Мама кукол

Глава 2

Кафе «Пиратский фрегат» встретило девушек ароматом сдобы и корицы. Лиля приветливо похлопала по плечу скульптуру Посейдона, которая венчала барную стойку, выполненную в форме носовой части корабля. Ходили слухи, что Посейдон в свои лучшие годы украшал нос настоящего пиратского фрегата и именно в память о тех славных временах на глаз ему кто-то натянул пиратскую повязку. Трезубец был давно утерян, поэтому в руке периодически сменяли друг друга предметы, часто малоподходящие богу морей: бутылка лимонада, весло, школьная указка, свернутый журнал, скалка, пустой рожок от мороженого. Сейчас, например, Посейдон с грозным видом сжимал в руке мухобойку.

– Есть тут кто? – прокричала Лиля, похлопав ладонью по барной стойке. – Негоже заставлять своих клиентов умирать от голода.

– Минуту, – раздался приглушенный мужской голос из подсобки. – Уже иду.

Нина вынула из недр сумки любимую раритетную «Лейку» и сделала снимок одноглазого Посейдона – грозы мух.

– Бедняга, – спрятала она фотоаппарат обратно в сумку и улыбнулась подошедшему к барной стойке мужчине. – Разве можно так фривольно обращаться с богами?

– Он не против, – пожал плечами хозяин пиратского кафе, – иначе бы давно закидал нас молниями.

– Такое практикует Зевс, а не Посейдон, – ответила Лиля и по привычке взяла со стойки меню, которое знала наизусть.

– Вас сегодня двое? – уточнил мужчина.

– Нет, мы сегодня полным составом, поэтому нам четыре порции картошки, три из них с рыбой, два молочных коктейля, один лимонад и чай с какими-нибудь травами… поароматнее.

Лиля улыбнулась и вернула меню на место.

– Листья черной смородины были бы очень кстати.

– Проще простого, – улыбнулся в ответ мужчина.

Сделав заказ, девушки прошли в глубь кафе и уселись за любимый столик в дальнем углу.

Нина бросила сумку на пол рядом со стулом и пробежалась глазами по стене, увешанной старыми фотографиями города, которые могла бы нарисовать по памяти. Взгляд задержался на огромной картине, занимавшей бо́льшую часть стены. На ней были изображены три длинноволосые безглазые девушки с человеческими торсами и змеиными хвостами. Полулюди-полузмеи, прекрасные и ужасные русалки местного озера, – самая знаменитая из всех легенда городка. В девятнадцатом веке их прославил местный художник Савелий Рямизев, написавший серию картин с диковинными созданиями, которых называл русалками озера Тихое. Создания на его полотнах больше напоминали людей-змей, чем русалок в их привычном представлении, но именно такое незаурядное видение принесло Рямизеву известность. Он обрел славу не только на родине, но и за рубежом еще при жизни. Его картины выставлялись в самых крупных музеях мира, за ними охотились самые именитые коллекционеры. Говорят, у Ивана Морозова было как минимум четыре картины Рямизева. Как бы то ни было, одно известно наверняка – первая из работ Савелия Рямизева уже больше века висела в «Пиратском фрегате», подаренная самим художником предку нынешних владельцев кафе.

– Что сегодня колокол? Молчит? – спросила Лиля, проследив за взглядом Нины.

– Вроде молчит, – отозвалась она, рассматривая русалку, обернувшуюся через плечо на затопленную церковь. – Я звонила Соне часа два назад, на тот момент было тихо.

– И все-таки странно, да? – Лиля задумчиво покусала губу, рассматривая выполненное в серо-зеленых тонах полотно. – Живя здесь, мы настолько свыклись со всеми странностями, что принимаем их как должное. Но, если задуматься, все это действительно жутко, ведь так?

Нина оторвала взгляд от картины и вопросительно посмотрела на подругу.

– Колокол затопленной церкви периодически звонит сам собой, – пояснила та. – Жуть же.

– Никакой жути там нет, – пожала плечами Нина. – Веревка, прикрепленная к языку колокола, зацепилась за нечто массивное, и периодически подводные течения этот предмет теребят, вынуждая язык биться о звуковое кольцо. Вот и вся магия.

– Что за магия? – возникшая из ниоткуда Кристина отодвинула стул и повесила сумку на спинку.

– О господи! – от неожиданности Лиля подпрыгнула на месте.

– Так что за магия? – Кристина с любопытством переводила взгляд с одной подруги на другую. – О чем шла речь?

– Колокол в башне затопленной церкви – магия, – пояснила Лиля, пытаясь успокоить дыхание. – Мы тебе на шею, кстати, его уменьшенную копию повесим, чтобы ты перестала людей пугать.

Кристина задорно улыбнулась и полезла в сумку за ежедневником.

– Что я вам сейчас расскажу, – готовая делиться новостями, она всем телом подалась вперед.

– И что же ты такого расскажешь? – подошедшая Соня зацепила носком кроссовка стул у соседнего столика и шумно притянула к себе. Тяжело грохнула о стол подносом с напитками, бросила рюкзак на позаимствованный стул, а сама опустилась на последний свободный: – Привет!

– Наша Сонька как слон, – прокомментировала Нина появление последней из подруг. – Где поднос-то взяла? У официанта отжала?

– А что, это не наш? – Соня обернулась на барную стойку. – А я увидела кружку, полную подозрительной травы, думаю: Лилькина, надо брать.

– Да наш, наш, – подтвердила Лиля и взяла в руки чашку смородинового чая. – Сегодня тихо?

– Сегодня да, – Соня устало откинулась на спинку стула. – Хотя на этой неделе три раза звонили. Взбесились они там, что ли? – она осуждающе посмотрела на стайку девушек-змей на картине. – Эй, хвостатые, угомонитесь уже! У меня из-за вас вся молодость в четырех стенах пройдет.

– Как Антон? – позабывшая о важных новостях Кристина размешивала соломинкой молочный коктейль.

Соня махнула рукой.

– Не теряет надежды выйти на связь с Машкой. Бродит по дому, стучит по стенам, хлопает в ладоши, скребет ногтями по мебели.

– Жуть какая, – поежилась Нина. – А родители чего?

– А чего родители? – дернула плечом Соня. – Терпят. Они терпят, я терплю. Как будто у нас выбор есть.

Все четверо помолчали, обдумывая ситуацию.

– И все-таки это странно, – задумчиво проговорила Кристина, наматывая на палец кудрявый локон. – Почему она замолчала именно после переезда? Ведь раньше вещала Антону чуть ли не каждую ночь. А теперь молчит.

– Может быть, осталась в старом доме? – предположила Лиля. – Была привязана к месту, а не к Антону, как все думали? Поэтому он больше и не слышит – в усадьбе ее просто нет.

– Почему она вдруг привязалась к старому дому, если пропала не там? – Кристина отвела от щеки непокорную прядь. Копна ее длинных кудрявых волос все чаще напоминала змей Медузы горгоны – жила своей жизнью, захватывая пространство вокруг.

– Пропала она в бабушкином доме, да, но это ведь не значит, что там она… – Лиля бросила взгляд на молчавшую Соню. – А дом – это место, где она жила и которое любила. Возможно, она вернулась туда… ну… после… – Еще один несмелый взгляд на подругу.

– После смерти. Господи, Лиль, может, хватит уже беречь мои чувства, будто я какая-то истеричка? – раздраженно проговорила Соня и поглядела на оставшиеся на подносе напитки. – И что из этого мое?

Нина поспешно взяла бутылку лимонада и сделала глоток.

– Если так, почему она ждала столько лет, чтобы проявить себя? – продолжала рассуждать Кристина. – Сколько времени прошло между ее исчезновением и той ночью, когда она рассказала Антону первую сказку? – Она бросила взгляд на Соню и, не дожидаясь ответа, принялась считать вслух: – Исчезла она, когда вам было по шесть. Антон родился, когда тебе исполнилось десять. Приходить к нему она стала, когда ему было… сколько? Пять? Итого… – она выжидающе посмотрела на Нину.

– …Девять, – вместо Нины подсказала Лиля.

– Девять. Целых девять лет. Если бы она обитала все это время в доме, разве не дала бы о себе знать? Хотя бы Соньке.

– Соньке она и сейчас не дает о себе знать, – отозвалась Соня, не отрывая губ от соломинки в молочном коктейле.

– Что тоже странно, согласитесь? – не унималась Кристина.

За столом вновь воцарилась тишина.

– Если ты права и она привязана к Антошке, то почему вдруг замолчала? – поинтересовалась Соня.

– Там она слабее, – пожала плечами Лиля. – Поэтому Антон ее не слышит.

– В усадьбе она успокоилась, – Кристина вслед за Лилей пожала плечами. – Ей не на что больше жаловаться, ей хорошо, она и молчит.

– Или… – три пары глаз уставились на Нину. – Она боится. – Нина перевела ртутно-серый взгляд на Соню. – Что-то в усадьбе напугало ее настолько, что она вынуждена была замолчать.

– Что может напугать призрака темного близнеца? – нервно хихикнула Кристина. В поисках поддержки она перебегала взглядом с одного лица на другое, пока не проследила за взглядом Сони, молча взиравшей на картину с русалками Тихого озера.

– Ты что-то хотела рассказать? – Лиля пихнула подругу локтем, вынуждая сменить тему.

– Да, – воодушевилась Кристина и взяла в руки ежедневник. – Знаете, что это?

– Это твой дневник, – ответила Лиля с излишним энтузиазмом, лишь бы уйти от прежнего разговора.

– Точно, – закивала Кристина и в доказательство своих слов пролистала, чтобы продемонстрировать исписанные крупным почерком страницы. – На днях в театре отменили репетицию, и я решила не ехать домой, а побродить по городу. Бродила я, значит, бродила, сворачивала с одной улицы на другую… Такая прелесть, скажу я вам, лето в нашем городе – все эти парки и тупички, уютные дворики, скрип старых качелей, – она мечтательно подняла глаза к потолку, отчего подруги с улыбкой переглянулись: ох уж наша сентиментальная Крис. – Словом, гуляла я, пока не забрела в один полузаброшенный дворик, заросший шиповником. Там так сладко пахло липой. Я не удержалась, присела на деревянную скамейку и стала слушать птиц.

– И тут к тебе подлетела малиновка и позвала за собой, чтобы показать скрытую за плющом дверь, – не удержавшись, подсказала Соня.

– Возможно, такая дверь там есть, – Кристина направила указательный палец на подругу. – Я не удивилась бы. Так вот, – невозмутимо продолжила она. – Это место меня так вдохновило, что я решила записать свои чувства в дневник. Но меня отвлекли голоса: в мой таинственный дворик забрела кучка семиклассников, чтобы прогулять уроки. Представляете? – Она окинула возмущенным взглядом подруг. – В таком месте!

– Ничего святого нет у людей, – с трудом сдерживая улыбку, проговорила Нина.

– Варвары, – поддакнула Соня.

– Вот именно, – Кристина почти задохнулась от негодования.

– Ты, надеюсь, погнала их оттуда самодельной метлой из шиповника? – уже не пряча улыбку, спросила Нина.

– Я притихла, потому что среди этой шайки была Викуся.

– Твоя Викуся? – уточнила Лиля.

– Моя Викуся, – возмущение продолжало полыхать в душе Кристины. – Которая сестра.

Нина с пониманием кивнула:

– Это, конечно, неприятно, но ей тринадцать. Кто в этом возрасте не прогуливал школу?

– Господи, да бог с ней, пусть делает что хочет, это не мое дело, – отмахнулась Кристина и вновь затрясла в воздухе ежедневником. – Но из-за нее мне пришлось экстренно соображать, куда спрятать это. Викуся, не таясь, сует нос в личные записи, мне даже пришлось соврать, будто я больше не веду дневников, а все старые выбросила. Но стоит ей узнать, что я соврала, она снова примется рыться в моем столе, и второй раз обвести ее вокруг пальца уже не получится. Поэтому я запихала дневник в дупло липы. И как раз вовремя, потому что Викуся меня заметила, – Кристина закатила глаза. – Что там началось, вы бы видели. Бедняга вся изнылась: «Не рассказывай папе, он меня убьет!» Как будто я собиралась. Оно мне надо? Пусть делает что хочет, хоть на второй год остается из-за неуспеваемости, мое-то какое дело?

– Ох уж эта сестринская любовь, – усмехнулась Соня, потягивая молочный коктейль.

– Она взрослый человек, – поморщилась Кристина. – Я ей в няньки не нанималась.

– Так бы ей и сказала, – предложила Лиля.

– Я так ей и сказала. А она не поверила. Повисла на мне тюком и ныла всю дорогу до дома, пока я торжественно не поклялась молчать. А если проговорюсь, то придет Брукса и сожрет меня.

Нина усмехнулась и вопросительно подняла брови:

– Брукса? Серьезно?

– Викуся ее больше всех боится, – пояснила Кристина. – Неделю назад троюродная сестра бабули к нам приезжала, но, на свою беду, пришла она, когда, кроме Викуси, никого дома не было. Так наша дуреха решила, что та – Брукса, которая пытается проникнуть в дом, и захлопнула перед ее носом дверь. «Я отказываюсь, говорит, приглашать вас в наш дом. Подите вон, вам здесь не рады!»

Соня, Лиля и Нина уже смеялись в голос.

– И чем все закончилось? – поторопила Кристину Соня.

– Так и не пустила старушку на порог. Той пришлось почти три часа ждать, когда придет кто-нибудь из более вменяемых членов семьи. Пришел папа, Викуська получила взбучку, а старушка была приглашена в дом и отпоена горячим чаем, день тогда выдался очень прохладным.

– Хорошо, что не жарким, а то пришлось бы вам старушку от теплового удара откачивать, – Лиля обернулась на барную стойку и в немом вопросе развела руки. Где наша рыба? Хозяин «Пиратского фрегата» махнул рукой, и Лиля, довольная, вернулась к разговору.

– Ладно, фиг с ней, – дернула плечом Кристина.

– С Бруксой или с Викусей? – смеясь, уточнила Соня.

– С обеими. Смысл моего рассказа совсем не в них.

– Нет? – Нина потянулась к подошедшему официанту, принимая из его рук тарелку с запеченной рыбой.

– Нет, – Кристина проделала то же самое и подождала, пока подруги примутся за ужин. – В тот день дневник из дупла я так и не забрала: то балет, то книги нужно было вернуть в библиотеку, то абрикосы для варенья купить. В общем, закрутилась и забыла. Вспомнила лишь под вечер, но идти за ним не стала, решила сбегать к липе назавтра с утра.

– Сбегала? – с набитым ртом поинтересовалась Лиля.

– Сбегала и забрала, но смотрите, что в нем было… – она указала пальцем на нижнюю половину страницы.

– Это не ты писала, – догадалась Соня, промокая салфеткой маслянистые губы.

Нина и Лиля подались вперед, разглядывая мелкий убористый почерк. Кристина захлопнула дневник и широко улыбнулась.

– Вот именно!

– Почему тебя так радует, что кто-то писал в твоем дневнике? – не поняла Нина. – Ведь он, скорее всего, еще и все твои записи прочел, а ты очень ревностно к ним относишься.

– Скорее глаза нам выцарапаешь, чем дашь почитать, – подтвердила Лиля. – Что он написал хоть?

– Вступил со мной в диалог, – на лице Кристины сияла счастливая улыбка. – Поддержал, посочувствовал, проявил участие. Даже дал совет, весьма неплохой, на мой взгляд.

– Ну, раз это тебя не обидело… – Нина тщательно вытирала пальцы уже пятой салфеткой.

– Более того, я оставила в дупле дневник еще раз. Сначала, разумеется, написав ответ.

– И? – Соня перебирала вилкой дольки картошки со специями.

– И он ответил, – Кристина счастливо пискнула, демонстрируя продолжение переписки, где ее крупный почерк сменялся мелким и аккуратным.

– Ты не спросила, как его зовут?

– Спросила. Он сказал, что это тайна. Пожелал остаться анонимом.

– Тебя это не смущает? – удивилась Соня.

– Нисколько.

– Но ведь… он знает, кто ты, а ты не знаешь, кто он. – Согласилась с подругой Нина. – Это нечестно.

– Но так же интереснее! – заступилась за незнакомца Кристина. – Теперь у меня есть друг по переписке. Это так интригует.

Соня, Лиля и Нина молча переглянулись. Ох уж наша романтичная Крис.

– Таинственный друг в таинственном дворике, – подытожила Нина. – Не слишком ли много тайн на квадратный метр?

– Таков уж наш город, – пожала плечами довольная Кристина.

– И не поспоришь, – задумчиво проговорила Нина и поглядела на сумку, из которой виднелась изрядно поредевшая за день стопка объявлений.

Полтора часа спустя Нина вышла из того же автобуса, что подвозил ее утром в город. По окрестному лесу уже начали расползаться сумерки, вдоль обочины собирался туман. Она оглядела оклеенную листовками остановку – какая-то специальная ночная бригада их, что ли, к утру обрывает? – и неторопливо двинулась в сторону ворот. Пройдя половину пути, Нина услышала нетерпеливое поскуливание и улыбнулась:

– Ты уже на посту, разбойник? Ждешь меня?

Альф переступал с лапы на лапу, будто пританцовывал, и улыбался во всю свою собачью морду.

– Привет, привет, моя прелесть, как твои дела? Как прошел твой день? – Нина открыла калитку и обняла питомца. – Тоська с Йоськой не обижали? А ты их?

Хвост Альфа вилял со скоростью пропеллера. Пес преданно заглядывал хозяйке в глаза и кряхтел, словно на самом деле пытался что-то рассказать.

– Ладно, пошли домой, мой хороший, угощу тебя чем-нибудь вкусненьким, – она похлопала себя по бедру, призывая следовать за собой, и двинулась по растрескавшейся асфальтовой дороге в сторону дома.

Дом этот был большим старинным особняком и принадлежал предкам Нины уже не одну сотню лет. В конце восемнадцатого века эти земли приглянулись прапрапрапрапрадеду Нины, крупнейшему заводчику лошадей. Отдаленность от города, полнейшее уединение, естественная тень от лесного массива, водоем на территории – идеальное место для конюшен. Именно их построили в первую очередь, когда земля перешла в собственность Дмитрия Измайлова, того самого прапра… Под конюшни, открытые и закрытые манежи, водилки[1], сеновалы, сараи и прочие хозяйственные постройки вырубили не один гектар леса у ручья. Сам особняк строился в отдалении, так как супруга самого крупного конезаводчика в округе, по иронии судьбы, боялась лошадей как огня.

Несмотря на то что позднее не одно поколение Измайловых продолжало разводить лошадей, дело, созданное патриархом семейства, прекратило свое существование спустя сто лет, на прадеде Нины – Петре Измайлове. Если верить семейным сказаниям, в тот год на лошадей напала неизвестная болезнь, ставшая причиной их массового падежа. За лето сгинуло огромное поголовье. Горожане пророчили Измайлову бесславную кончину – сопьется от отчаяния, да и полезет в петлю, – но Петр Андреевич удивил всех. Произошедшая трагедия не только не сломила его, а сделала более крепким и гибким, заставила отказаться от привычного в пользу нового. Он приобрел большую территорию плодородных земель среди Туманных холмов, где высадил виноград и наладил за несколько лет винодельческое производство, позволившее ему остаться одним из самых богатых людей в городе. Но после смерти Петра Измайлова род его, ранее успешный и обласканный удачей, начал сдавать.

Принято считать, что фортуна отвернулась от Измайловых в тот самый день, когда сын Петра, Олег, женился на чужеземке – бразильянке, которую привез в родные края, чтобы сделать хозяйкой Измайловского особняка. Бразильянка та, поговаривали, оказалась не из простых и в сундуках с приданым привезла проклятую куклу вуду. Зачем она это сделала – бог ее знает. Поговаривали, будто жрец вуду, с которым якшалась прекрасная Антониа, по приезде ставшая Антониной, перепутал заклинания и кукла, которая должна была защищать молодую семью, принялась строить ей козни. Другие считали, что колдун перепутал заклинания намеренно, чтобы отомстить возлюбленной за разбитое сердце. Третьи – что куклу эту подбросили и юная невеста понятия не имела, что привезла с собой через моря-океаны паразита. Так или иначе, а саму куклу в особняке никто не видел. Точнее, видели многие, но доверия их россказням нет никакого, потому что описывал ее каждый по-своему. Одни видели тряпичного, истыканного иголками уродца, другие – фарфоровую красавицу в шелках, третьи – деревянного истукана, подозрительно похожего на матрешку. Самые находчивые пришли к выводу, что коварное порождение магии вуду научилось мимикрировать под своих безобидных сородичей, чтобы защититься. Ведь какой человек в здравом уме оставит дома набитое травами тряпичное нечто, из восковой головы которого торчат иглы? Такое чудо любой без промедления отправит в огонь. А привычные глазу пупсы и матрешки – совсем другое дело. Поэтому-то и обитала забугорная проклятая игрушка в Измайловском особняке и по сей день – шибко хорошо играла в прятки. А проворачивать подобное в доме, где веками преимущественно рождались девочки, – дело нехитрое. Одной игрушкой больше, одной меньше – разве кто считает?

От кроссовок Нины отскакивали мелкие камешки, трещины рыбацкой сетью покрывали асфальт. Дорога, ведущая от ворот к дому, давно нуждалась в ремонте, но была слишком длинной, поэтому ремонт из года в год откладывался, ибо требовал немалых финансовых вложений. А финансы больше не являлись сильной стороной рода Измайловых.

Сын Петра – и по совместительству дед Нины – Олег Петрович хоть и имел подобно всем предкам предприимчивую жилку, но удержать отцовский бизнес на плаву не смог. При нем винодельня начала нести убытки, и он продал ее более успешному конкуренту. С тех пор семейного бизнеса у Измайловых не было. Отец Нины, Виктор Измайлов, еще в пору детства старших дочерей решил вернуться к истокам, но не к разведению лошадей, а к винодельне, и устроился агрономом на ту самую, которая когда-то принадлежала его предкам. Свою работу он любил, ходил с удовольствием, редко возвращался уставшим, а вечера, как правило, проводил с семьей. Зарплата его позволяла содержать в приличном виде доставшийся по наследству особняк и обеспечивать безбедную жизнь и молодой жене, и ораве ребятишек, и собаке.

Да, Измайловы больше не были одним из богатейших семейств в округе, но бедность им не грозила. К тому же они отлично научились закрывать глаза на пошарпанный паркет, выгоревшие местами обои и скрипящую лестницу. Разве в них счастье?

Вот и сейчас Нина задорно пнула отпочковавшийся от асфальтированной дороги кусок и, раззадоривая Альфа, погнала его в сторону дома.

– Гол? – выкрикнула она на бегу, наблюдая, как пес подбежал к каменному крыльцу и с готовностью принял роль вратаря.

Не сбавляя скорости, Нина пнула импровизированный мяч в сторону «ворот», но Альф с легкостью отбил подачу. Посмотрел на хозяйку и презрительно фыркнул. Слабачка!

– Подожди-подожди, вот возьмем настоящий мяч и посмотрим, кто из нас слабак! – отозвалась Нина и легко взбежала по ступенькам.

Кибитка со скрипом покачнулась и, опасно накренившись, замерла. Гримм натужно фыркнул и застыл истуканом, всем своим видом давая понять, что дальше идти не намерен. Молодая цыганка обреченно поглядела на деревянное колесо, окончательно увязшее в грязи, и провела ладонью по взмокшей шее.

Всю ночь лил проливной дождь. С утра же безжалостно палило солнце, и испарения жаркой волной поднимались от почвы. Тяжело дыша, цыганка осмотрелась. В дороге они были уже несколько дней, их путь лежал на север. Зной слишком утомил и ее саму, и кукол. В этой влажной жаре Роза задыхалась, легкие требовали ветра, а поджаренная на солнце кожа – мороза. Бесконечные холмы и леса обступили стеной, давили, запирали, обездвиживали. Душа молила об открытом пространстве: степях, равнинах, пустошах, бесконечных дорогах и воздухе – холодном, свежем, живительном. Чтобы тело не сочилось по́том, одежда противно не липла к коже, а собственные волосы не душили жаром.