Безумная звезда

Солнце поднималось медленно, словно не было уверено в том, что это стоит таких усилий.

Над Диском занимался еще один день. Разгорался он очень неторопливо, и вот почему.

Когда свет встречается с сильным магическим полем, он тут же теряет всякое представление о спешке и мгновенно замедляет скорость. А на Диске магия до неприличия сильна, из чего следует, что мягкий желтый утренний свет скользил по спящему пейзажу, будто прикосновение нежного любовника или, как выразились бы некоторые, словно золотистый сироп. Периодически он притормаживал, чтобы заполнить долины. Скапливался у горных хребтов. Достигнув Кори Челести, десятимильного шпиля из серого камня и зеленого льда, отмечающего Пуп Диска и служащего домом местным богам, свет начал громоздиться ввысь. И, наконец, обрушился гигантским, ленивым, бесшумным, как бархат, цунами на расстилающийся дальше темный ландшафт.

Подобного зрелища не увидишь больше нигде.

И это естественно, ведь другие миры не передвигаются по звездной бесконечности на спинах четырех исполинских слонов, которые стоят на панцире гигантской черепахи. Звали Ее – или, согласно другой школе философской мысли, Его – Великий А’Туин. Она – или, может статься, Он – не сыграет в последующих событиях важной роли, но для понимания Диска жизненно важно знать, что Она – или Он – находится там, внизу, под залежами руд, морским илом и фальшивыми ископаемыми костями, положенными туда Создателем, которому делать больше нечего, кроме как сбивать с толку археологов и внушать им дурацкие теории.

Звездная черепаха Великий А’Туин, чей панцирь покрыт коркой замерзшего метана, изрыт метеоритными кратерами и отшлифован астероидной пылью. Великий А’Туин, чьи глаза похожи на древние моря, а мозг размером с континент, по которому скользят маленькие сверкающие ледники-мысли. Великий А’Туин, обладатель огромных, медлительных ласт и отполированного звездами щитка, медленно, с трудом плывущий сквозь галактическую ночь и несущий на себе всю тяжесть Диска. Огромный, как миры. Древний, как Время. Безропотный, как кирпич.

Ну, вообще-то, тут философы заблуждаются. На самом деле Великий А’Туин оттягивается на полную катушку.

Великий А’Туин – это единственное существо во вселенной, которое абсолютно точно знает, куда оно направляется.

Конечно, философы уже много лет спорят о том, куда может направляться Великий А’Туин, и часто выказывают обеспокоенность тем, что они никогда этого не узнают.

Но им суждено узнать это месяца через два. И вот тогда они попляшут…

Тех философов, у кого фантазия была побогаче, волновал несколько иной вопрос: каков все-таки пол Великого А’Туина? Они затратили немало времени и трудов, пытаясь разрешить эту загадку раз и навсегда.

И вот сейчас, по мере того как огромный темный силуэт проплывает мимо, подобно бесконечной расческе из черепашьего панциря, мы можем наблюдать результаты последних деяний этих философов.

То, что, кувыркаясь, проносится рядом, – это вышедшая из-под контроля бронзовая оболочка «Могучего Вояжера», этакого космического корабля эпохи неолита, построенного и вытолкнутого в пространство жрецами-астрономами Крулла. Это королевство очень удобно расположилось на самом Краю света и недавно доказало, что такая штука, как космонавтика – в данном случае рептилионавтика, – существует даже на Плоском мире.

Внутри корабля находится Двацветок, первый турист Плоского мира. Недавно он провел несколько месяцев, путешествуя по Диску, а теперь стремительно покидает его по причинам, которые довольно-таки запутанны, но имеют некоторое отношение к попытке бегства из Крулла.

Эта попытка удалась на тысячу процентов.

Однако, несмотря на то что Двацветок вполне может стать первым и последним туристом Диска, он тем не менее вовсю наслаждается открывающимся видом.

Следом за ним, поотстав мили на две, падает волшебник Ринсвинд, облаченный в то, что на Диске считается скафандром. Скафандр этот чем-то напоминает водолазный костюм, созданный людьми, которые никогда не видели моря. Шесть месяцев назад Ринсвинд был совершенно обычным неудавшимся волшебником. Потом он встретил Двацветка, за совершенно возмутительную сумму денег стал его гидом, и с тех пор жизнь Ринсвинда круто изменилась. Он подвергался обстрелам, запугиваниям, преследованиям, висел без всякой надежды на спасение над всякими пропастями и – как, например, сейчас – падал с огромной высоты.

У него нет времени любоваться видами, потому что перед его глазами бесконечной вереницей проносится прошлая жизнь, которая заслоняет весь обзор. Он постепенно начинает понимать, почему, надев скафандр, так важно не забыть прихватить с собой шлем.

Много можно было бы добавить, чтобы объяснить, почему эта парочка покидает свой мир и почему Двацветков Сундук, который в последний раз видели прыгнувшим вслед за хозяином, – это не совсем обычный предмет багажа. Однако подобные вопросы требуют времени, которое не стоит на них тратить. К примеру, однажды на одной вечеринке знаменитого философа Лай Тинь Видля спросили: «Почему вы здесь?» Ответ занял три года.

Что гораздо более важно, так это события, происходящие наверху, высоко над А’Туином, слонами и быстро теряющим кислород волшебником. Самая ткань пространства и времени вот-вот будет пропущена через мясорубку.

Воздух был характерно маслянистым на ощупь и едким. Здесь царила магия и дымили свечи из черного воска, о точном происхождении которого мудрый человек не станет расспрашивать.

В этой комнатке, расположенной глубоко в подвалах Незримого Университета, ведущего магического учебного заведения Плоского мира, присутствовало нечто очень странное. Прежде всего, у нее было слишком много измерений, не то чтобы видимых, но бродящих где-то рядом, вне поля зрения. Стены были покрыты оккультными символами, а бóльшую часть пола занимала Восьмикратная Печать Застоя. Эта печать, по общепризнанному в волшебных кругах мнению, обладала поразительной сдерживающей силой, которой может похвастаться лишь летящий прямо в цель кирпич.

Единственной мебелью в комнате была кафедра из темного дерева, вырезанная в форме птицы, – ладно, ладно, если честно, в форме некоего крылатого существа, к которому, впрочем, лучше не присматриваться. На этой кафедре, обмотанная тяжелой цепью с замками, лежала книга.

Большая, но не особенно внушительная книга. У других книг в университетских библиотеках имеются переплеты, инкрустированные редкими каменьями и восхитительным деревом или обтянутые драконьей шкурой. Однако этот фолиант был переплетен в довольно потрепанную кожу. С виду он походил на те книги, которые описываются в библиотечных каталогах как «слегка потрепанные», хотя честнее было бы признать, что его не только «трепали», но грызли, кусали и, возможно, драли когтями.

Металлические застежки удерживали его в закрытом положении. Особенной красотой они похвастаться не могли, зато отличались прочностью – как и цепь, которая не столько прикрепляла фолиант к кафедре, сколько ограничивала его свободу.

Выглядели застежки так, словно были сработаны человеком, преследовавшим конкретную цель и посвятившим бóльшую часть жизни изготовлению сбруй для слонов.

Воздух сгустился и пошел клубами. Страницы книги начали совершенно жутко, нарочито неспешно потрескивать, а потом из них выплеснулся наружу голубой свет. Тишина охватила комнату, словно медленно сжимающийся кулак.

Полдюжины облаченных в ночные рубашки волшебников по очереди заглядывали внутрь комнатки сквозь небольшую решетку в двери. Поспишь тут, когда вокруг творится такое – аккумулирующаяся сырая магия волной захлестнула Университет.

– Так, – раздался чей-то голос. – Что происходит? И почему не послали за мной?

Гальдер Ветровоск, Верховно-Великий Заклинатель Серебряной Звезды, Имперский Лорд Священного Посоха, Индивидуальнейший Восьмого Уровня и 304-й Аркканцлер Незримого Университета, даже в алой ночной рубашке с вышитыми вручную мистическими рунами, даже в длинном колпаке с помпоном на конце, даже с подсвечником в стиле «Спи-моя-детка» в руке, представлял собой весьма внушительное зрелище. Ему совсем немножко не хватало, чтобы выглядеть импозантным даже в мохнатых шлепанцах в виде зайчиков.

К нему повернулись шесть перепуганных лиц.

– Э-э, но за тобой посылали, господин, – сказал один из волшебников уровнем пониже и услужливо добавил: – Именно поэтому ты здесь.

– Я имею в виду, почему за мной не послали раньше? – рявкнул Гальдер, проталкиваясь к решетке.

– Э-э, раньше чего, господин? – удивился волшебник.

Гальдер свирепо посмотрел на него и отважился бросить быстрый взгляд сквозь решетку.

Воздух в комнате искрился от крошечных вспышек – это частички пыли воспламенялись в потоке сырой магии. Печать Застоя начинала пузыриться и закручиваться по краям.

Кстати, книга, о которой идет речь, называлась Октаво. И надо отметить, что это была необыкновенная книга.

Существует множество знаменитых трудов в области магии. Кое-кто может упомянуть Некротеликомникон, страницы которого сделаны из древней кожи ящериц; некоторые могут указать на «Книгу Священаго Перихода, Что Вершится Около Двух», написанную таинственной и довольно ленивой сектой лламаистов; кто-то может припомнить, что «Гримуар Крутой Потехи» содержит единственную во Вселенной оригинальную шутку. Но все они не более чем дешевые брошюры по сравнению с Октаво, книгой, которую Создатель Вселенной с характерной для него рассеянностью позабыл на Диске вскоре после окончания своей грандиозной работы.

Восемь заключенных на ее страницах Заклинаний вели особую, таинственную, запутанную жизнь и, согласно всеобщему мнению…

Гальдер, не отрывая взгляда от ходящей ходуном комнаты, нахмурил брови. Заклинаний, разумеется, осталось всего семь. Некий юный идиот, студент-волшебник, умудрился заглянуть в Октаво, и одно из Заклинаний сразу выскочило наружу, умостившись в его голове. Никому так и не удалось разобраться, как это случилось. Как там звали этого придурка? Рислинг?

На корешке книги сверкали октариновые и пурпурные искры. От кафедры заструился вверх тонкий завиток дыма, а тяжелые металлические застежки, удерживающие гримуар в закрытом положении, аж выгнулись под давлением изнутри.

– Чего это Заклинания разбушевались? – спросил один из младших волшебников.

Гальдер пожал плечами. Он и виду не показал, что происходит нечто страшное, но в глубине души он, честно говоря, перепугался. Как искушенный волшебник восьмого уровня, он видел полувоображаемые силуэты, которые постоянно возникали в трепещущем воздухе и творили угодливые, зазывные жесты. Подобно тому как гроза притягивает мошкару, по-настоящему мощный заряд магии всегда привлекает к себе Тварей из Хаотичных Подземельных Измерений – мерзких Тварей (сплошь как попало слепленные органы и слюна)[1], вечно выискивающих щели, через которые можно протиснуться в мир людей.

Этому надо положить конец.

– Нужен доброволец, – твердо сказал Гальдер.

Наступила внезапная тишина. Единственный звук доносился из-за двери. Это был неприятный скрежет металла, расходящегося под неимоверным давлением.

– Что ж, ладно, – подытожил Гальдер. – Тогда мне потребуются серебряные щипцы, примерно две пинты кошачьей крови, маленький хлыстик и стул…

Говорят, противоположность шума есть тишина. Это не так. Тишина – это всего-навсего отсутствие шума. Тишина показалась бы жуткой какофонией по сравнению с внезапным мягким коллапсом бесшумности, который накрыл волшебников, словно разлетевшийся под порывом ветра одуванчик.

Из книги вырвался толстый столб брызжущего света, врезался, полыхнув пламенем, в потолок и исчез.

Гальдер, не обращая внимания на тлеющие участки своей бороды, уставился на образовавшуюся дыру и драматически ткнул в нее пальцем.

– В верхние погреба! – вскричал он и скачками помчался по каменным ступеням.

Остальные волшебники в хлопающих шлепанцах и развевающихся ночных рубашках ринулись за ним, спотыкаясь друг о друга в страстном желании оказаться последними.

Тем не менее все подоспели вовремя, чтобы увидеть, как огненный шар оккультной потенциальности исчезает в потолке, проникая в вышележащую комнату.

– Э-э, – сказал самый младший из волшебников и указал на пол.

До того как сквозь него, яростно расшвыривая вероятностные частицы, пронеслась магия, это помещение являлось частью библиотеки. Так что было резонно предположить, что маленькие пурпурные тритоны имеют нечто общее с паркетом, а ананасовый крем некогда мог быть книгами. Позже несколько волшебников клялись, что невысокий печальный орангутан, сидящий посреди этого хаоса, был подозрительно похож на главного библиотекаря.

Гальдер задрал голову.

– В кухню! – проревел он, скользя по крему к следующему лестничному пролету.

Никто так и не узнал, во что превратился огромный чугунный набор кухонной посуды, потому что он проломил стену и спасся бегством еще до того, как отряд растрепанных, дико вращающих глазами волшебников ворвался в двери. Шеф-повар, ответственный за приготовление овощей, был обнаружен много после; он прятался в котле для супа, невнятно бормоча маловразумительные фразы типа: «Костяшки! О эти жуткие костяшки!»

Последние струйки магии, несколько замедлившие скорость, исчезали в потолке.

– В Главный зал!

Лестница здесь была гораздо более широкой и лучше освещенной. К тому времени, как задыхающиеся, пропахшие ананасами волшебники – те, что повыносливей, – поднялись наверх, огненный шар уже достиг середины огромного, полного сквозняков помещения, которое именовалось Главным залом Незримого Университета. Там шар и завис. Небольшие протуберанцы время от времени пробегали по его поверхности, угрожающе потрескивая.

Волшебники курят, это общеизвестно. Скорее всего, именно этим объяснялся хор замогильного кашля и скрежещущих хрипов, раздавшийся за спиной у Гальдера. Трезво оценив ситуацию, главный волшебник стал прикидывать, а не поискать ли ему какое-нибудь укрытие. Придя к некоему решению, он заграбастал первого попавшегося студента.

– Ну-ка, провидцев, ясновидцев, сновидцев и погруженцев сюда! – рявкнул он. – Пускай изучат эту штуковину!

Внутри огненного шара начал вырисовываться какой-то образ. Гальдер прикрыл глаза рукой и вгляделся в возникающие очертания. Ошибки быть не могло. Перед ним предстала вселенная.

Он был абсолютно уверен в этом, поскольку у него в кабинете стояла модель вселенной – и кстати, согласно всеобщему мнению, модель эта была куда более впечатляющей, чем оригинал. С мелким жемчугом и серебряной филигранью Создатель явно пожадничал.

Но крошечная вселенная внутри огненного шара была неестественно… как бы это сказать… настоящей. Только цвета ей недоставало. Все сияло прозрачной, туманной белизной.

Здесь присутствовали и Великий А’Туин, и четыре слона, и сам Диск. Правда, угол был выбран неудачно, поэтому поверхность Плоского мира Гальдер не разглядел, зато он с холодной уверенностью осознал, что вселенная смоделирована абсолютно точно. После пары попыток ему все же удалось различить миниатюрную копию Кори Челести, на вершине которого жили сварливые, обладающие типично мещанскими вкусами боги, занимающие трехкомнатные квартиры во дворце из мрамора, алебастра и сплошного коврового покрытия. Мало того, сие сооружение они предпочитали называть Дунманифестин. Всех жителей Диска, претендующих на культурность, всегда здорово раздражало, что ими правят боги, которые считают музыкальный дверной звонок наивысшим достижением артистического духа.

Крошечный зародыш вселенной пришел в движение, медленно наклонился…

Гальдер попытался заорать, но его голос наотрез отказался выходить наружу.

Мягко, но с неотвратимой силой взрыва модель начала расти.

Гальдер сначала с ужасом, а потом с изумлением наблюдал за тем, как она с легкостью мысли проходит сквозь его тело.

Он выставил руку и увидел, как между его пальцами в деловитой тишине струятся бледные призраки скальных пластов.

Великий А’Туин стал больше, чем дом, и мирно исчез под полом.

Волшебники, стоящие за спиной Гальдера, по пояс утопали в морях. Его взгляд привлекла лодочка размерами с наперсток, но течение быстро унесло ее куда-то за стены.

– На крышу! – с трудом выговорил он, указывая дрожащим пальцем в небо.

Те волшебники, у которых еще остались извилины, чтобы думать, и воздух в легких, чтобы бегать, последовали за ним, бороздя континенты, которые беспрепятственно просачивались сквозь каменный пол.

Стояла тихая ночь, подкрашенная обещанием рассвета. Молодой месяц как раз садился. Анк-Морпорк, самый большой город в землях, лежащих у Круглого моря, спал.

Хотя это не совсем верно.

С одной стороны, те части города, которые в обычное время занимались продажей овощей, ковкой лошадей, вырезанием из нефрита небольших изысканных украшений, обменом денег и изготовлением столов, в основном спали. Если не жаловались на бессонницу. Или если не вскочили – с кем не бывает – посреди ночи, чтобы сходить в уборную. С другой стороны, у менее законопослушных граждан сна не было ни в одном глазу. Они, к примеру, забирались в окна, которые принадлежали вовсе не им, резали глотки, грабили друг дружку, слушали громкую музыку в дымных подвалах – в общем и целом довольно весело проводили время. Но вот бóльшая часть животных точно спала. Если не считать крыс. Ну и, конечно, летучих мышей. Насекомых перечислять не будем.

Дело в том, что сравнения и описания редко бывают точными. Во время пребывания Олафа Квимби II на посту патриция Анка были приняты специальные законы, которые намеревались положить конец этому безобразию и придать изложению событий хоть какую-то правдивость. В общем, если легенда сообщала, что «все говорили о доблести» некоего выдающегося героя, то каждый бард, которому дорога была жизнь, добавлял: «Все, кроме пары жителей его родной деревни, которые считали нашего героя просто треплом, и кучи прочих людишек, которые о нем вовсе не слышали».

Поэтические сравнения были строго ограничены утверждениями типа «его могучий скакун был быстр, как ветер в довольно спокойный день – баллов этак трех», а всякие досужие разговоры о том, что лицо девушки якобы позвало в дальний путь тысячу кораблей, должны были быть подкреплены доказательствами, что девушка и в самом деле смахивала на бутылку шампанского, которую, как правило, разбивают о корму.

Однако Квимби все равно кончил плохо. Он был убит одним недовольным поэтом в ходе эксперимента, проводившегося в дворцовом парке. Поэт горел желанием доказать оспариваемую справедливость поговорки «перо острее шпаги», и в его честь поговорка была дополнена словами: «только если шпага очень уж тупая».

Итак, примерно шестьдесят семь, может быть, шестьдесят восемь процентов города спало. Хотя вряд ли остальные горожане, крадущиеся куда-то по своим, в основном незаконным, делам, заметили струящийся по улицам бледный поток. Только волшебники, привыкшие видеть невидимое, наблюдали за тем, как он пенится в далеких полях.

Диск, будучи плоским, не имеет настоящего горизонта. Всякий склонный к безрассудным затеям моряк, набравшийся дурацких идей после долгого разглядывания яиц и апельсинов и отправившийся искать антиподов, быстро познавал одну простую истину: если плывущие вдалеке корабли исчезают за краем света, значит, они действительно исчезают за Краем света.

Однако клубы тумана и пыль заволокли все окрестности. Гальдер поднял глаза. Высоко над Университетом вздымалась мрачная и древняя Башня Искусства – по слухам, самое старое сооружение на Диске – со своей знаменитой спиральной лестницей из восьми тысяч восьмисот восьмидесяти восьми ступеней. С обнесенной зубчатым парапетом крыши, обиталища воронов и вечно пребывающих на страже горгулий, был виден весь Диск до самого Края. Правда, на крышу эту еще нужно было подняться, а волшебники, как известно, заправские курильщики.

– Чтоб вас всех, – пробормотал Гальдер. – В конце концов, я волшебник или нет? Авиенто, тессалус! Я желаю летать! Ко мне, духи воздуха и тьмы!

Он устремил корявую длань на один из участков осыпающегося парапета. Из-под пожелтевших от никотина ногтей вырвалось октариновое пламя, которое разбилось высоко наверху об источенный временем камень.

Тот упал. Воспользовавшись разницей скоростей, Гальдер, все еще облаченный в ночную рубашку, хлопающую о костлявые лодыжки, поднялся вверх. Он взмывал все выше и выше, прорезая бледный свет словно, словно… ну ладно, словно пожилой, но очень могущественный волшебник, который возносится в небо при помощи большого пальца, со знанием дела нажимающего на чашу весов вселенной.

Гальдер приземлился среди разбросанных по крыше старых гнезд, утвердился на ногах и устремил взгляд вниз, на головокружительное зрелище рассвета Плоского мира.

В это время долгого года Круглое море находилось ближе к сумеречной стороне от Кори Челести, и по мере того, как свет дня вплывал в земли, окружающие Анк-Морпорк, тень этой горы проносилась над поверхностью Диска подобно стрелке солнечных часов Бога. А в сторону ночной стороны, соревнуясь с медлительным светом на пути к Краю мира, продвигалась линия белого тумана.

За спиной у Гальдера захрустели сухие сучки. Он обернулся и увидел Импера Траймона, своего заместителя, – единственного волшебника, у которого хватило способностей и сил последовать за ним.

Гальдер решил пока что не обращать на него внимания. Он лишь покрепче вцепился в каменную балюстраду и подновил личные охранные заклинания. В профессии, которая традиционно даровала долгую жизнь, продвижение по службе было медленным, и все принимали как должное, что более молодые волшебники частенько искали повышения через белые тапочки, которые надевали на конкурентов. Кроме того, юный Траймон был крайне подозрительным типом. Он не курил, пил только кипяченую воду, и у Гальдера временами появлялось неприятное ощущение, что он умен. Траймон мало улыбался, кроме того, ему нравились цифры и организационные графики, на которых изображается куча квадратов со стрелками, тянущимися к другим квадратам. В общем, он относился к тем людям, которые правильно используют слово «персонал».

Весь видимый Диск обтянула мерцающая белая кожа, которая сидела как влитая.

Гальдер опустил взгляд на собственные ладони и увидел, что они также покрыты бледной сетью светящихся нитей, которая повторяет каждое его движение.

Этот вид чар он узнал сразу. Когда-то он и сам их использовал. Только его чары были масштабом помельче – куда как помельче.

– Заклинание Перемены, – отметил Траймон. – Весь мир меняется.

«Порядочные люди, – мрачно подумал Гальдер, – поставили бы в конце подобного заявления восклицательный знак».

В воздухе пронесся наилегчайший из всех чистых звуков, высокий и пронзительный, словно разбилось мышиное сердечко.

– Что это было? – спросил Гальдер.

Траймон склонил голову набок.

– По-моему, до диез, – сказал он.

Гальдер ничего не ответил. Белое мерцание исчезло, и до волшебников донеслись первые звуки пробуждающегося города. Все казалось абсолютно таким же, каким было раньше. И такая катавасия была затеяна исключительно ради того, чтобы оставить все, как прежде?

Волшебник рассеянно похлопал по карманам ночной рубашки и нашел то, что искал, у себя за ухом. Сунув размокший бычок в рот, он вызвал из пальцев мистический огонь и так глубоко затянулся самокруткой, что перед его глазами замелькали маленькие синие огоньки. Пару раз кашлянул.

Он думал изо всех сил.

Гальдер пытался припомнить, который из богов сейчас ему должен.

Вообще-то боги были озадачены происходящим не менее волшебников, но ничего не могли поделать. Тем более что они были заняты старой как мир враждой с Ледяными Великанами, которые некогда замылили у них газонокосилку.

Однако косвенным виновником случившегося явился, как ни странно, Ринсвинд. Только его прошлая жизнь в картинках подошла к довольно интересному моменту, когда ему исполнилось пятнадцать, как он внезапно обнаружил, что погибать и не собирается, а висит вверх ногами на сосне.

Он легко спустился вниз путем неконтролируемого падения с ветки на ветку и в конце концов приземлился, нырнув головой в кучу сосновых иголок, где и остался лежать, глотая ртом воздух и искренне раскаиваясь, что вел себя так плохо.

Где-то здесь, подозревал он, присутствует абсолютно логичная связь. Сначала человек готовится умереть, свалившись с Края света, и вдруг этот самый человек оказывается висящим вверх ногами на дереве.

Как всегда в подобных случаях, в его голове всплыло Заклинание.

Все без исключения учителя Ринсвинда признавали его прирожденным волшебником – ровно в том же смысле, в каком рыба является прирожденным скалолазом. Наверное, его все равно выгнали бы из Незримого Университета – он не мог запомнить ни одного заклятия, а от курения ему становилось плохо. Однако настоящую бурю последствий вызвала его глупая затея пробраться в комнату, где был прикован Октаво, и открыть гримуар.