Испанский вечер. Повести и рассказы

* * *

Она смотрела на него снизу вверх, сохраняя при этом уравнивающее людей разноплеменного мироздания чувство юмора. Ее немного удивило то, как он быстро зашел в ее жизнь, и то, как она его туда легко впустила. Ей с ним было на редкость интересно, несмотря на его несносные англосаксонские привычки победителя и самодовольного, убежденного в правильности своих позиций человека. Она видела, что он старается создавать вокруг себя атмосферу уверенности и стойкости. И только при неожиданном аккорде слабых, почти неслышных полутонов она могла в его глазах разглядеть растерянность. Это была растерянность на бегу размеренной жизни, которая в один момент выбросила его на незнакомый остров. И сейчас распахнутый неизвестности берег утекал из-под ног зыбучим песком, затягивал в воду, которая из глубокой зеленоватой синевы превращалась в мутно-рыжую воронку…

Она все это видела, но рядом с ним странным образом забывала. Он был предупредительным и вежливым, настойчивым и внимательным, страстным ночью и тихим утром, когда одна рука салютовала новому дню чашкой кофе, а другая ощупывала карманы в поисках ключей от машины. Но даже с послевкусием счастья на губах она была готова каждый раз, закрывая за ним дверь, к тому, что больше его не увидит. Почему? Он то делал стремительные движения к ней, то вдруг отодвигал ее от себя, вскидываясь в предупредительных жестах: осторожно, опасно, горячо… И она поначалу, не поверив, увлеклась было, а потом притормозила: есть ли здесь будущее или только свет уже погибших звезд? Действительно ли он боится ее ранить, когда говорит о не видных глазу «переломах» на мягких, еще не закальцинированных суставах новорожденных отношений?

«Мы движемся слишком быстро, не будет ли это воспринято как обещания и надежды, не имеющие сегодня под собой основы? – написал он ей после второй встречи, когда примчался в ее город сразу после новогодних праздников, снял гостиницу и впервые тогда посетил ее маленькую квартирку. – Я не способен сейчас ни на какие эмоциональные порывы, я не хочу давать пустых обещаний, я не хочу тебя обидеть и ранить в будущем…» «Черт возьми. – подумала она тогда, – он испугался силы своего внезапного чувства!» И ответила: «Я не боюсь, мне не нужно сбрасывать скорость, я готова получать удовольствия от наших встреч, так что… Зачем думать слишком много? Все хорошо!»

* * *

Он считал себя порядочным и честным человеком. Для него было совершенно нормальным остановиться, все взвесить и сформулировать принципы новых отношений. Сегодня, когда его судьбу начало заносить на крутом повороте, за которым пока не видно ни отчетливых форм, ни самого конца этого виража, он хотел взять тайм-аут. Он много раз резко менял течение своей жизни в прошлом, оставляя за кормой страны и берега, мутную пену прилива, к которой он не имел никакого отношения – ведь он мчался вперед на всех парусах. То, что было неизменным и составляло его гордость, уверенность и тыл, он нашел много лет назад. Его жена – в то время молодая восторженная женщина – сказала ему: «Возьми меня с собой!» И он взял.

Взял на 28 лет, чтобы не расставаться, не размениваться на детей, ничего не бояться, строить дом и планы на будущее, создавать бизнес и вместе, вместе… Все это теперь лежит в пухлых фотоальбомах. И планы на будущее потеряли перспективу, а само будущее стало иногда накладываться на прошлое. Пустой дом. Жаркий огонь камина. Эта женщина тоже любит сидеть у огня, и весь вечер ему приходится вскидываться, не расслабляться, чтобы не назвать ее другим именем.

Он пригласил ее к себе на выходные. Взял и пригласил, несмотря на то, что перед этим всячески пытался объяснить ей, что он не способен на новые полноценные отношения. Она ответила, что ее это устраивает, что она принимает его правила игры. Он честно ей написал: «Я не хочу тебя ранить в будущем, если такая частота наших встреч даст тебе ощущение серьезности моих намерений…» Она сказала, что никто так не говорил с ней раньше. Никогда. Он подумал, что она жила в мире обмана, в мире, где мужчины лишь вели свою игру, не считаясь с интересами женщины, где каждый был только за себя. Он не такой.

Сегодня он вряд ли может предложить ей что-то стабильное, но жизнь же не закончилась. Сжимать ее гибкое упругое тело в своих руках, кидать его на кровать, вращать, как угодно, впиваться в ее губы, постигать ее до самого предела тайн и глубинной темноты, а потом укрывать ее ночью сползшим одеялом… Почему нужно лишать себя этих простых наслаждений? В свои почти 60 он сам удивлялся тому, как он еще любил все чувствовать до самой последней взрывной капли и как он хотел ее, как безостановочно он ее хотел буквально с первой минуты встречи. И потом. И снова. И когда оставался один в пустом доме. Глядя на фотографии жены, развешанные на стенах, расставленные на камине и книжных полках, он говорил: «Прости, дорогая, но это всего лишь удовольствие, которого требует мое тело, ведь оно живет, живет дальше, живет дольше, чем…»

* * *

Она чувствовала себя очень странно в его доме. Фотографии его жены были развешаны на лестнице, которая вела на второй этаж, расставлены на камине и книжных полках. Вот она маленькая девочка, которая играет в высокой траве вместе со старшими сестрами. Вот она в кругу воспитанников послевоенной монастырской школы в маленьком голландском городке, в накрахмаленном до упругости платье, наблюдает краем глаза за укатившимся мячиком. Вот она с его братом. И на снимке написано: «Я люблю вас обоих!» А тут она сидит, болтая ногой, в рубке корабля, а он спиной к ней с легкостью крутит тяжелый резной штурвал. Вот она в ресторане вскинула на секунду вилку и нож, зайдясь в безудержном приступе смеха. Или они вдвоем в гостиной корабля поднимают бокалы с тяжелым бургундским вином… Ей было понятно, что у него наблюдается настоящее раздвоение личности. Отмечала, что он старается не смотреть на фотографии. Она тихо позволяла ему быть гостеприимным. Громко восторгалась его обустроенным домом, который был действительно хорош и где в каждом штрихе видны результаты его труда. Она то замирала в его объятиях, подчеркивая своей уступчивостью его силу, то отчаянно брала инициативу в свои руки. И он тогда сжимал ее голову, погружая пальцы в густые волосы и расслаблялся, отдавая ей право властвовать над ним. Они ладили. Она прислушивалась к его тяжелому ночному дыханию, а утром брала с благодарностью чашку некрепкого кофе с серебряного подноса, который он за бесценок купил у старьевщика-индуса в Калькутте во время какого-то стародавнего путешествия… «В следующий раз привезу свой кофе», – думала она, ставя чашку на поднос рядом с кроватью. Сказать, что не любит пить кофе в постели, она не решалась.

Следующий раз был через неделю. И не у него, а у нее дома. Они сходили в кино, зашли в бар выпить по бокальчику. Потом вернулись к ней. Он был первым мужчиной, оставшимся ночевать у нее за 3 года жизни в этой квартире, за сотни тысяч часов сна на этой кровати, за трижды по 365 одиноких ночей, за сотни литров крепкого кофе и миллионы прослушанных джазовых композиций… Она видела, что рядом с ней у него просто сносит крышу, а ее прикосновения вызывают почти судороги. «Ладно, – говорила она себе, – все прекрасно, это замечательное развлечение, мне хорошо с ним. Мне ничего от него не нужно, моя жизнь устоялась. Постоянный приятель, любовник, друг – это и так немало! Иногда выйти в ресторан, раз в неделю секс и пару раз в год куда-нибудь вместе поехать. О чем еще мечтать?»

И все шло, как она себе нарисовала, пока… Пока она не заметила, что ждет его звонков, а раздвоение его личности начинает касаться непосредственно и ее своим крылом легкого безумия. «Привет, как дела? – позвонил он как-то вечером на неделе между этими двумя обменными визитами. – Скажи мне, какие у тебя планы на ближайшие недели? Работа и работа? Нет, ничего особенного. Просто февраль… Год прошел… Мои стародавние друзья пригласили меня поехать в Марокко на недельку. Я не мог им дать ответ, не согласовав с тобой. Все складывается хорошо: это первая неделя февраля. Потом я хотел бы, чтобы ты приехала ко мне погостить на подольше, чем просто выходные…»

«Слушай, – сказал он ей утром, сидя на высоком табурете и слушая про „восток солнца и запад луны“, – насчет нашего будущего: в начале месяца я улетаю на неделю в Марракеш. А потом… Ты же понимаешь, февраль – такое тяжелое время для меня, что я даже не знаю, когда мы увидимся… Может, я вообще не смогу сейчас…»

Она покивала головой, показывая, что, разумеется, понимает. Да и как по-другому?

Правда, потом так нестерпимо захотелось его оттолкнуть, ударить. Она была рада тому, что он быстро ушел, сославшись на срочные дела. В ее планы совершенно не входило, чтобы призрак его жены поселился и в ее маленькой квартирке. Тут и так тесно. И своих скелетов в шкафу хватает. Правда, развешивать свою родословную или всех близких по стенам ей в голову никогда не приходило. Наверное, виной тому суетное настоящее, самодостаточное, но с постскриптумом на будущее. Но сколько она помнит свое послеразводное существование, там даже самые серьезные романы скользили по касательной к плоскости ее жизни. Может быть, поэтому и ничего долгоиграющего не было… Где грань между развешиванием своей жизни по стенам и усмешкой над ней?

* * *

Ему было немного странно остаться на ночь в ее небольшой съемной квартирке. Что-то новое пыталось заселиться в его мир. И дело не в деньгах, хотя он понимал, что каждый раз снимать гостиничный номер – можно запросто бюджетно вылететь в трубу. Сегодня приходилось считать деньги. Бог его знает, что будет завтра: корабль, выставленный на продажу, пока вызывает интерес только у коллег по бизнесу, которые обращаются за советом. А этот не пройденный вовремя этап не даст финансовых возможностей двигаться дальше. Куда? У него было много идей. Раньше он мечтал открыть придорожный магазин по продаже целебных трав, семян, растений и различных биопродуктов типа собственноручно выращенных моркови и баклажан. Тут же планировалось построить ресторанчик или на худой конец что-то типа кафетерия, где посетителям предлагались бы на выбор различные настои, чаи и блюда из тех же трав и овощей. Но… он хотел это сделать с женой. Сегодня идея откатилась, как в темный угол под лестницей, и уже покрывалась потихоньку паутиной. Одному не потянуть, да и запала того нет. Пока все упирается в продажу корабля, который, как и дом, стал частью его самого. Но надо это преодолеть, отрезать, пусть даже по-живому, чтобы он не давил больше здесь якорем на дно канала, как на самое дно его сердца.