Великий князь спешно поворотил коней в Москву, не веря в самое страшное. Ведь накануне отъезда он прощался со здоровой цветущей женой, а тут такое. Вернувшись в Москву, князь убедился в страшной беде: он овдовел. И, догадавшись, что тут не обошлось без ворожбы и отравления знахарками, расправился со всеми, кого мог подозревать. Больше года великий князь был неутешен – Мария так пришлась ему по сердцу, что другой и не надобно было. На руках 27-летнего князя оставался сын Иван, малолеток, для отличия называвшийся Молодым. Скорбно было на душе, а тут бояре да митрополит всё шепчут о новой жене…
Лютый февраль 1469 года неожиданно переменил всё. Нежданно-негаданно прибыло большое латинское посольство из Рима. И под сводами княжеского терема посол грек Юрий Траханиот передал великому князю письмо от кардинала Виссариона. В замысловатом тексте послания московскому правителю предлагалась в жёны дочь Фомы Палеолога, правителя Мореи, одной из провинций Византии, и, естественно, принцесса, племянница последнего византийского императора Константина XI, погибшего в битве с турками на стенах своей столицы. При этих словах грек слегка наклонился и тихо сказал: «Это про него рассказывали: когда стало ясно, что с захватчиками остались сражаться немногие иностранные моряки и оставшиеся в живых наёмники и, увидев, что враги побеждают, Константин воскликнул, отчаявшись: „Город пал, а я всё ещё жив“, – после чего, сорвав с себя знаки императорского достоинства, бросился в бой и был убит».
От себя грек добавил, хитро улыбаясь, что кардинал уже пытался дважды выдать её замуж, но всё как-то без успеха. То ли бедность невесты отталкивала, то ли вельмож полнота её тела пугала, они ведь привыкли к худым и стройным женщинам, затянутым в корсеты. Или её строптивость – французскому королю Жаку II де Лузиньяну и миланскому герцогу она отказала из-за нежелания менять православную веру на католическую. На слова посла Иван слегка улыбнулся: разве это могло стать препятствием? Полнота женщины на Руси всегда считалась признаком красоты, а приданым в великокняжеской среде обычно были небольшие подарки жениху (пояс и т. д.) и личные вещи невесты. Ценились лишь знатность да обширные родственные связи будущей жены.
С годами Софья превратилась в привлекательную девушку с темными блестящими глазами и нежно-белым цветом кожи, что на Руси считалось признаком великолепного здоровья. По единодушной оценке современников Софья была обаятельной, а ее ум, образованность и манеры были безукоризненны и достойны византийской принцессы. Болонские хронисты в 1472 году восторженно писали о Софье: «Воистину она очаровательна и прекрасна… Невысокого роста, она казалась лет 24; восточное пламя сверкало в глазах, белизна кожи говорила о знатности её рода».
Послы удалились и великий князь созвал совет, на который пригласил ми-трополита Филиппа, мать Марию Ярославну, ближних бояр. Было решено согласиться на сватовство, отправив в Рим посольство во главе с крещёным итальянцем Джанни Баттистой делла Вольпе, а по-русски Иваном Фрязиным. Посланный вернулся через несколько месяцев, в ноябре, привезя с собой красиво написанный портрет невесты в виде медальона.
Этой «парсуной» и началась в Москве эпоха Софьи Палеолог. А изображение считается первым светским на Руси. Ближнее боярство и семья великого князя были им так изумлены, что летописец назвал портрет «иконой», не найдя другого слова: «А царевну на иконе написану принесе».
Однако обсуждение сватовства пришлось не всем по душе. Своё слово сказал московский митрополит Филипп, который долго возражал против брака государя с униаткой, к тому же воспитанницей папского престола, боясь распространения католического влияния на Руси. Великому князю пришлось долго убеждать митрополита, что воспитанием Софьи занимался православный епископ, и лишь тогда владыка Филипп дал своё согласие на венчание.
Получив поддержку первоиерарха, Иван III решил отправить посольство во главе с Иваном Фрязиным в Рим за невестой. В Москве этот пронырливый торговец мехами, очень удачно организовал монетное дело и считался среди иноземцев хорошим знатоком Руси, хотя и несколько болтливым. Поэтому выбор и пал на обрусевшего итальянца. Метельным январём 1472 года московские послы отправились обозом в далекий путь.
А в это время в далёком Риме события шли своим чередом. При папском дворе приезда московитов ждали то ли с презрением, то ли с чувством надежды, но папа Сикст IV все еще был занят праздниками по поводу своего восшествия на престол. «Преемник, Павел II, отошёл в мир иной, сделав царский подарок, – размышлял первосвященник, – предложить мне такой блестящий вариант – женить бездомную греческую принцессу на московитском владыке. Пусть потешатся, а у нас будет чем их прижать.
Лучшим подарком для себя и престола папа Сикст IV считал присоединение Московии к Флорентийской унии, по примеру Великого Новгорода. Тогда и меха в его сокровищницу, и золото на новый крестовый поход потекли бы рекой. Да и сильным государством на Востоке защитить Европу от кочевников выгода была немалая. Эти русские медведи всегда привозили богатые дары, особенно меха и самоцветы, но послы бывали редко, потому сейчас и надо торопиться. Отсюда московитов и ожидали принимать двояко: полупрезрительно, но с надеждой на выгоду.
Самое главное в этом щекотливом деле было уговорить бездомную принцессу на брак после двух позорных провалов. Упустить таких женихов! – Сикст нервно хрустнул пальцами. – Какая же она строптивая! Да ещё скрытная. Недаром выучилась у падре Виссариона. Всё-таки он к православию неравнодушен, а потому может быть опасен, – размышлял первосвященник, глядя в окно на смену караула швейцарских гвардейцев. —
А сейчас это очень кстати, кардинал Виссарион – грек по происхождению, бывший архиепископ Никейский, его принцесса знает с детства, а значит, и доверять будет больше. Уже тогда этот грек был ревностным сторонником подписания Флорентийской унии, чем и заслужил кардинальскую мантию. Но это знать ей совсем необязательно».
За дверью раздались шаги, и папа увидел своего камердинера Донато.
– Ваше Святейшество, принцесса, – почти неуловимо произнёс слуга. И тихо удалился. Девушка вошла, смиренно опустив голову, как добрая христианка. Помня ритуал, приложилась к краю одежды папы и замерла в ожидании. Сикст заговорил о том, чего она так опасалась: сватовстве, отъезде, холоде в будущей стране.
– Московиты уже в Святом городе. Думаю, они не столько будут поздравлять меня с восшествием на Святой престол, сколько приехали сватать тебя. Не нами это придумано, – тут папа досадливо остановился, – но мы решили, что так будет Господу угодно.
Принцесса молчала, понимая, что сейчас это лучшее в её положении.
Сикст продолжал:
– Дочь наша, мы полагаем, что с именем Господа ты многое здесь впитала и многому обучилась с отцом Виссарионом, чтобы знать, какое дело благое тебе вручает Господь в твои руки и сердце.
Она стояла, не поднимая глаз, и ей так хотелось сказать, да, она давно это заслужила. И когда в спешке бежала с семьёй от турок с родного острова, когда жили чуть ли не впроголодь на римских подворьях, а деньги выданные на пропитание, братец проматывал на бегах. Да и много чего было унизительного, а так хотелось ответить смелостью своим врагам… И теперь новые унижения, надо целовать эти старые руки, одежды и говорить слова оправдания.
– Я постараюсь, Святой отец, – звуки выходили из горла принцессы чужие, не свои.
– Да, уж, постарайся. И посиди, послушай, – указал он на кресло напротив. Девушка присела, готовясь выслушать новые нотации. Тут было не до строптивости, она прекрасно знала, как в папском дворце относятся к бездомной принцессе, живущей просто из милости, только что не смеются вслед. Но вместо этого услышала иные, вкрадчивые слова.
– Господь вразумляет тебя исполнить важную роль, дочь наша, и мы надеемся на твой ум и душу, ему преданную.
Сикст замолчал, собираясь сказать принцессе самое главное, но она не удержалась от интереса:
– Мне что-то надо сказать правителю московитов?
– Нет, – Сикст нервно перебирал пальцами рук край сутаны, – тебе надлежит лишь всегда думать о долге перед Святым престолом в том, чтобы паства московитов, двор и сам князь были на твоей стороне, что очень важно для будущего унии. Как это было с новгородским боярством. И самое главное, чтобы московиты были едины с нами в борьбе против турок. Ведь ты знаешь, османы так много сделали плохого для твоей семьи и для тебя, дочь наша духовная.
Здесь Сикст постарался встретиться взглядом с принцессой, чтобы понять, что именно поняла эта своенравная гречанка, но в тёмных глазах девушки плеснулось одно боязливое непонимание. Или она притворилась?
Сикст задумчиво спросил:
– Готова ли ты, дочь наша, исполнить волю Господа и Святой Церкви нашей?
Долгих разговоров Софья не могла терпеть и спокойно ответила:
– Хорошо, Ваше Святейшество, я постараюсь исполнить эту священную волю.
Но тут же мысленно представила, что вообще не знает, как это будет выглядеть – московиты, уния, турки эти ненавистные. И всё в одной куче, в холодной стране, где говорят, люди голыми бегают по снегу, а потом лезут в горячую воду. И зачем это? Завтра надо будет спросить у русов.
Вернувшись к себе в покои, Софья никак не могла успокоиться. Присела у окна. Служанка Франческа много рассказывала ей о жизни московитов, так как много общалась с купцами на рынках. И то, что они живут совсем иначе, теперь интриговало принцессу. Здесь, в Риме, Софию ославили как дурнушку – она не брила себе лоб и брови, не выщипывала ресниц, не пила уксус, чтобы походить на бледных и рахитичных западных «прелестниц». Она вспомнила своё детство и страхи перед османами, возможным пленом и даже рабством.
Император Константин XI, (скульптура XIX в. фото Интернет)
Ей не было и восьми лет, когда дядя Константин XI с мечом пал на стенах Константинополя, и к ним, на скудные земли бывшей Спарты, бесконечными унылыми вереницами потянулись беженцы со всего Пелопоннеса. Фома Палеолог, правитель совсем небольшого греческого удельного государства Морея на полуострове Пелопоннес, бежал с семьей на Корфу, а затем в Рим.
Ведь Византия, надеясь получить от Европы военную помощь в борьбе с турками, подписала в 1439 году Флорентийскую унию об объединении Церквей, и теперь её правители могли просить себе убежище и денег у папского престола. Фома Палеолог смог вывезти величайшие святыни христианского мира, в том числе и главу святого апостола Андрея Первозванного. Правда, ему пришлось принять католичество ради спасения.
Фома Палеолог (фреска XV в. фото Интернет)
В благодарность он получил дом в Риме и хороший пансион в тысячу золотых дукатов от Святого престола. Но в 1465 году Фома скончался, оставив троих детей – сыновей Андрея и Мануила и младшую дочь Софию. С ними остались не только спасённые христианские реликвии, но и липкий страх в душе перед османским рабством.
Братья постоянно просили еды, а мать вскоре умерла от непонятной болезни. Софья не знала, что и делать, от переживаний появилась полнота, римлянки в папском дворце только и делали, что смеялись над такой толстухой. А ведь она старалась есть как можно меньше других, чтобы никто не подумал о ней как о нахлебнице. Но так ведь оно и было.
Принцессу постоянно укоряли в зазнайстве, намекали на неумение общаться с местными знатными красавцами и хихикали, когда слышали её разговоры о науках:
– Тебе этот учёный грек совсем заморочил мозги. Женщине нужно совсем не это, – наставляли Софью придворные подружки. – Главное для неё – это выйти замуж.
Софья и сама думала об этом, но всё попадались как-то не те, что надо, никчёмные. И тут же приходил в голову монастырь, картина пострига, однако Софья гнала эти мысли прочь от себя, видя пред собою грустный пример старшей сестры, ушедшей в монахини. Лучше жить замужем. Да хоть в той же Московии. Ведь не страшные же уроды там, если по снегу голышом бегают да в кипяток ныряют. Чем дальше она размышляла, тем острее понимала – прав был грек Виссарион, когда просил хорошо думать над сутью вещей. И не выносить скорых решений. На душе стало гораздо легче.
Спала ночью крепко. Встав поутру, вдруг поняла, сегодня будет её день. Поверила. И под сводами в соборе Святых Петра и Павла, встав рядом с послом Иваном Фрязиным, православным и болтливым итальянцем, которому сам великий князь Иван Васильевич доверил заочное обручение с принцессой, держалась спокойно и прямо. Флорентийки, местные красавицы, пришедшие поглазеть на обручение, завистливо шептались:
– Кажется, Софья и не боится совсем ехать в ужасную Московию.
– Да ей уже терять нечего, раз вдовец руку предложил.
Но теперь Софья точно была уверена: она правильно делает. У неё будет муж. И огромная страна, раз этот болтун-итальянец говорит о жутких пространствах, когда в соседние города едут неделями. Да ещё в каретах по снегу на узких досках. И муж этот не жалкий разорившийся князь Караччоло, у которого из богатства лишь пара поношенных бархатных панталон, не внебрачный сын изгнанного короля крошечного кипрского королевства, а законный правитель большой ледяной страны, приславший подарки, от которых безумствует завистью вся римская знать.
«Теперь я точно знаю, – думала Софья, – этот правитель оценит мои знания и ум, не то, что эти, и уж точно не потребует пить уксус или мазать щёки цинковыми белилами, от которых потом кожа вспухает сыпью. И на полноту не посмотрит, подозревая обжорство. Лишь бы доехать. Монастырь был бы просто гибелью. А я хочу жить».
Софья выпрямилась. Что-то невидимое скользнуло внутри, в душе, обдало теплом сердце и там остановилось. Исчезла сирота, жившая у богатых просто так, из милости, и где-то в глубине стала расти память об императорском доме, называя её, Софью, принцессой, наследницей огромной империи, волею судьбы поменявшей название, но не суть её.
Путь в Московию
24 июня 1472 года в ажурных садах Ватикана, где привычно кружил голову запах цветущего миндаля, она встретилась на прощание с понтификом, давшим невесте своё финальное благословение, подкрепив его 6000 золотых дукатов. София Палеолог вместе с собственной свитой, папским легатом и московскими послами отправилась в интригующе далёкий путь, на север.
Из нескольких маршрутов спутники Софии избрали путь через Северную Европу и Балтику. За два утомительных месяца обоз с греческой царевной, невестой Ивана III, пересёк весь Старый Свет, добравшись из Рима в немецкий порт Любек. Такой сложный маршрут был вызван тем, что у России в этот период в очередной раз начались политические проблемы с Польшей. Принцесса из Византии достойно терпела тяготы дальней дороги – подобные путешествия были ей не впервой.
