Конец поселения

К лету в деревню стали возвращаться фронтовики. Все с оружием. Если раньше обычная пьяная драка была событием чрезвычайным, то теперь у кабака то и дело звучали выстрелы. «Воля!» – кричали пьяные солдаты, паля без разбора куда ни попадя. Главным среди них был Иван Аипов, самый сильный, самый неудержимый и жестокий.

Однажды он накинулся на улице на молодого человека в студенческой шинели. Вся деревня молча смотрела, как Иван разбивает кулаками лицо юноши.

Подошел Карп:

– Ты чего творишь?! Это ж брат начальника станции.

Иван отвечал, не прекращая бить:

– Знаю. Барин, сволочь. Пусть уматывает отсюда. С братом вместе. Если сможет. Пока я их к черту не убил. Теперь наша власть, всех изведем, гадов.

– Какой он барин, он студент…

– Где был этот студент, когда меня на фронте под немецкие снаряды подставили?! Он здесь, падла, жировал, когда меня немцы штыками хотели заколоть. Немцев убил и этих буржуев голыми руками задушу, если еще раз увижу.

Рядом крутился маленький Николай, сын Марии.

– Слышь, пацаненок! Запоминай: если хочешь выжить – бей гадов до смерти. Вот, давай этого добей.

– Ты чего творишь? Чему мальца учишь!

– Отойди, батя, по-хорошему. Если б я по-твоему жил, у тебя бы сейчас ни одного сына не было бы. А так хоть один остался.

Карп увидел в глазах Ивана такую злость, что понял – тот не постесняется и отца ударить. Поэтому он молча повернулся и ушел потрясенным, затаив обиду на сына, унизившего его на виду у всей деревни.

Мальчик смотрел широко раскрытыми глазами на избитого в кровь юношу.

– Бей, не бойся! – подбадривал его Иван

Племянник несмело ткнул лежащего в лицо своей детской ручонкой.

– Кто так бьет! Уж если бить – так изо всех сил!

Николай ударил покрепче.

– Слабо! Бей еще!

Мальчик стал бить, размахиваясь. Волна ожесточенного восторга захватила его, он принялся молотить студента. Когда устали руки – начал пинать ногами.

– Ладно, хватит, – остановил его Иван – Молодец, пошли со мной, угощу.

Гордый Николай шел рядом с дядей. Руки мальчика были измазаны чужой кровью. Потом он первый раз в жизни выпил водки. Ему стало плохо, его рвало, а когда, шатаясь, он добрался домой, Карп сорвал на нем обиду на сына, отколотив так, что Николай несколько дней не вставал.

Пока он выздоравливал, в хлев к его матери пришли пятеро пьяных солдат, вырвали ребенка, не глядя кинули в угол, а Марию начали насиловать. Среди насильников она увидела Ивана, брата мужа, и вцепилась ногтями в его пьяное лицо. Иван ударил ее со всей своей чудовищной силой. Удар пришелся в висок. Молодая женщина умерла на следующий день.

Маленький Иосиф стал никому не нужен. Отец Марии взял ребенка на руки и пошел на болото. Там положил на кочку, перекрестился и ушел.

Вокруг цвело позднее сибирское лето. Несколько дней подряд светило солнце, оно высушило небольшой взгорок посреди болота, где лежал мальчик. Теплый и спокойный ветер доносил до него запахи сосновой смолы, грибов, пряной черемши, дикой малины, смородинового листа. Это был тот самый ветер, который когда-то навевал Марии мечты о другой, так и не доставшейся ей жизни. Он будто ласкал ее сына, утешал его, убаюкивал.

И мальчик заснул. Но потом проголодался, проснулся и заплакал. Так случилось, что Савелий из Парной охотился там на птицу. Он услышал плач ребенка, подобрал его и принес к себе в дом. Савелий был старшим сыном Никиты, старосты общинских. Двое младших братьев Савелия, еще неженатых, погибли на войне. У него же самого за день до того, как он наткнулся на подкидыша, родилась третья дочка. Савелий и Никита мечтали о сыне и внуке, будущем старосте деревни, много молились. Ребенка сочли божьим знамением и приняли в семью. Найденное при нем свидетельство о рождении и крещении Никита спрятал, но имя оставили то же: Иосиф.

Еще через десять дней в Расейскую приехал Матвей. Похудевший, со свежими шрамами на лице. Сельчане рассказали ему, как погибла Мария и что у нее был маленький сын. Куда он делся после похорон, никто не знал. Матвей посидел у могилы и уехал.

В Расейской многие фронтовики, в основном те, у кого были свои семьи, к зиме перебесились, вернулись к нормальной жизни. Молодые и неженатые продолжали бесчинствовать. По пьяной лавочке забрались в церковь, стали обдирать золотой оклад. Старого попа Андрея, который прибежал с увещеваниями, скинули с колокольни вместе с попадьей. Потом кто-то крикнул, что в маслодельне лежит выручка от весенней продажи. Кинулись туда, ничего не нашли и с досады подожгли постройку. Наутро потерявшие терпение большаки – главы семейств – собрались, взяли оружие, у кого какое было, и пошли в кабак. Выволокли из него опухших от пьянства солдат и избили. Потом с самых отпетых, включая Ивана, сорвали всю одежду, привязали их к церковным воротам и стали сечь плетьми для лошадей. Секли, пока человек не терял сознание от болевого шока и потери крови. Четверо умерли после этого в течение суток, один сошел с ума и прыгнул с колокольни. Ивану досталось меньше других – Акулина кинулась и закрыла сына собой. Удар плетки выбил ей глаз, но с места она не сдвинулась. Иван выжил и уехал в город, затаив злобу на деревню и на отца, который не стал его защищать.

Кабак постановили закрыть навсегда.

Гражданская война деревни миновала, и до Шарыпово и тем более до Парной не добрались ни колчаковская мобилизация, ни красноармейская.

Весной девятьсот двадцатого Иван вернулся в деревню во главе продотряда. Первым делом он нашел тех, кто его сек. Троих повесил. Причем каждого – на его собственном доме, привязав петлю прямо к коньку крыши. Потом потребовал все зерно, что было в деревне, отвезти на станцию. Там уже стояли вагоны, их охраняли китайцы из Красноярска. Сроку дал до следующего вечера.

Ночью Карп, отец Ивана, пришел в Парную, к старосте Никите. Стукнул в окно:

– Выйди, разговор есть.

Никита вышел.

– Чего пожаловал?

– Продотряд пришел из Ачинска, рабочие весь хлеб забирают.

– Они у вас забирают, не у нас.

– Сегодня у нас, завтра к вам придут.

– Ты откуда знаешь, что придут?

– Иван, сын мой, сказал. Он у них главный.

– Так ты меня предупредить пришел?

– Убить их надо. Всех. Иначе сеять нечего будет, от голода помрем.

– Всех? – переспросил староста.

– Да, всех, – спокойно ответил Карп. – Иначе нельзя.

– Ты решил – ты и делай. Зачем ты мне про это рассказываешь?

– Продотрядовцев восемь, китайцев семь. Ночуют на станции, выставляют караулы. Все оружные. Без вас мы не справимся.

– Это твои, никониане. И твой сын ими командует. Ты с ними и разбирайся. А до нас им не добраться.

– Так не поможешь? Хоть оружие дай.

– Нет. У вас народ ненадежный. Через день в городе будут знать и кто что сделал, и кто оружие дал. Не мое дело. И тебе не советую. Этих убьешь – завтра из города вдвое больше приедет, деревню на клочки разнесут. А что предупредил – спасибо.

– Что мне твоя спасиба! Эх, Никита!

Карп хотел добавить крепкое словцо, но сдержался. Только сплюнул и ушел, не сказав ни слова больше.

На следующий день свезли зерна на два вагона. Иван потребовал еще столько же и через сутки пошел с охраной по дворам. Там, где находили хоть мешок зерна, секли хозяина так же нещадно, как когда-то самого Ивана. Пять человек после истязаний умерли. Двое пытались кинуться с вилами – Иван их пристрелил на месте.

Зерна нашли еще на полвагона. Иван объявил, что тот, кто донесет о схроне у соседа, получит четверть найденного. В тот же вечер с доносами пришли десять сельчан, потом еще и еще. Чуть ли не в половине случаев тот, кто доносил, сам прятал зерно. И чаще всего на него тоже находился доносчик.

Через неделю Иван увез в Ачинск пять вагонов с зерном.

Николаю, племяннику Ивана и сыну Марии, было уже одиннадцать лет. После того как его мать вернулась в деревню с маленьким Иосифом, ровесники Николая и Елены, с подачи взрослых, начали дразнить их обидными, зачастую матерными словами. Мальчик кидался в драку, и тогда даже взрослым было трудно его остановить. Кипевшая в нем злоба не позволяла примириться с поражением, заставляла подниматься с земли после любых ударов. Он никогда не щадил противника, бил, пока тот не терял сознание. Только сестра могла его остановить, подходила, тянула за рубашку: «Братик, не надо!» Жизнь без родителей, постоянные драки ожесточили его, и он накидывался на людей по малейшему поводу. В деревне стали его избегать. Дед Карп постарел, и Николаю приходилось работать с утра до вечера. С тех пор как погибла мать, он ненавидел деревню и мечтал из нее уехать.

Иван забрал племянника с собой в город и отдал в училище при железной дороге. Там учили грамоте, давали койку и худо-бедно кормили. Елена, его сестра, осталась в деревне.

Через две недели Иван с продотрядом вернулся в Расейскую, набрал подвод и отправился в Парную. Но общинские еще раньше, во время первого продотрядовского грабежа, порубили деревья по краям единственной дороги, перегородив ее непроходимыми завалами. Иван с отрядом попытался пройти через болото, но только утопил подводу и двух бойцов. Чтобы отчитаться перед городом – пошел в Расейской по домам доносчиков и увез еще два вагона с зерном.

В Расейской начался голод. Умерли несколько детей. Тогда Никита, староста общинских, приказал взять с каждого дома в Парной по мешку зерна и отдать соседям. Благодаря этому смогли провести сев и прекратить голод.