Слёзы Богов
Считалось, что мужские особи не способны на обучение грамотности, поэтому их привлекали только к физическому труду и не допускали не только к управлению племени, но даже к его защите в случаи опасности. В общем, роль мужчины сводилась к ограниченным обязанностям, которые каждый член племени должен был неукоснительно соблюдать.
Разнообразные функции выпадали на долю женщины. Однажды наделённая определённой обязанностью, она исполняла её до конца жизни и не могла поменять или отказаться. Антрисии выпала честь стать представителем своего племени в контакте с другими. Часто она отлучалась с поручениями от вождя, жриц или старейшин в отдаленные края. Благодаря её умению договариваться и находить общий язык при разногласиях, удавалось избежать конфликтов и споров с жителями соседних и отдаленных поселений.
Однажды Антрисия отправилась по приказу вождя в одно из северных племен, чтобы передать приглашение на ежегодное празднование в честь Богини плодородия Тантарины, почитательницы северян и восточных племен. Торжества устраиваются в день летнего солнцестояния, и почитаются как одни из самых ожидаемых событий для всех и каждого. Особенно этого ждал маленький Акиус, которому исполнился десятый год от рождения, и он начал, как и все дети племени, меняться, чтобы обрести облик, который не отличал бы его от других.
В тот день Антрисия возвратилась домой. Её внимание привлекла необычная встревоженность соплеменников. Все что-то с удивлением обсуждали и спешили в сторону ее землянки. Сердце женщины забилось от волнения. Что-то подсказывало ей, что нечто ужасное случилось с ее семьей. Она немедленно поспешила к дому, ожидая увидеть изувеченными или убитыми своих близких. Люди, столпившись, кого-то окружили и с любопытством разглядывали. Те, кто стоял позади или был мал ростом, пытались протолкнуться вперёд. Гул голосов стоял такой громкий, что он слышался далеко от деревни.
– Что тут происходит? – воскликнула Антрисия, беспощадно врываясь в толпу. Народ сначала будто не обратил на неё ни малейшего внимания, но потом все сами стали расступаться, образуя для неё коридор. Продвигаясь вперёд, она слышала, как сородичи перешептывались между собой:
– И надо же этому случиться? Как это воспринимать: благословение или проклятие Богинь?
– Бедная Антрисия, она ещё не знает.
– Что решит с этим делать Совет Старейшин?
– Возможно, его принесут в жертву Всевышним.
Ещё больше встревожилась Антрисия. Наконец, она преодолела последнюю преграду, и ее взору открылось небывалое зрелище, которое ещё долгое время будет всплывать перед глазами, стоит ей опустить веки. Перед взором матери возникло некое чудо, которое точно не могло быть ее сыном. Только материнский инстинкт шептал, что дитя принадлежало ей, ведь внешность Акиуса оказалась столь нетипичной для представителей степного, лесного и даже горного народов. В облике мальчика как будто смешались черты всех трех народов. Правый глаз мальчика был голубым, а левый – зелёным, как у лесных жителей. Шерсть его обрела оттенки снега, подобно обитателям гор. Телосложением он походил на представителя степного народа, только ростом превосходил сверстников на целую голову, будто житель лесов.
Шок, ужас и восхищение одновременно охватили Антрисию. Она всё поняла и не посчитала произошедшее случайностью. Лишь мгновения хватило ей, чтобы отойти от всех эмоций. Подбежав, она схватила ребенка в объятия и скрылась в землянке, сопровождаемая супругом, который расчищал ей путь от любопытных зевак. Когда они остались одни, Панфус, не проронив ни слова, подошёл к супруге, взял её за руку и поцеловал, таким образом, демонстрируя ей безоговорочную поддержку и солидарность. Именно в эту минуту Антрисия поняла, насколько сильно любит свою семью. Конечно, она осознавала, что себя не переделает, так как многолетие бездетности ожесточило ее и сделало бездушной по отношению к родным, но она пообещала себе, что постарается впредь быть более внимательной к сыну. В том, что Акиус уникален, не было больше никаких сомнений.
– И что нас ждет теперь, Панфус? Во всём виновата я, и я должна одна нести ответственность.
Еще крепче прижала Антрисия к груди сына, который стал вырываться из её цепких объятий. Успел он отвыкнуть от материнской заботы. Пафнус молчал. Либо ему нечего было сказать, либо он не хотел испытывать невыносимый характер жены. Слишком хорошо он её изучил, чтобы высказывать личное мнение.
– Отдадимся воле Богинь. Если они сами подарили мне его, то значит, не отберут.
Разговаривала Антрисия сама с собой, уже не обращая внимания ни на мужа, ни на сына, которого выпустила из рук.
До заката солнца оставалась пара часов. С приходом темноты деревня погружалась в беспробудный сон вплоть до первого появления света, которое сообщало о наступлении утра. Племена степного народа не знали огня. Вернее, знали о его существовании, но никогда не использовали для каких-либо целей. Как-то маленький Акиус впервые увидел с наступлением сумерек маленькие огоньки далеко в горах.
– Папа, что это такое? – спросил он у Панфуса, который камнем точил клинок бракана. Завтра ему предстояло убить и разделать безнука.
– Это дыхание бога смерти Ганура, жестокого брата Вернаусии. Никогда не подходи к нему. Он принесёт только боль и проклятие нашему народу. Он безвреден лишь для горцев, ибо они поклоняются богу смерти.
Панфус посмотрел на отточенный клинок, который был приобретен у соседнего горного племени. Он никогда не задавался вопросом, из чего и как они его создали.
– А как выглядит дыхание бога смерти? – Одновременно Акиуса охватили страх и любопытство. Ему непременно захотелось увидеть огонь вблизи.
– Не задавай подобных вопросов впредь, сын. Погибель ждёт тебя, если столкнёшься с ним. Только племена гор защищены от его беспощадной силы.
Акиус больше не спрашивал, но каждую ночь, когда родители засыпали крепким сном, через отверстие в крыше землянки он подолгу любовался сверкающими вдали огоньками. И в этот раз он с нетерпением ждал наступления темноты. С ее приходом часами он следил за мерцанием огней и незаметно засыпал под песни Лонитии, богини сладких и добрых снов. Ариния уже поднялась над горизонтом, когда внезапно кто-то постучал по крыше землянки. Все трое вздрогнули от неожиданности, хотя и ждали, что нечто подобное рано или поздно должно произойти. Антрисия распахнула отверстие для выхода и вылезла наружу. Панфус последовал за ней. Какая бы их ни ожидала участь, они готовы были принять её, потому что Богинь нельзя раздражать своей непокорностью, как бы это ни казалось несправедливо.
– Верховная Жрица, вождь и Совет Старейшин ждут вас троих у Священного Места. Там должна решиться дальнейшая судьба Акиуса.
Маленький Акиус не подозревал, что ему уготовано судьбой, но чувствовал: нечто тревожное царило вокруг. То, что он не похож на остальных детей племени, мальчик отчётливо понимал, но пока еще никто не высказывал ему открыто ни презрения, ни восхищения. Скорее окружающих охватывало необычайное любопытство, и народ не знал, как относится к подобному. Мальчик осознавал свою уникальность и получал удовольствие от внимания, которое проявляли соплеменники. Он не показывал страха и шёл с поднятой головой, готовый к любому уделу, предназначенному ему Богинями.
Все собрались у Священного Места. Оно находилось недалеко от последнего жилища, и было обнесено кустарниками и огромными валунами. По центру располагалась отточенная прямоугольная глыба в длину и ширину человеческого тела и высотой в половину роста. Ее называли карачусом, то есть местом, где совершались жертвоприношения людей и животных только Богиням в честь каких-либо знаменательных событий.
С Акиусом было всё иначе. Его не собирались убивать, но так как его зачали по советам ведьмы, а как известно, колдуны черпали силы из тёмных источников подземного царства бога смерти, к ним жрицы запрещали обращаться, но препятствовать не могли. Отчаяние порой сильнее страха перед наказанием при нарушении запретов. Поэтому Верховной Жрице достаточно было узнать, действительно ли рождение мальчика связано с волей Богинь или демонов, прислужников Ганура. Кто же приложил к этому свою руку?
Самое худшее ожидали увидеть Антрисия и Панфус, но как развлечение или шутку воспринимал происходящее Акиус, виновник «торжества». Его глаза смеялись, а на лице застыла маска серьезности и задумчивости.
Жрицы, украшенные венками редкого голубого дерева Савойникса, взяли за руки мальчика, отвели и положили его на карачус. В ожидании все затаили дыхание. Верховная Жрица встала спиной к народу. Возведя руки к небесам, запричитала на незнакомом языке, затем подошла к источнику, который с трудом пробивался сквозь расщелины камня, и наполнила чашу кристально-чистой ледяной водой. Одна из жриц посыпала в чашу какие-то травы, вторая размешала их, третья поднесла её к глыбе, на которой лежал Акиус. Верховная Жрица повернулась лицом к племени и заговорила на родном языке:
– Как все вы знаете, Антрисия, дочь Егонии и Ортука, нарушила запрет и обратилась за помощью к колдунье, чтобы та помогла ей родить ребенка. Мы простили её, ибо нет страшнее наказания, чем не познать материнства, но кого она произвела на свет и по чей воле, мы спросим у Богинь и получим ответ прямо сейчас. Плод Антрисии и Панфуса настолько отличается от нас всех, что не может не вызывать беспокойства всего племени. Да свершится правосудие, и помогут нам Создательницы! По воле Богинь!
– По воле Богинь! – повторили сотни голосов за Верховной Жрицей. Та вновь перешла на лепетание на неизвестном никому, кроме приближённых Богинь, языке, взяла в руку бракан и сделала порезы сначала на левой, а затем на правой ладонях Акиуса. Потом поочерёдно жрицы выдавили кровь из ран мальчика в чашу, которую после этого поставили перед привязанным к столбу детёнышем безнука. Он принялся жадно хлебать. Его специально несколько часов продержали на солнце.
Как только животное напилось, Верховная Жрица другим браканом перерезала его горло, и после предсмертных судорог тело затихло навсегда. Верховная Жрица вспорола живот и принялась глотать вывалившиеся наружу кишки. Спустя несколько минут она застыла, затем вошла в транс. Глаза ее налились кровью, и Верховная Жрица заговорила чужим грубым голосом:
– Данное чадо благословлено Богинями.
Затем женщина упала наземь, а очнувшись, не помнила того, что с ней приключилось.
Вождь встала с почётного места и обратилась к соплеменникам:
– Если Богини благословили этого ребёнка, значит, не нам решать его судьбу. Пусть живёт и приносит пользу своему народу. По воле Богинь!
– По воле Богинь! – прокричали все, но уже за вождем.
Когда люди принялись расходиться по своим делам, одна из старейшин шепнула другой:
– И всё же я считаю, от мальчишки надо избавиться. Он плод создания колдовства ведьмы, а не жриц, служащих напрямую Богиням.
– Хватит тебе чушь нести, Эфтания. Разве не стала ты сейчас свидетелем ответа Великих Создательниц? Достаточно и того, что ты всё это затеяла. Наш долг подчиняться воле Всевышних, а не идти наперекор ей. А иначе ты и сама знаешь, чем это может грозить.
Эфтания промолчала, лишь закусила нижнюю губу, что показывало крайнюю степень ее раздражения. Старуху давно не устраивали решения нынешнего вождя, Атригии, так как все они шли вразрез с её желаниями. К счастью, Верховная Жрица благоволила пожилой старейшине.
Солнце достигло зенита. Эфтания, как и остальные, не став испытывать судьбу, отправилась с супругом к своей землянке в центре поселения, к одному из самых почетных мест после священного. По пути в голове старейшины зарождался, как ей казалось, идеальный план, как избавиться от Акиуса, но при этом не прогневить Богинь. Поэтому она улыбалась, а не грустила, как прежде.
Глава 3
Заканчивались последние зимние деньки. Вот-вот растает снег, пройдут холода и наступит долгожданное лето (тогда существовало всего два времени года: зима начиналась с первым снегом, а заканчивалась с его таянием через шесть месяцев). Все находились в воодушевленном состоянии в связи с предстоящими событиями, посвященными Тантарине, Богине плодородия.
На севере проживает около сотни племен, и каждый год празднование переходит из одного в другое. В этом году выпала честь Обахам провести соревнования и организовать базар. Последний раз игрища проводились здесь более ста тридцати лет назад. Через три месяца сюда съедутся лучшие представители племен, чтобы в состязаниях показать все свое мастерство и представить товары для обмена. Будет много людей, будут петься песни и устраиваться пляски, и, конечно, немало угощений. Особенно этого события ждали дети. Они проводили время в забавах у реки, пока взрослые готовились день и ночь к соревнованиям, оттачивая свое умение в определенной сфере. Детишки уже знали, что им нельзя ни под каким предлогом переступать границу, разделяющую равнинные местности с лесом и горами, хотя не раз издалека им приходилось наблюдать за лесными жителями и горцами.
Раз в полгода старейшины соседних племен трех народов встречались, чтобы обменяться товарами и обсудить насущные проблемы. Языков друг друга они не знали, поэтому общение происходило через мимику, жесты и эмоции. Чем больше времени проходило, тем казалось явственнее разрыв между когда-то единым народом. Более чужими становились они друг другу, но пока природных ресурсов хватало на все племена, населяющие территории севера, конфликтов не происходило. На юге уже случались мелкие стычки, но эта тема была далека от обсуждения среди Обахов. Всех тогда интересовало предстоящие игры и ярмарка, на которую привезут продукты со всех округ. Мужчины обсуждали новые виды орудий, женщины – политику, дети – игрушки. Казалось, каждый с нетерпением ждал дня летнего солнцестояния. Все, кроме маленького Акиуса.
Несмотря на то, что сами Богини дали добро и способствовали его рождению, в своём племени, среди сородичей, он становился всё более чуждым и нелюдимым. Ровесники избегали встреч и не хотели с ним водиться, а взрослые косо поглядывали. Некоторые даже плевались в его сторону. Акиуса всячески дразнили, и «ведьмино отребье» было самым ласковым из всех прозвищ, которыми его наделяли. Может быть, со временем к нему бы привыкли, если бы лучше узнали мальчика и поняли, что только внешность отличала его от остальных, но кто-то искусственно настраивал народ против невинного ребенка и его семьи. Больше всего Антрисию расстраивало, что смутьяном была одна из старейшин, а осудить её не представлялось возможным, потому что сказать слово осуждения одной – значит высказать всем, а такой поступок попахивал изгнанием. Оставалось Антрисии лишь по ночам с мужем обсуждать порядок сложившихся дел. Оба отчётливо осознавали, что им не остаётся ничего другого, кроме как примириться с обстоятельствами, так как не было возможности отправить сына в другое племя.
Слух о нём долетел до самого юга. Многие приезжали оттуда, чтобы только взглянуть на мальчика. Интерес даже высказывали племена лесов и гор. Акиуса с любопытством разглядывали и приносили ему в дар различные предметы, что вызывало зависть соплеменников и ненависть по отношению к нему. Никто ещё не посмел поднять руку на него лишь из-за страха ответа перед вождем, которая объявила бы изгоем любого, кто осмелился бы причинить физический вред благословленному Богинями.
К сожалению, Акиуса это не спасало от нелюбви соплеменников. Если женскую половину он терпел с покорностью, поскольку слово женщины было непререкаемым, то с мужской мог поквитаться и показать силу через мальчишеские драки. Обычно они происходили в полдень, когда взрослые уходили отдыхать в землянки от палящего солнца; девочки корпели часами за чтением сложных текстов фгонского языка, а мальчики собирались недалеко от карачуса (единственного места, которое укрывало от посторонних глаз; поселение располагалось на низменности, лишенной деревьев и скал), где те могли проявить силу. Несмотря на то, что физические поединки всячески запрещались, они всё же периодически устраивались между юношами и молодыми мужчинами почти во всех племенах. Именно в этих схватках Акиус предстал совсем в ином свете в глазах собратьев. Он бил, колотил, пинал соперников беспощадно, не зная жалости, словно выплескивал все обиды наружу. Он показал себя сильным и достойным противником, но вместо заслуженного уважения, получил в ответ еще большую порцию неприязни и страха от сородичей. Теперь беднягу непросто не любили за то, что Богини покровительствовали ему, сделав прекраснейшим существом из всех живущих, но и боялись, так как поняли, что он еще и всех сильнее на свете. Это ожесточало сердце Акиуса, делало замкнутым и неразговорчивым. Панфус считал, что с сыном происходят плохие перемены от безделья, и что он слишком много времени проводит дома, не общаясь с другими детьми. Он ведал, что соплеменники боятся парня из-за его непохожести, но вину вменял самому Акиусу, так как тот казался ему не слишком настойчивым в достижении уважении к собственной персоне.
– Труд должен помочь мальчику выйти из нынешнего унылого состояния и сделать из него мужчину, – поделился как-то Панфус перед сном мыслями с Антрисией, – он, как туча, мрачнее день ото дня.
– Ты прав, – согласилась Антрисия, переворачиваясь на бок к стене, ее клонило в сон и совсем не хотелось разговаривать. – Завтра узнаем, на что он пригоден.
Спустя несколько мгновений родители погрузились в крепкий сон. Этого момента и ждал Акиус. Он встал с лежанки, подошел к выходу, открыл отверстие, высунул голову и принялся наблюдать за мигающими огоньками вдалеке.
Сейчас их насчитывалось намного больше, чем прошлой ночью. Казалось, все скалы ими озарялись: зрелище впечатляющее и незабываемое, особенно в безлунную ночь, не могло не разжечь мечтания и фантазию юноши с богатым воображением. Когда глаза Акиуса привыкли ко мгле, он сумел различить каждый предмет, попадающийся ему на глаза: крыши землянок, священное место, кустарники, крупные камни и скользящие тени. Скользящие тени! Сердце мальчика забилось в бешеном ритме от благоговейного трепета. Сначала он подумал, что они ему привиделись. Он слышал от отца истории о прислужниках бога смерти Ганура. У них нет лиц, нет тела, нет очей и ушей. Они представлены только мрачными сгустками тьмы, появляющимися в ночное время суток. Бесшумно «тени» плывут между домами, и горе тому, кто выйдет в этот час на прогулку, они схватят жертву и унесут туда, где нет солнца, тепла и света. Так пропал брат отца в далеком детстве. Не послушался он совета старшего брата не выходить из дома ночью, но слишком уж тому хотелось посмотреть на светящиеся огоньки вблизи. Вылез из убежища, и тут же был схвачен демонами в виде теней.
Акиус уже собирался спуститься и спрятаться за шкуру траванака, как услышал, что тени были вовсе не безмолвными существами, как гласили легенды, а, напротив, они что-то обсуждали полушепотом. Через какое-то время любопытный юноша увидел, что ими оказались живые люди, фигуры которых отчетливо выделялись на фоне безлунной ночи. Они приближались к его землянке. Голоса показались Акиусу знакомыми, но он не мог вспомнить, может, от волнения, кому они принадлежали. Когда он убедился, что ошибки быть не может (тени направлялись именно в сторону его дома), мальчик быстро спустился и прижался к стене спиной. Голоса смолкли. Вход в крыше землянки приоткрылся и вниз что-то сбросили. Недолго думая, Акиус подбежал к месту падения непонятного предмета и ужаснулся. Им оказалась скарпеа, существо, похожее на змею с двумя головами, которое считалось самым ядовитым в северных землях. Помимо испускаемого яда (капля которого способна отправить к праотцам стадо безнуков), скарпея славилась прожорливостью, благодаря которой смогла бы съесть три человеческие особи подряд, не оставляя при этом даже костей.
Бросившие не учли только одного факта: скарпеа очень теплолюбивое существо, нетерпящее холодов и сырости. Стоит ей оказаться в чуждой среде, как она надолго застывает, словно камень, которым можно хоть мерзлую землю копать. Тело скарпеи оказалось, слава богам, твёрдым, как камень. Немало времени нужно для того, чтобы она приняла свою естественное состояние.
Быстротой отличался в своих реакциях мальчик. Недолго думая, он схватил двухголовое чудище и, выскочив из дома, последовал за первым попавшимся в поле зрения силуэтом. Второй незаметно скрылся из виду. Заметив крышу землянки, под которую скрылась тень, Акиус подбежал к ней, тихо приподнял отверстие от входа и аккуратно опустил скапею вниз. Приятное тепло паром выплеснулось наружу. Также быстро он вернулся к себе и залез с бешено бьющимся сердцем под шкуру транавака, ожидая услышать крик в любой момент, но вместо этого звенела полная тишина. Он забыл, что яд скарпеи действует, как снотворное, которое помогает избавить жертву от сопротивления грозящей ей участи. Незаметно Акиус погрузился в крепкий, но беспокойный сон.
Утром его разбудил отец. Акиусу снилось, что он бежит в страхе от кого-то или чего-то, сам не зная, что послужило тому причиной. Проснувшись, мальчик протер глаза и сразу вспомнил события минувшей ночи. Нагнувшись над ним, улыбался вечно неунывающий Панфус. Акиус был чрезмерно рад видеть своих родителей в здравии. От избытка переполнивших его чувств, он бросился к отцу на шею и повис на нем, как на ветви дерева.
– Ну, полно, Акиус. Ты уже достаточно взрослый. Сегодня тебе предстоит начать трудовую деятельность, поэтому поешь как следует, а на восходе мы должны поспешить на карачус, где состоится обряд.
В такой день всё племя должно присутствовать на церемонии. Когда народ собрался, выяснилось, что не хватало одной семьи. Отсутствовала Рария со своим мужем и двенадцатилетней дочерью. Один из рабов был послан за ними. Через несколько минут он издал дикий вопль, переполненный ужасом. Все поспешили к землянке, у края которой стоял побледневший невольник. Перед глазами очевидцев предстала шокирующая картина: три скелета лежали на земле, и вокруг них вилась скарпеа, в ожидание переваривания съеденного мяса, чтобы после приступить к костям. Больше всех запереживала старейшина Эфтания, так как погибшая была ее верной приближенной. Если кто-то в тот момент взглянул бы на Акиуса, то увидел бы оскалившуюся улыбку, отразившуюся на лице мальчишки.
Глава 4
Не ведали племена степного народа такого понятия, как «похороны». Пожилых мужчин обычно изгоняли, но чаще приносили в жертву, а тела их скармливали прирученным варситонам. В некоторых племенах мужчин умерщвляли и хоронили вместе с раньше умершими женами. Почивших относили далеко за пределы деревни. Женщин наряжали в лучшие украшения и оставляли прямо на земле, покрыв песком и ветками кустов или травой. Естественным путем образовалось собственное кладбище, судьба которого мало кого интересовала. Если бы не дикие животные, кормившиеся трупами, оно могло бы растянуться на десятки километров на север. Отправляться в «край мёртвых» считалось проклятием. Кто преступит его границы, принесёт обратно горе. Возможно поэтому покойников на плечах относили рабы умерших хозяев или изгои, если те не располагали собственными прислужниками (изгоев в этом случае не приносили в жертву Богиням). Возвращаться им уже не позволяли. Никто не знал, что с ними становилось дальше. В общем-то, никого это не заботило. На самом деле, большинство участников похоронной процессии кончали жизнь самоубийством, так как понимали, что им нет места среди живых, ибо проклятие будет следовать за ними повсюду. Другие, более слабовольные, уходили дальше, далеко на Север, где снега никогда не сходили с земли, где первые полгода светило солнце, а следующие полгода стояла непроглядная тьма. Согласно поверьям, далеко на Севере располагался край Богов. Нет пути назад тому, кто уйдет туда. Обахи были самым северным племенем, а потому считалось, что севернее их уже и живой души не найти. Не знали они, как ошибались, но об этом чуть позже.
Похороны умерших в ту ночь от скарпеи устроили поспешно, так как живым хотелось жить, а не думать о смерти. Рано или поздно она явится ко всем, так зачем же тратить время на думы о ней? Народ степей, полей и равнин считался самым жизнелюбивым из всех трех существовавших в те времена. Как уже известно, Обахи расположились на севере Большой Земли. Территория, которую предки выбрали для жизни, являлась непригодной для земледелия, так как зимы отличались суровостью, а летняя пора – зноем и засухой. И всё же почва славилась обильными залежами глины. Это сделало Обахов искусными мастерами различной утвари, сделанной из нее. Даже горцы и лесные жители пользовались посудой, произведенной этим племенем. Зимой Обахи обычно занимались охотой на мелких животных, а также собиранием плодов тартабариса, который рос на низкорослых кустарниках и обретал свой настоящий вкус только после сильных морозов. Недозрелые плоды были ядовитыми, зато в зимнюю пору они становились сочными и сытными. Нескольких ягод хватало, чтобы на полдня забыть о голоде. Большие усилия уходили на добычу тартабариса, но результат того стоил. Основная же деятельность касалась гончарного искусства. Занимались им исключительно мужчины племени, и каждый наделялся собственными обязанностями и функциями. Одни добывали глину (добыча не прекращалась даже зимой, так как та глина имела свойство не застывать даже при самых низких температурах); вторые ее обрабатывали и очищали; третьи занимались непосредственно созданием предметов из неё. Панфус входил именно в третью группу и хотел, чтобы сын пошел по его стопам. Вот только Акиусу претила эта мысль. Не хотелось ему заниматься глиной и копаться вечно в грязи и земле. Что его действительно привлекало, так это охота и чтение. Прошлой зимой отец впервые взял сына с собой, несмотря на то, что мальчик еще не покрылся в достаточном количестве шерстью, которая защитила бы его от холода и ветра, пронизывающего до самых костей. Укутанный весь с головы до пят шкурой транавака, Акиус неуклюже бегал по полям и наблюдал за тем, как ставятся силки, как стреляют при помощи предметов, похожих на дротики с каменными наконечниками (предназначенные для ранения животных), а затем умерщвляют пойманную дичь. Всё это доставило мальчику огромное удовольствие и дало понимание того, что он хотел бы стать охотником, а не гончаром. К сожалению, Обахи жили на границе с вечной мерзлотой, поэтому занятие охотой считалось бесперспективной деятельностью. Животных, водившихся в этих краях, по пальцам можно было пересчитать. Гораздо чаще они встречались в соседних лесах и горах, где звери прятались от сильных заморозков и непрекращающихся в течение зимы ледяных ветров. Что касается чтения и письма, то Акиус заинтересовался ими вовсе неслучайно. Каждый день с самых пелёнок наблюдал он за матерью, которая читала что-то начертанное на деревянных дощечках и писала на них. Но стоило мальчику подойти к ней, чтобы взглянуть на неведомые каракули, гнала мать его от себя, что разжигало в нем любознательность с еще большей силой. Все это сильно напоминало ситуацию, когда человек пытается потушить огонь, дуя на него. Осознание, что не дано ему будет научиться грамотности ни от матери, ни от кого-либо еще, так как это противоречило законам всех степных племен, расстраивало юнца. Он принялся изучать буквы самостоятельно, сравнивая их с произношением матери, читавшей всегда вслух (про себя и шёпотом в то время читать не умели; даже составляя письменное послание, писцы произносили слова). Акиус крал таблички, которые Антрисия откладывала в сторону за ненадобностью, и хранил у себя на лежанке, пряча под шкуру транавака. Даже современному человеку письменность фгонского языка показалось бы сверхсложной, она отличалась от произношения и грамматики устного варианта. Во-первых, знаки писались как в виде букв, так и в виде примитивных иероглифов. Смысл их понять было невозможно, оставалось лишь заучивать. К тому же племена юга обладали предметами быта и понятиями, которые отсутствовали у северян, поэтому их обозначения оставались непонятными и незнакомыми. В целом насчитывалось около трехсот букв и тысячи иероглифов, часто одно явление обозначалось буквенной системой и иероглифом, но они не являлись синонимами, а употреблялись по-разному в зависимости от контекста. Например, глина имела около трёх десятков обозначений в зависимости от ее внешних характеристик. Любому другому показалось бы невозможным все это запомнить, а тем более выучить. Когда мы учимся в детстве читать и писать, нам кажется это сложным, а во взрослом возрасте – естественными и простыми действиями, потому что со временем все сопутствующие трудности и мучения забываются. То же самое можно сказать и о людях, живших тогда. Однажды обретённое знание развивалось, и этот процесс нельзя было остановить. Конечно, самостоятельное обретение знаний нелегко давалось Акиусу. Изучал он все тайком и с оглядкой, чтобы никто не догадался, иначе ему грозило бы наказание. Какое? Даже вождь не знала, так как не встречалось еще прецедентов, когда мужчина самостоятельно обучался письму без помощи со стороны. И всё же сына Антрисии и Панфуса часто замечали с дощечками в руках, но всерьез не воспринимали, так как думали, что ребёнок просто играет с ними, ведь читать ему не дано научиться от природы, а писать и подавно. Именно страх быть пойманным выдрессировал мальчика произносить письмена только про себя. Уже к двенадцати годам Акиус научился всему, что требовалось для понимания текстов, но на достигнутом результате ему не хотелось останавливаться, потому что если не повторять и не развивать с трудом полученные знания, можно легко утерять их навсегда.