Книга На каменной плите - читать онлайн бесплатно, автор Фред Варгас. Cтраница 4
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
На каменной плите
На каменной плите
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

На каменной плите

– Гаэль? Но свидетели, все как один, вам скажут, что в тот злополучный вечер в трактире он ни словом не обмолвился о Бразе. Если только он не говорил о нем после моего ухода.

– Вот именно, после. Доктор нашел его умирающим в переулке. Прежде чем скончаться, Гаэль успел произнести несколько слов, вернее обрывков слов. Вот они, – сказал Маттьё и протянул Норберу лист бумаги.

Возвращая его комиссару, Норбер был бледен.

– Теперь я понимаю, о чем вы думаете, комиссар, – произнес он, с трудом разжимая челюсти. – Что первые слова Гаэля указывают на меня, значит, я его и убил.

«Вик… орб» означает «виконт Норбер». Он постоянно звал меня виконтом, знал, что мне это не нравится. По логике, жертва первым делом произносит имя убийцы. Значит, это я. Но прежде чем вы отправите меня в заключение, комиссар, я хотел бы сделать несколько замечаний по поводу последних слов.

Норбер снова взял листок и тихо прочел запись вслух спокойно и сосредоточенно, как будто исправлял письменные работы своих учеников. Адамберг подумал, что голос Норбера чуть заметно дрогнул только раз, на слове «заключение», а теперь он просто размышлял.

– Продолжение можно прочитать так: «Виконт Норбер хлопнул Браза». Прежде всего, я не могу понять, с какой стати умирающий, даже сильно нетрезвый, будет из последних сил рассказывать об этом инциденте. Но допустим, что в тот миг мысли у него путались. Однако в агонии или нет, пьяный или трезвый, он всегда выражался в свойственной ему манере. «Хлопнул Браза»? Я его не хлопнул, все было гораздо серьезнее. Я его ударил, причем достаточно сильно, так что он упал. Откуда это «хлопнул»? Какое-то странное слово. Вы можете себе представить, чтобы мужик вроде Гаэля так описал сцену в мэрии? Это невозможно, невероятно.

– Каким бы странным ни было изложение, факт остается фактом: вы действительно ударили Браза.

– Несомненно. И повторяю, мне непонятно, с чего вдруг Гаэль упомянул эту сцену. Остальное совершенно невразумительно. Непонятно, кто умер, как и то, что Гаэль пытался сказать напоследок. Однако, несмотря на несуразность этой фразы, невозможно отрицать, что прежде всего он произнес мое имя. А посему, комиссар, – сказал Норбер, выпрямив спину, – я в вашем распоряжении.

– И все-таки есть еще одна важная деталь, – словно не услышав его последних слов, проговорил Маттьё. – Мы должны рассмотреть версию, что нож у вас украли.

– С какой целью украли?

– Чтобы во всем обвинили вас.

– У меня нет врагов в Лувьеке.

– За исключением Браза, который ненавидит вас сейчас, как никогда. И знает, как и все остальные, что Гаэль почти каждый вечер бывает в трактире. К сожалению, он знает все: такова его грязная работенка. И он знает, в котором часу приходит Катрин.

– Она у меня бывает с одиннадцати до двух. Подает мне обед и оставляет еду на вечер. Я не умею готовить.

– А теперь о вас, месье де Шатобриан. Когда вас не бывает дома?

– В сезон грибов я ухожу из дому почти каждое утро. Довольно рано, так что в доме никого нет с девяти до одиннадцати. После обеда, между половиной третьего и четырьмя часами, я хожу к малышу Жермену и к Виктору: они инвалиды и не могут посещать школу.

– Вы ходите к ним каждый день в одно и то же время?

– Никогда не пропускаю, мы не занимаемся только в выходные.

– В Лувьеке об этом все знают.

– Несомненно. Потом я даю уроки у себя дома с пяти до шести тридцати.

– И всем известно, что днем вы дверь не запираете.

– А зачем? Я и на ночь часто забываю ее запереть. К тому же после уроков я катаюсь на велосипеде и заезжаю за хлебом и молоком на завтра, поэтому в доме целый час никого нет. Это, конечно, мелочи, комиссар, но, если захотите, можете справиться у продавцов.

– Значит, зайти к вам в дом и взять нож сумел бы даже ребенок. Например, во вторник, в день убийства, после обеда, пока вы занимались с мальчиками-инвалидами.

– Проще некуда. Но я не думаю, что Браз украл у меня нож и зарезал Гаэля только для того, чтобы повесить на меня убийство.

– Почему?

– Потому что он трусливый и изворотливый. Но не способен на поступок.

– Что-то я вас не пойму. Я вам преподношу на блюдечке готового подозреваемого, а вы его защищаете.

– Нисколько. Просто открыто говорю, что я думаю об этом типе. Возможно, у него есть желание убить. Что же до его исполнения, то это совсем другое дело, на это он, по-моему, не способен.

– Благодарю вас за сотрудничество, месье де Шатобриан, – произнес Маттьё, вставая. – Можете быть свободны.

– Вы меня отпускаете? Притом что Гаэль меня обвиняет?

– Так и есть.

Глава 5

Адамберг встретился с Маттьё в семь часов в старом трактире. Днем он немного поспал и восстановил силы, зато местный комиссар выглядел изможденным.

– Допрос за допросом, я просто подыхаю, – сказал он, садясь за свой обычный столик. – Что думаешь о Норбере?

– На первый взгляд – скрывать ему нечего. Я ни в чем не уверен, но мне показалось, что он был реально удивлен, даже потрясен, узнав об убийстве Гаэля. Это ничуть не выглядело как лицемерие. И украсть его нож было проще простого. Думаю, ты еще раз допросил Серпантен.

– Сначала я побеседовал с ее приближенными сплетницами. Представь себе, четыре из них звонили в ее дверь во вторник между пятнадцатью минутами третьего и четырьмя тридцатью: в это время ее магазин закрыт.

Маттьё заглянул в блокнот. Пальцы у него немного дрожали от усталости.

– Закажи себе что-нибудь выпить, – посоветовал Адамберг, – а я к тебе присоединюсь. Что касается еды, то я полностью полагаюсь на твой выбор. До последнего поезда время еще есть.

Маттьё сделал знак Жоану, и светловолосый великан средних лет, довольно привлекательной наружности, принял у них заказ.

– Хоть обстоятельства сейчас не самые приятные, – обратился он к Адамбергу, поприветствовав его, – но для меня большая честь снова видеть вас здесь, в нашем заведении.

Адамберг улыбнулся в ответ, и профессиональная чопорность великана растаяла от этой улыбки.

– Зовите меня Жоан, комиссар, – сказал хозяин и удалился.

– Ты ему сразу понравился, – заметил Маттьё.

– Так что там с твоими сплетницами?

– Они звонили несколько раз, – сообщил Маттьё, снова махнув Жоану. – А как ты думал? Нападение Норбера на Браза стало настоящим событием, им было что обсудить. Одна звонила в дверь в два пятнадцать, вторая – в два тридцать пять, третья – без десяти три, четвертая – в три ровно. Никакого ответа.

– Сколько времени нужно, чтобы добраться от дома Серпантен до дома Норбера?

– Совсем немного, если ехать на велосипеде, но рискованно. У Серпантен красный велосипед, его все знают. Эта женщина любит привлекать к себе внимание. На ее месте, если бы я хотел незаметно проникнуть в дом Норбера, я бы надел что-нибудь серенькое и пошел бы в обход городка, по маленьким задним улочкам. Так, конечно, дольше, зато вряд ли кого-то встретишь. Пешком минут двадцать. Я ее допрашивал вчера в три тридцать. Она клялась Богом, что накануне из дому не выходила. Я сказал, что четыре ее приятельницы приходили к ней посплетничать, а она им не открыла. «У меня стиралось белье, – ответила она. – Машина так шумит, что можно оглохнуть, я, наверное, не услышала звонки». Я попросил взглянуть, где сушится белье, но его нигде не было. Она растерялась, задергалась и обозлилась – до Норбера с его самообладанием ей далеко, – потом стала кричать, что если мне так уж хочется все знать, то да, она была дома, смотрела телевизор и уснула. И если она этого сразу не сказала, то лишь потому, что не хотела, чтобы ее считали лентяйкой. Она умоляла меня никому об этом не говорить, потому что это нанесет ей большой вред.

– Почему?

– Ее считают неутомимой труженицей. Так что послеобеденный сон испортит ей имидж.

– Похоже на правду.

– Похоже, – отозвался Маттьё, одним глотком отпил полстакана и принялся за еду. – Но я не забыл о том, что она отъявленная лгунья и вдобавок искусная выдумщица. Она действительно боится, что кто-то наступит на ее тень: это ее единственная слабость, в которой она признается сама. Из-за этого она могла убить Гаэля.

– Легко, тем более что он еле держался на ногах и засыпал на ходу. Раздобыв этот нож, она могла повесить убийство на Норбера.

– И все-таки мне трудно представить себе, что она пырнула Гаэля ножом. Пусть даже она его ненавидела, как говорит Норбер.

– Надо же, он забыл свою корзинку с грибами на стойке у Жоана.

– Не забыл, он их вообще не ест. Он их раздает. Катрин, Жоану, любому, кто захочет.

– И часто он ходит за грибами?

– Почти каждый день. Весь сезон, восемь месяцев в году.

Адамберг положил вилку и по-новому, с острым интересом, посмотрел на корзинку.

– Ты хочешь сказать, что он почти каждое утро уходит в лес и набирает полную корзинку грибов, хотя сам их не любит?

– Именно так, – подтвердил Маттьё, сделав очередной глоток. – Он и лес-то не любит. Как только грибной сезон заканчивается, он туда больше носа не показывает.

– А как он это объясняет?

– Никак. Когда его спрашивают, он только разводит руками, и все. И никто не может это объяснить.

– Но это абсурд. В особенности потому, что такое занятие требует времени и некоторых знаний.

– Это его пунктик, скажем так. Каждый толкует его по-своему. Кто-то считает, что это обет, или клятва, или воспоминание… Лично я считаю, что это пунктик. Или же он просто любит бродить без всякой цели, и грибы – лишь предлог: может, это капля романтизма, унаследованная от предка.

– Может, он бродит и мечтает. Со мной такое часто случается, – признался Адамберг.

– Правда? В строго определенные часы?

– Разве это возможно? При нашей-то работе! Нет, когда представится случай. Иногда я даже ухожу куда глаза глядят, и это выводит из себя Данглара: он человек ответственный. А еще я могу мысленно странствовать неведомо где, сидя на стуле и положив ноги на каминную решетку.

– О чем ты мечтаешь?

– Я не знаю.

– Опять это твое «я не знаю».

Совсем рядом церковный колокол прозвонил восемь раз, трактир стал заполняться завсегдатаями, зашли несколько туристов.

– Сейчас начнутся разговоры да пересуды, – усмехнулся Маттьё.

– Здесь ведь обслуживают не бесплатно, а жители Лувьека позволяют себе бывать в трактире чуть ли не каждый день? Как у них это получается? Мне кажется, они не очень богаты.

– Они и вправду небогаты, – понизив голос, ответил Маттьё. – Здесь два тарифа: один для жителей Лувьека, другой для чужаков. Хозяин, Жоан, говорит, что вид пустого зала отпугивает посетителей, и никто не заходит. Местные, сидящие за ужином, служат в некотором роде приманкой, в особенности Норбер. Если бы ты знал, сколько народу приходит сюда, чтобы поглазеть на него и с ним сфотографироваться! Это невероятно. Как я тебе уже говорил, бедняга Норбер – лучшая реклама городка. В туристический сезон только благодаря ему выручка вырастает вдвое.

– Получается, что без особого распоряжения он не имеет права стричь свои длинные каштановые кудри. Хотя они, конечно, ему идут. Но все равно он раб.

– В какой-то степени. Но его очень любят, и с ним очень хорошо обращаются.

– Все, кроме того или той, кто хочет взвалить ему на плечи это убийство.

Адамберг неожиданно замер.

– Что с тобой?

Адамберг словно окаменел, держа на весу вилку и не донеся бокал до рта. Его взгляд улетел куда-то далеко.

– Ты как будто внезапно ослеп, – сказал Маттьё.

Он еще ни разу не становился свидетелем приступов задумчивости своего коллеги, когда зрачки Адамберга как будто тонули в радужной оболочке карих глаз. Маттьё потряс его за плечо, и тот снова вернулся к жизни, словно игрушка, заведенная ключом.

– Все в порядке, – произнес Адамберг. – Просто одна мысль пришла в голову и тут же ушла.

– Но если она приходила, ты ее, скорее всего, найдешь.

– Нет, Маттьё, это одна из тех мыслей, которые разбегаются и прячутся, как маленькие жучки в иле на дне озера. Я знаю, что она там, но не могу ее поймать. Я знаю, что она появилась, когда я произнес слово «плечи», вот и все. Видишь, это бессмысленно, это совершенно неважно. Ничего не значащая деталь, – подытожил он и стал резать мясо.

– У меня никогда не было смутных мыслей, которые закапываются в ил.

– Со мной такое происходит часто. И это бесит. Но я позволяю им жить своей жизнью.

К этому времени за длинным столом все места уже были заняты, разговор явно шел об убийстве, и каждый излагал свои соображения относительно личности злодея. Один из сотрапезников предположил даже, что это был доктор, который оставил Гаэля умирать, сославшись на то, что ему нужно срочно принять роды. Кстати, Гаэль с доктором Жафре вечно ссорились из-за алкоголя, и ни один не желал уступать другому ни на йоту. И почему, в конце концов, врач свалил с места происшествия, не дождавшись скорой? Почему он не позвонил комиссару Маттьё из машины и не передал последние слова Гаэля?

– Он, пожалуй, прав, – проговорил Маттьё. – Доктор повел себя как-то странно. Тот факт, что он забыл телефон, не вызывает никаких сомнений. Но меня немного удивляет, почему на следующий день он не одолжил у кого-нибудь телефон и не позвонил мне.

– Может, поначалу он просто не придал значения бессвязным словам Гаэля, в стельку пьяного и едва живого. Жафре – врач, а значит, он скорее сосредоточится на состоянии человека, чем на его словах.


Жоан, обеспокоенный присутствием туристов, подошел к длинному столу и попросил постоянных гостей говорить потише. Однако туристы, не особо вслушивавшиеся в невнятный гул голосов, не отрываясь разглядывали Норбера де Шатобриана. В трактире было запрещено фотографировать, об этом предупреждала табличка на фасаде, Жоан таким образом защищал Норбера в мирной гавани, где он ужинал.

– А ты что думаешь, виконт? – спросил учитель.

– Ничего, – ответил Норбер. – Я на самом деле не понимаю, зачем кому-то понадобилось убивать Гаэля.

– Слушай, он все-таки был редкостной занозой в заднице, – заметил помощник мэра.

– Он мог нажить себе врагов, все время орал на всех без разбора, – сказал учитель.

– Не все время, – поправил его Норбер. – Он переходил границы, только когда был по-настоящему пьян.

– Иногда он нес черт знает что, это правда.

– Поэтому всем было более-менее на это наплевать.

– В том-то и дело, что «более-менее», – подхватил помощник мэра.

– Во всяком случае, стук деревяшки Одноногого мы больше не услышим. Он получил своего мертвеца, – подытожил учитель.

– Кто знает?


– Ну, завелись на целый вечер, – сказал Маттьё. – Заметь, местами это было любопытно. Не то что отчет судмедэксперта. Он нам сообщает, что Гаэль скончался от двух ножевых ранений в легкое и сердце. Да неужели? Он еще упомянул об укусах блох. И что нам с этим делать? Ровным счетом ничего. Эти врачи…

– Скажи-ка, – перебил его Адамберг, не сводя глаз с сидевшего на барном табурете рослого коренастого мужчины, который доедал сэндвич, запивая его сидром, – это Горбун, или мне кажется?

– Умоляю, говори тише. Да, это он, только у него больше нет горба.

– Что произошло, Маттьё? Случилось чудо? Он искупался в воде Лувьекского источника?

Считалось, что этот источник, дававший начало узенькому прозрачному ручейку, который бурлил на камнях, способствует плодовитости и лечит от болезней, как точно такие же источники во многих других местах.

– Все гораздо прозаичнее, однако подробностей я тебе рассказать не смогу. Когда-то он заболел лихорадкой, инфекция распространилась на плече-лопаточный сустав, слабо закрепленный, с ненадежными связками, он съехал назад и образовал выпуклость на спине. Это все, что из него удалось вытянуть, буквально несколько слов. Доктор насильно отвез его в больницу в Ренн, пошел туда вместе с ним – сам Маэль и слышать не хотел о том, чтобы лечь в больницу, – и вернулся оттуда вот таким, а доктор был крайне сдержан и сообщил только, что его оперировал лучший хирург, специализирующийся на таких патологиях.

– Сохранил врачебную тайну.

– Само собой. Адамберг, советую тебе осторожнее подбирать слова: с тех пор прошло три недели, и Горбун – извини, Маэль – ясно дал понять, вернее, потребовал, чтобы отныне он больше не слышал о своем уродстве, чтобы от него все отвязались и называли по имени – Маэль. Как будто хотел зачеркнуть прошлое. Он в детстве так натерпелся, над ним постоянно издевались, его били, не подпускали к себе. Зато он был первым учеником в классе, это компенсировало его ущербность, он был всем нужен, чтобы помогать с домашними заданиями. Но, как видишь, он упорно не желает ужинать в компании. Привычка. Думаю, это пройдет. На этом табурете у стойки он всегда под надежной защитой хозяина.

– Судя по тому, что я видел, люди относятся к нему доброжелательно.

– Так и есть, и не без причины. Он парень отзывчивый, всегда готов помочь и постоянно боится сделать что-то не так. Док говорит, что Маэль до сих пор хочет, чтобы его любили, как в детстве, несмотря ни на что. Но некоторые втайне по-прежнему сторонятся его, как нечистой силы. Ты знаешь, что горбунам всегда не везло: кроме того, что они выглядели отталкивающе, их считали прислужниками дьявола. А здесь, как ты уже заметил, люди не испытывают недостатка в суевериях.

– А почему у него шина и гипс на левом плече до самого локтя?

– Чтобы обездвижить его, пока все не срастется. На это потребуется не меньше шести недель.

Внезапно дверь распахнулась, и в зал влетела перепуганная женщина:

– Одноногий! Эрвелина говорит, что он прошел под ее окном! Теперь она боится выходить из дому!

– Вот черт! – буркнул Маттьё, залпом осушив бокал.

– А почему она не отправила сюда своего мужа? – спросил Маэль.

– Потому что Эрван заявил ей, что все это чепуха. А еще сказал, что сам он никакого Одноногого не слышал. Но все-таки пошел на улицу и ничего не увидел.

Маэль, держа спину прямо, а не скрючившись, как раньше, медленно сполз с табурета – видимо, ему все еще было больно – и шагнул к столу:

– Эрван прав. Вы же неглупые люди, может, перестанете верить всякой болтовне, и тогда шутнику надоест нас доставать.

– Маэль дело говорит, – сказал хозяин. – Мы только и делаем, что со страху прячемся под кроватями, заслышав стук деревяшки, и еще больше раззадориваем этого ушлепка. У Эрвана есть голова на плечах. Но в одиночку с таким упертым гадом ему не справиться. Понадобится помощь.

– Предлагаю каждый вечер устраивать облавы в ближайших окрестностях, – снова заговорил Маэль. – Например, можно обходить кругом свои дома. Кто за?

Все подняли руки, план Маэля был утвержден единогласно, в честь этого Жоан угостил всех выпивкой, и мужчины почувствовали гордость оттого, что неожиданно для себя оказались такими храбрыми.

Глава 6

Когда Адамберг ехал в поезде обратно в Париж, Данглар сообщил ему, что Сима Угря задержали в дешевой гостинице в нескольких шагах от «Счастливой кости». Его новое логово обнаружил Эсталер. Кроме Симона, там было пятеро вооруженных мужчин. Сотрудников было всего трое, и им пришлось решать, вызывать ли подмогу.

Категорически воспротивилась этому лейтенант Ретанкур, которую Адамберг про себя называл универсальной богиней их бригады, потому что она обладала удивительной физической силой, которую, как считал комиссар, умела по мере необходимости превращать в разные другие качества, за исключением нежности и изящества. Если им придется ждать, сказала она, их могут раскрыть, и они упустят добычу. Ретанкур бесшумно открыла замок служебной ключ-картой и вошла первой – такие парни обычно не боятся женщин даже внушительной комплекции, – а за ней, прячась в ее тени, проскользнули Ноэль и Вейренк. Не вдаваясь в объяснения и не отвечая на вопросы, она сбила с ног троих, в том числе Сима. Путь был расчищен, она держала Сима на мушке, что позволило Ноэлю и Вейренку обезвредить четвертого сообщника. Двое сбежали. Сим, ощущая приставленное к горлу дуло пистолета, сообразил, что имеет дело с неординарным противником, и тут же сообщил, где спрятан товар.

Адамберг улыбнулся, представив себе эту сцену. Тем временем пришло сообщение от Маттьё: после более тщательных исследований судмедэксперт совершенно точно установил, что ножом орудовал левша. Глубокие разрезы слегка отклонялись вправо. Для комиссара это меняло все, ему оставалось только составить список левшей. Адамберг вышел в тамбур и позвонил коллеге.

– Сколько народу живет в Лувьеке? – спросил он.

– Тысяча двести двадцать три человека.

– Если исключить всех подростков моложе пятнадцати лет, останется примерно тысяча, – подсчитал Адамберг, рассмотрев возрастные кривые на экране телефона.

– И людей в возрасте.

– Маттьё, у вас там полно семидесятипятилетних здоровяков. Предположим, что за вычетом тех, кому больше семидесяти пяти, останется примерно восемьсот тридцать человек, не так уж мало.

– Это значительно уменьшает круг поисков.

– Не просто уменьшает, а сужает до предела. Ты не заметил, когда допрашивал Норбера?

– Что?

– Норбер, когда курит, держит сигарету в левой руке.

– Ты уверен? – сорвался на крик Маттьё.

– Уверен. И если произойдет утечка информации, ты не сможешь больше сдерживать своего дивизионного комиссара, и Норбер окажется за решеткой. А между тем, Маттьё, любой правша может ударить левой рукой, чтобы направить сыщиков по ложному следу. Старый фокус, ты знаешь это не хуже меня. Но в таких случаях чаще всего рука недостаточно сильна для того, чтобы вонзить лезвие достаточно глубоко, до рукоятки, поэтому оно немного отклоняется в сторону и только потом проникает туда, куда нужно. У твоего судмедэксперта голова хорошо работает?

– Он отличный профессионал и очень увлечен своей работой.

– Попроси его срочно и самым тщательным образом исследовать на магнитно-резонансном томографе очертания ран. Можешь мне перезвонить, когда будут результаты? А пока что ни с кем это не обсуждай. Кто-то явно хочет повесить убийство на Норбера, и мне интересно знать почему. Сначала нож, потом левая рука. Не говоря уж о повторном появлении Одноногого, вновь привлекшего внимание к нынешнему Шатобриану. Ты уверен, что у него и правда нет врагов?

– Не знаю ни одного, но из тысячи жителей Лувьека я знаком не со всеми.

– Ни одного, кроме Браза и его сестрицы Серпантен. Если у тебя будет время, копни в этом направлении и приставь к ним пару сотрудников. Что эта парочка имеет против него? И кто с ними заодно?

– Сделаю. То, что убийца пытается подставить невиновного, – это классика. Скажи, ты хоть раз видел человека, который убивает только ради того, чтобы упечь кого-то в тюрьму?

– Случалось, хотя редко. В твоем деле кроется что-то особенное, из ряда вон выходящее. Не упускай это из виду.

– Из ряда вон выходящее? Лесничего зарезали в темном переулке сразу после того, как он оскорбил кучу народу. Такое может случиться где угодно. Хоть в Лувьеке, хоть в другом месте. В Лувьеке нет ничего особенного.

– А я вижу нечто особенное – Норбера Арно де Шатобриана, двойника одного из величайших писателей Франции, живую копию блистательного гения. В довершение всего, он человек образованный, утонченный, элегантный, известный и довольно красивый. Так что он намного превосходит всех жителей Лувьека, хоть ему это и не нравится, и он напрочь лишен высокомерия. Поверь мне, найдется немало неравнодушных к нему женщин. Вследствие чего найдется и изрядное число рассерженных ревнивых мужей, не питающих к нашему герою нежных чувств. Попади он в тюрьму, они бы не расстроились. Неужели среди них не нашлось бы ни одного, способного совершить убийство, чтобы подставить Норбера?


Поговорив с Адамбергом, Маттьё испытал неодолимое желание побыть в одиночестве и выпить чашечку кофе. Независимый, успешный комиссар Маттьё прекрасно понимал, что движется в фарватере Адамберга. Маттьё сообщал ему каждую новость и не просто выслушивал его мнение, но и соглашался с ним. Словно насекомое, то и дело подлетающее к фонарю, он ловил его советы и соображения, хотя и без Адамберга мог раскрыть это дело, не имеющее к парижскому комиссару никакого отношения. Ему была известна репутация Адамберга, он знал, в чем его упрекают и за что превозносят, знал, что его друг мыслит нелогично и выбирает непривычные, извилистые тропы, знал о его таинственных прогулках без видимой цели. Маттьё знал, что одни глубоко уважают Адамберга, едва ли не поклоняются ему, а другие терпеть его не могут. Его можно было считать как гением, так и бездельником. На его необычном лице отражалось всего понемногу. Оно было угловатым, смуглым, горбоносым, взгляд был мягким, туманным, только иногда он внезапно прояснялся, на губах неодинаковой толщины играла пленительная улыбка, а голос звучал ласково, мелодично. Однако какой бы притягательной ни была эта улыбка, не она привязывала Маттьё к Адамбергу, а его нетривиальное видение событий, его странности и полное отсутствие шаблонов. Ладно, подумал Маттьё, допивая вторую чашку кофе, пора наконец покончить с несвойственной ему слабостью. Это его дело, и ему по силам расследовать его без помощи сумасбродного комиссара.