. Думаю, он даже не догадывается насколько легко отделался.

Я беру пульт и нажимаю «on».

Дьявол орет на меня из преисподней. Не этот ли очкастый ушлепок шлет мне по утрам sms-ки? Я представляю его лицо вместо груши.

Левый кросс, правый локоть.

– Лови, сука!

Превосходство, или на современный лад «понты». Это как доза для наркомана, бутылка для алкаша. Бабки, красота, мускулы. Все мы этим пользуемся, если выпадает шанс. Кому не повезло, придумывают себе мораль и этим оправдывают свое существование. Слабаки.

«Избави нас от Лукавого».

Левый джеб, левый боковой, правый кросс.

– Сук-ка! – правое запястье словно цапнул крокодил.

Нельзя думать и махать кулаками одновременно.

Я нажимаю «off». Полотенце вытирает лицо и плечи. Ноги бредут на кухню. Из головы не вылазит кадр с матушкой на носилках.

Совесть, она как похмелье, которое не проходит.

Я открываю шкафчик и достаю чекушку водки. Отливаю сто грамм в кружку.

– Ху! – горечь заливает нутро. Я беру сигарету Черепа со стола, она надломилась и похожа на вялый член. Я сую ее в рот и закуриваю.

Говорят любовь че-то там лечит. На самом деле только в начале, пока сладко. Привыкаешь к человеку до приторной тошноты и просто скрашиваешь одиночество. Но тесть всегда говорил, что в слове семья буква «я» – последняя.

Я беру телефон в руки. Нажимаю на вызов.

«Любимая».

Гудки.

Пес скулит в коридоре. Или в спальне рядом с тапочками хозяйки.

Гудки.

Голос в трубке говорит:

– Алло.

– Света, не бросай трубку.