День после второго

© Андрей Гайдаматченко, 2021

ISBN 978-5-0055-1610-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава I

Вначале лета во Флордисе по своей не-обыденности проходили дожди.

Сильный дождь – мрачная картина. На улице люди спешат и куда-то торопятся. Порывы ветра усиливаются, так что иногда деревья нагибаются как-то чрезвычайно низко для их обыденного состояния. В такую погоду не то чтобы повстречать кого-то трудно, а даже трудно представить, что кто-то может находиться в сию минуту один и без зонта на улице. Дороги и тротуары опустели, дождь только усиливался. Те, кто и находился в этот момент на бордюрах, в парке и на бульварах, – куда-то спешили; иные же вели себя нелепо, как и все люди, неожиданно настигнутые дождем.

В доме напротив лавки, хозяин которой, по всей видимости, уже успел выехать, горела лампада. Кажется, весь город был обесточен.

Вода прибывала с моря: город был расположен как бы на берегу, но в то же время чем-то подпирался. Казалось, что под берегом есть какая-то полость, куда быстро стекалась вода. В результате все крысы тамошнего района будто сплотились и начали бороться за выживание, одна такая крыса пробежала мимо девушки, та испугалась, скорее всего, от неожиданности, а не от самого случая, и как-то не обратила даже на это внимания, она в спешке направилась домой.

Открыв дверь по приходе, она встретила мать и уж было приготовилась выслушивать ее ругательства и наставления, но та, крайне подавленная, как-то молча пропустила девушку в свою комнату, вскоре и сама прошла и уселась на диван.

– Катя, принеси-ка мне пиво! – произнесла она чрезмерно грубым тоном, но и вовсе не смотря на девушку.

Казалось бы, в другой ситуации та бы ни за что не подала ей и стакан воды! А уж тем более пиво! Но так как была виновата перед ней в чем-то, по всей видимости, послушав ее, продвинулась дальше по коридору и свернула на кухню. Это была небольшая квартира со всеми удобствами, но комнаты и двери как-то безобразно располагались друг напротив друга, одна дверь даже меньше другой – вторая большая, непонятно, как такое могло получиться. Кухня же, куда прошла девушка, выглядела еще омерзительней, как какой-то треугольник, не удивительно, почему там не было стола. Печка была настолько маленькой, что вошедшему человеку могло бы померещиться, что это стол. Сам холодильник стоял небрежно возле входа и кроме всего прочего еще исполнял роль полки, там было много наложено, что-то из этого даже пропало, какие-то приправы, листья и прочий хлам.

В самом холодильнике продуктов было немного, и могло сложиться впечатление, что каждый член этой семьи обедает по отдельности; включая кота, который так опрометчиво подошел к холодильнику, услышав звук открывающейся двери.

– Она про тебя совсем забыла, – проговорила девушка, присев, чтобы погладить любимца, но вдруг услышала крик из спальни:

– Ну, ты там скоро?

Достав одну бутылку, она направилась к матери, из-за спешки даже забыв закрыть за собой холодильник. Когда она вошла в спальню, ее мать уже смотрела телевизор и громко смеялась над какой-то юмористической передачей, хотя из-слов, которые доносились из этого телевизора, ее дочь не могла различить ни одной шутки.

Она поставила бутылку на комод, который был к тому же перекошен в левую сторону, так что бутылка могла и вовсе съехать, но как-то держалась. Мать не обратила на это внимания. Странное чувство посетило девушку; она в то же время и не хотела с ней говорить, но как-то хотела выразить свое недовольство, тем самым стукнув бутылку, казалось бы, со всей силы, чтоб уж мать действительно повернулась и увидела и ее, и свою бутылку, которую она так издевательски просила.

Но мать ее в этот момент сильно захохотала, поняв для себя очередную шутку из этого телевизора, и, казалось бы, вовсе не услышала этого хлопка.

Девушка поспешила удалиться. С одной стороны обиженная, но в то же время была и довольна, что разговор не состоялся.

Одежда ее вся была мокрая. С самого прихода она так и не снимала куртку, куртка же эта была дешевая, с год как поношенная и с виду походила на силиконовую, снаружи – потертости, внутри – дырки. Она прошла еще на кухню, чтобы увидеть кота, но тот куда-то пропал…

Она было кинулась даже поискать его… Все окна и двери были наглухо закрыты из-за дождя. «Ну не в холодильник же ты залез?» – подумала она невзначай и было уж наполовину поверила своим словам, непристойно нагнувшись, чтоб осмотреть все полки. Ничего не обнаружив, она встала, затем еще раз принялась обсматривать.

Наконец, посмотрев все вокруг и открыв настежь все ящики из мебели, которая так же нелаконично дополняла кухню, затем вернувшись обратно к холодильнику, она вздохнула в моменте; хлопнув со злости дверью морозильной камеры, девушка, направляясь обратно вдоль по коридору, поминутно вздыхая и шурша ногами, в свою маленькую и уютную, на первый взгляд, комнату, зашла в нее с чувством облегчения.

Это была бедная семья, жили они в основном на пособие и на определенные алименты от отца. Отец же кем-то работал, и, по всей видимости, где-то очень далеко; «в море». Но в доме почти не было ни одной фотографии не то чтобы самого отца, но и всей семьи в целом. Комната, в которую вошла девушка, принадлежала ей. Она была маленькая, но вся мебель приятно гармонировала, и, несмотря на всю нелепость и странность их квартиры, казалось, только эта комната, где все так благополучно складывается и гармонирует, подходит именно к ней. Напротив окна стояли трельяж с огромным зеркалом и небольшой стул, на трельяже лежали книги, записки, тетрадки и всякие ленты. Был у девушки и гардероб прямо напротив входа. Солнце поутру освещало всю ее комнату и останавливалось целенаправленно над кроватью, таким образом, что не проснуться было крайне трудно. В этих местах необычайно яркое солнце. Но именно в эти дни уже которую неделю лили дожди.

Закрыв за собой дверь, она тотчас подошла к трельяжу и присела на стул. Лицо ее было круглым, с ярко выраженными бровями, щеки были красные, и кажется, если бы она улыбнулась, так они бы еще и надулись, напоминая два помидора. Сам образ девушки, отягощавший чем-то тяжелым смотрящего в него, а также ее одежда не подходили в стать здешним дюйным барышням, которых можно встретить на улице в какой угодно, но только не в дождливый день. Тех из них, которых уж тем более нельзя было застать за пешей прогулкой, но и на дорогой машине, и в каком-либо виде – также нельзя было наблюдать здешних девиц. Так как дожди в этом городе считались чем-то запретным или даже кислотным, люди старались как можно сильнее избегать дождливой погоды, несмотря на все обстоятельства и казусы, и только одна она любила, если можно сказать, выделиться из них, тем самым как следует промокнуть под холодным градом типичного для здешних мест проливного ливня. Но впрочем, именно в эти минуты мысли девушки были заняты другим. В ее голове вдруг возникла настоящая коллизия, она смешалась с двумя компонентами, которые при таком условии, в определенном положении могли отразиться на самой сути конфликта и далее на ее состоянии. Ибо на растворе здравого смысла, долитого в него экстракта отчаяния и поминутно возникающей раздраженности она хотела дать пробу одному делу, о котором невзначай подумала в точке самого темного угла ее квартиры еще давеча. Осмотрев себя вскору и при этом не заостряя внимание на чем-то конкретном, она приоткрыла нижний «дрор» старого комода, подпирающий трельяж с огромным зеркалом; Из-за отсутствия на нем двух ножек он держался лишь на боковой его стенке, довольно приличного, но, как ни странно, XIX века выпуска, одной из немецких фирм, но был настолько засален и треснут, что и сам не выполнял свои обязанности, скрипел и стонал при каждом надавливании хозяйкиной руки на зеркало. Особенно в эту минуту, в таком-то напряжении, девушка хотела как можно более небрежно обращаться со всеми предметами вокруг ее комнаты.

Салфетки, лежащие подле ее руки, были тоже небрежно подняты и даже разорваны при распаковке. Достать ей удалось ровно три, но и этого показалось мало, а так как ухватить больше у нее не получилось, приняв решение силой разорвать пачку и овладев мимолетным приступом, при этом ухватив все 12 салфеток, которые были уже дырявы, она начала протирать лицо с каким-то дичайшим усилием. Делала она это максимально небрежно, причем постукивая левой худенькой ножкой по полу. Все же на лице было немного растекшейся туши под глазами, и даже губная помада больше не украшала, а скорее пугала своим небрежным помазом, и уж в таком больном состоянии девушки была нелицеприятным дополнением к данному виду в целом. Однако, действуя машинально, с довольно хаотичными движениями и надавливаниями, убирая косметику с лица, она уставилась снова в верхний угол комнаты, затем, сложив салфетку втрое, и без того уже испачканную со всех сторон, она поднялась со стула, однако в полном исступлении, при концентрации куда-то вдаль, она вздохнула, прежде чем окончательно всем телом смогла выйти из-за трельяжа.

– Как же я ненавижу, – проговорила она медленно и в неком облегчении.

Взгляд ее поднялся вверх. Затем опустился вниз и остановился на ее отражении.

– Это все не важно, – в значительной степени произнесла она с облегчением на выдохе и поминутно вдумчиво вглядываясь в собственное отражение. – Люди только и страдают от того, что придают важность каким-то мелочам, а потом, в сущности, будь то иная, другая ситуация… Эти же мелочи, которые были так важны до этого, уже забываются, – с расслаблением и ухмылкой заключила она.

– Непременно надо позвонить поутру в школу, – тут же добавила она вслед, как бы и к этой мысли. Хотя две хаотично возникшие думки мало того что не коррелировали между собой, ибо между звонком в школу с максимально банальным посылом и потребностями и мыслью, что все важное важно лишь для нас самих, нет общего, но и безобразно смеялись одна над другой и вызывали настоящее противоречие, и тут же это самое противоречие, в виде раздражения на ее лице, отпечаталось яростным взглядом в оконный проем, который выводил ее взгляд на улицу. Подойдя ближе и резко дернув штору вбок, она вглядывалась в двойное стекло, между которым застряла и уж давно умерла муха, и, что-то соображая, принялась постукивать пальцами о стекло параллельно ее положению, дабы уж формально и наивно, но в неком своеобразном жесте она слово хотела оживить ее и вернуть эту муху из мира мертвых. Если, конечно, мухи попадают в такие места. На улице все было залито водой, по воде плавал мусор: частички кафеля, разбросанные пакеты из-под хлебобулочных изделий и прочая всячина.

«Ну и кто пойдет в школу по такой грязи!» – хватаясь за лоб, и с жгучей яростью вскрикнула она про себя.

Очевидно, что девушка была чем-то крайне раздражена. Причиной тому была не мать, которая стала выпивать почти каждый день и которую она стала за это ненавидеть, а в пьяном состоянии та, в свою очередь, не находя ничего лучше, лишь старалась усугубить положение, даже вовсе не считая себя пьяной, а лишь подвыпившей, что уж она и сама готова на серьезный разговор, отчего неоднократно пыталась проявить строгость в воспитании, и что вовсе дело не в состоянии. Выходя с мыслями, что пьяный человек и вовсе пьян не по собственному изволению, что пьян он по стечению обстоятельств, таких обстоятельств! Что если и не алкоголь, то непременно что-то другое должно заменить и облегчить нынешнее душевное положение. Она неоднократно звала дочь на серьезные разговоры, иной раз даже приказывала. И каждый раз женщина хотела начинать историю или отчитать непослушную, неблагодарную девушку и уж преподать ей урок истины, урок философии, что и другие семьи похуже живут, но обычно все заканчивалось одним и тем же, какими-то оскорблениями, а потом и вовсе просьбами сходить и купить ей еще портвейна. Так как сама она выйти на улицу не могла по причине небольшой самосочиненной для нее и ею же самой философской мысли: «Покупать алкоголь нужно на свежую голову, а когда ты хмелен, то покупать не надо! Требовать! Ибо ты уж и так за все заплатил». А впрочем, в пьяном виде она заключила, что выходить неприлично, поэтому, часто ругая собственную дочь за все прегрешения, которые случаются с ней в этом доме, она давала ей денег и толкала на выход. На это девушка быстро соглашалась, ибо деньги, данные от матери, никогда не возвращались, но давали повод выйти из дома и не слушать всякого рода вздор, который к ней не относится, но при этом и в небольшом капитале, который тут же тратился в местных булочных лавках.

Наступил вечер, на улицах стало стало темнее. Из соседней комнаты все еще доносились звуки, но ни хохота, ни злого кашля, которым обычно довольствуется мать, начиная при этом еще сильнее впадать в исступление, – слышно не было. Обычно она любит; если так можно выразиться, скандалить со своими персонажами – то есть участниками различных reality show. Но в данный момент все затихло. Через приоткрытые ставни, которые никогда полностью не закрывались, и разбитое стекло на кухне начал пробираться холодный ветер, который вскоре заполнил все помещение.

– Наверно, уснула? – задалась вопросом девушка, которая к этому часу немного успокоилась и даже подобрела, она хотела пройти в ее комнату, но нерешительность и осторожность держали ее на месте, и только она сделала шаг, как вдруг…

– Ой! Компотик, – так звали ее кота, – ты меня совсем напугал!

Черный кот промелькнул стрелой мимо нее, словно облако, и остановился, чтоб дать себя погладить.

– Где ты был? Что ты здесь делаешь? – Она подняла кота на руки, вся довольная его нежностью, и прошла с ним в спальню.

– Идем! Выключим телевизор вместе! – разговаривая с котом, как с маленьким ребенком, она, очевидно, стала более уверенной. Она была крайне рада, что удалось поймать этого кота, который, ей-богу, никогда на глаза не попадался, но приходит из ниоткуда, словно посланный кем-то в самый загадочный и таинственный час. Когда она взяла пульт и прошла еще два метра, ей таки удалось выключить передачу, при этом не поднять шума, так как ей не хотелось разбудить свою мать. Да и вообще Катя с рождения была крайне аккуратная и скромная.

После того как телевизор наконец умолк, кот начал зачем-то вырываться из рук хозяйки и вести себя агрессивно: рычать, извиваться, влево и вправо вилять своим черным хвостом. Девушка подобрала его на улице. Как раз таки в аналогичный день, наподобие этого. Что заметно, оттого и кот ведет себя как-то чрезвычайно странно в такие дни.

– Ну тише! Тише! Ай. Ну иди! – смогла она наконец отпустить кота, тот прыгнул в какую-то тьму, и мелкая барабанная дробь от его маленьких лапок прозвучала где-то в углу темной комнаты.

– А-с! Что?! – Проснулась мать, внезапно, еще не совсем отрезвев от своей кондиции, лежа на кресле, она принялась бормотать несуразицу.

– Долбаные конформисты, – проговорила она, чем-то отмахнувшись, и тут же добавила: – Отель, видите ли, им не такой! Я помню все свое детство, я именно спала в… в сарае! – заметила она себе в восторге и гордо добавляла еще поминутно деталей: – А сейчас… сплю на диване… Ха-Ха-Ха, – захохотала она будто со сцены с язвительной ухмылкой и в незначительном жесте руки, как бы наотмашь, хотела бы даже привстать, но затем моментально отключилась. Огромная муха села ей прямо на бутылку, которую она так и держала в руках не отпуская, и заснула прямо с ней.

Девушка стояла позади кресла, на котором и располагалась мать полубоком, нерешительно вздохнув с облегчением, вскоре медленно попятилась назад и вышла обратно в прихожую. Все было в кромешной темноте, так что она даже и не поняла, где именно находится ее дверь, пройдя опять же по коридору, в очередной болезненный для нее раз, стараясь как можно меньше шуметь, она зашла в свою комнату. Даже не видя кровати, она как бы машинально увальнем плюхнулась на то место, где располагалась ее койка. И так прошел вечер. Если бы другой, совершенно посторонний человек решил бы проделать такой же подобный трюк, – «чтоб раз – и с разберу на кровать», да еще и с закрытыми глазами, вот так, броситься камнем, то, скорее всего, он бы сильно ушибся, если б не сломал себе шею или еще чего. Ибо в этом доме все казалось таким игрушечным, ветхим, с запахом жженных спичек и прокуренных сигарет, что не было ни единого места, где можно было по-настоящему отдохнуть. Кровать, куда мертвым грузом упала девушка без сил, была маленькая, неудобная и, кажется, не соответствовала росту девушки, однако импортная, с довольно низким изголовьем, так что подушка иногда даже безобразно свисала. Основание же кровати было мягкое, помимо матраса были постелены две толстые простыни, вторая была из овечьей шерсти, которая была постелена поверх первой, а первая – вся в дырках, спрятанная, и грязная застилала сам матрац. Дополняло же все эту картину наличие большого красного махрового пледа, которым девушка и укрывалась. Ворочаясь в разные стороны и что-то бормоча про себя, она закинула руки за голову, затем опять повернулась к стенке. Затем не в силах более найти удобное положение на этой безобразной постели она и вовсе привстала с подушки, что-то соображая. В голове мельком пробежала мысль, что обязательно нужно что-то сделать. Но что именно она хочет совершить, было неясно. В этот момент ей вспомнилась мысль, которая давеча посетила ее за просмотром собственного отражения в забрызганном зеркале старого трельяжа.

Она хотела бы взяться за уроки и полностью сошла с правого края постели, чтоб осмотреть стол и где-то найти взглядом большие походные спички, дабы зажечь свою свечу, но ни спичек, ни свечи не оказалось рядом. Голова ее начала слегка кружиться от этого, но последние силы она собрала, чтобы в недовольстве едва слышным, но уверенным в своей правоте голосом вскрикнуть:

– Да что за дом?! – Встала с этими словами в полный рост и в некой претензии, все манеры и все раздражение этой фразой могли бы вызвать впечатление, что она в гостях или, еще хуже, в отеле и крайне недовольна таким течением вещей и что, вообще, это даже вовсе и не ее дом и сервис здесь безобразен. После беглого осмотра в замешательстве и даже с упреком по причине какой-то особой несправедливости, пусть и в таком незначительном моменте, она продолжила:

– Я же тут их положила! – Она начала старательно перебирать каждую вещь на столе и даже осматривать все так тщательно, как будто в этом и заключалась вся справедливость в лице двух совершенно простых атрибутов. И даже старый немецкий комод получил по заслугам и чуть было не треснул глубже от удара руки девушки.

– Придется взять! Точно ведь придется взять! – Она вспомнила про зажигалку, которая находилась в заднем кармане материного пальто.

– Ну, где же они?! Ладно! А впрочем, ничего не хочу делать, я и так устала и промокла, чтоб куда-то ходить и что-то делать, – воскликнула она, затем резко потупилась. – Ну вот. Уже полночь, – холодным и гробовым голосом так лениво и безалаберно добавила она. – Сегодня первое, а значит, послезавтра мой день рождения, – произнесла она вслух, со вздохом положив руки на колени.

«Отец должен прислать какую-то открытку», – вскользь подумав об этом, она рассмеялась, но тут же вспомнила, что вести себя нужно как можно тише, чтобы не разбудить мать, и посему умолкла.

Нынешнее положение ее не устраивало. Тесный дом, который походил больше всего на гостиную, хотя был и со вторым этажом, – данная ситуация была неопределенностью перед дальнейшей жизнью. Но больше всего она хотела съехать от матери! Она не заметила, как заснула, и вдруг буквально через миг уже солнце озарило ее глаза. Наступило утро.

«Неужели так быстро? Я ведь даже заснуть не успела», – в разочаровании заключила она про себя и медленно начала вставать с кровати, при это не веря, что сейчас как раз таки день и это все по-настоящему. Голова ее была тяжелой, а мысли утрамбованы, забиты в брикеты и одновременно разбросаны по всему усиленному сознанию девушки.

Еще со вчерашнего дня она не могла укротить сложившуюся ситуацию у себя в голове, нагнетавшую и без того слабые нервы столь юной особы. Открыв кран, чтобы умыться и принять душ, она скинула с себя тяжелую пыльную одежду, которая уж, может, с неделю не стиралась, но девушка была аккуратная, таким образом, что срок в неделю и только мог дать повод постирать ее свитер и джинсовые штаны, а не наличие пятен или запах прокуренной вони, который любая вещь унаследовала, если лежала в этом доме. Хотя неоднократно ее вещи купались полностью вместе с ней в холодном дожде. И в этот раз, а впрочем, каждый раз, вода, как всегда, была полуледяной. Хотя именно это ей было больше всего необходимо.

Ей всегда казалось, что если человек испытывает холод, то именно в этот момент он живет по-настоящему. «Почему так?» Она и сама не знала, должно быть, потому что их комнаты особо не отапливались, а на улице было всего ниже 12 по Цельсию, а может быть, лучшей жизни, которой ей хотелось, она просто не видела и уж от этого была вовлечена во всякие мелочи.

Выйдя из ванной комнаты, она заметила, что ее мать еще спит, и, пользуясь этим моментом, она поспешила быстро одеться. Она не так уж тщательно упаковывала вещи: учебники и тетради. Так как, в сущности, делала это для виду, но сегодня неторопливо даже по обыденности она ни в какую школу не собиралась.

Ей очень хотелось поскорее выйти, чтоб избежать разговора, и ей это почти удалось.

Но перед самым выходом она услышала крик проснувшейся матери, по-видимому, от шума плесканий воды в ванной комнате.

– Эй! Куда это ты собралась! Ты забыла поужинать за семейным столом, – сказала мать в резком своем появлении, причем с довольно, игривой насмешкой и нарочно пытаясь скомпрометировать девушку, тем самым вызвать к себе еще большее отвращение, по мнению ее дочери.

– Я в школу иду, – робко проговорила девушка, взявшись за ручку входной двери и медленно поворачивая ее, но ручка словно застряла.

– Да ладно! Что ты смотришь так? Как будто привидение увидела, я еще пока жива. – Тон ее филигранно сменился на положительный, и она продолжила в более приятной манере: – Слушай! Завтра у тебя день рождения, ну так что? Может, прогуляемся? Поговорим? – Нахмурив брови, спустившись на ступеньку ниже со второго этажа, она начала держаться за стену, при этом немного покачиваясь в разные стороны, кроме этого, всем своим видом демонстрируя, что она хочет присесть, да не может, так как обременена тяжелым и весьма внушительным разговором. – Нам нужно поговорить, и весьма серьезно, – повторяла она снова, только уж сама себе, абстрагируясь от этого невзначай и даже резко посмотрев назад, будто что-то искала, затем, повернувшись обратно к девушке, одновременно с этим моментом начала свою неторопливую речь:

– Так не может больше продолжаться, ты мне объясни вот, зачем же… – В этот момент точно бы на секунду она забыла, о чем только что хотела известить. Вдобавок к этому она пребывала в раздумье, а потом остро, всем своим видом, кулаком пригрозила дочери, и тут же из ее уст вырвался укор: – Для чего мы сюда приехали?! Или ты хочешь обратно в Петербург?

Медленным напутствием она направилась к ней.

– Я ухожу! – вскричала девушка, с отвращением смотря на мать и болезненно облокотившись на дверь спиной, а другой рукой принялась поворачивать дверную ручку, уж совсем полностью выкрутив ее влево, но при этом смотря в пол и намеренно не обращая внимание на мать. Ей все-таки удалось отворить дверь, и так же смотря в пол, она попятилась назад. Мать ее, увидев это, прищурилась, обрадовалась и наконец с облегчением и даже с какой-то ехидной улыбкой, как будто так было и задумано, выкрикнула вслед:

– Эй! Ты знаешь, что мне принести? Ну и бесовка, – было слышно из темного коридора.

Поднимаясь обратно на второй этаж, где располагался чердак, приговаривая и топоча ногами, она делала огромное усилие, вставая на каждую ступеньку лестницы, при этом добавляя фразы и поднимаясь все выше и выше.

– Детей воспитывать этих, неблагодарных этих, тьфу, – бормотала она себе под нос, поминутно взбираясь по лестнице, словно на гору, но держась не за перила, а за стену. Ей все-таки удалось добраться на самый верх.

Девушка наконец выбежала, растрепанная и напуганная, но вскоре начала дышать полной грудью. Облегчение и радостное состояние нахлынули на нее в эту секунду, она была готова прыгать от счастья, все это вскружило ей голову, и она побежала прочь от дома, но не заметила мимо стоявший фургон и разгрузку мебели, и что-то вроде бы промелькнуло и даже сбило ее с ног; она упала, но быстро поднялась, опустилась на коленки, от растерянности и удивления подняв глаза вверх: она увидела молодого человека, скажем так, даже юношу. Довольно худого телосложения, на вид лет 18 или, может, 19.