Последний штрих

Едва Велихов шагнул в комнату с застоявшимся воздухом – ему показалось, что пахнет старыми газетами, – как входная дверь захлопнулась за его спиной. Он прошел к окну, отдернул штору, немного повозился со шпингалетами и потянул на себя створку. Та распахнулась, и в комнату ворвался сырой, пахнущий мокрой землёй и прелыми листьями осенний воздух. Сергей ухватился рукой за толстый прут решётки и выглянул наружу. Окружающее дом пространство скрывалось в промозглой тьме, огромные сосны и уходящая от дома бетонная дорожка – вот и всё, что он смог рассмотреть из окна. Он прикрыл створку, оставив только узкую щель, и осмотрелся. Судя по интерьеру, особняк был построен ещё в тридцатые годы прошлого века и практически не претерпел изменений с тех пор. Деревянные панели, доходящие почти до середины стен, мебель из той же эпохи: широченная кровать, две тумбочки, огромный двустворчатый шкаф, стол и два венских стула.

Велихов подошёл к старинному зеркалу в деревянной раме, ухватил себя за небритый подбородок и повертел головой. Хорош! Стареешь… Вляпался по самое не хочу. Он приблизил лицо к зеркальной поверхности, внимательно всмотрелся в отражение. До сих пор не смог привыкнуть к своему новому облику, хотя с момента той злосчастной аварии прошло уже десять лет. Лопнула шина переднего колеса, и его автомобиль, перевернувшись на трассе, рухнул с обрыва, превращаясь в комок искореженного металла, но, на его счастье, не взорвался. Ни одной серьезной травмы, если не считать треснувших рёбер, растяжений и ушибов, а вот лицо неслабо пострадало. Нет, он не скучал по своей прошлой внешности, да и о чём было жалеть? Он никогда не считал себя красавцем, поэтому попросил хирурга, собиравшего его лицо по кусочкам, не пытаться воссоздавать оригинал, и тот придал ему довольно брутальный вид. Теперь Сергей, с его подтянутой спортивной фигурой, несмотря на возраст выглядел довольно привлекательно. Он выделялся из толпы, и женщины стали задерживать на нём взгляды. С одной стороны, это было хорошо, но только с одной – в смысле женщин. В остальном – совершенно не годилось для оперативной работы, тем более работы разведчика. Это в кино шпионы сплошь широкоплечие здоровяки с суровыми лицами, цепкими взглядами и квадратными подбородками, в жизни такой типаж абсолютно не годился на эту роль. Прежнее лицо Сергея было бы абсолютно невыразительным и незапоминающимся, если бы не яркие и красивые карие глаза, совершенно не сочетающиеся с остальными заурядными чертами. Но этот «недостаток» он всегда ловко скрывал за стеклами слегка тонированных очков.

Велихов ещё с минуту придирчиво рассматривал своё отражение, трогая пальцами припухший подбородок и ссадину на макушке. Рана пустяковая, кровь уже не шла, хотя не мешало бы обработать чем-нибудь. Он отвернулся от зеркала, сбросил кожанку на кресло и, на ходу стягивая с себя свитер, пошлёпал в ванную комнату. Окинул взглядом стены, выложенные слегка поблекшим от времени кафелем, сантехнику брежневских времён, открыл кран над чугунной ванной, попробовал рукой воду и удовлетворённо кхекнул. Горячий душ – самое то, чтобы привести себя чувство. Уперев поднятые над головой руки в стену, он довольно долго стоял под приятно массирующими спину струями из душевой лейки, затем тщательно намылился с головы до ног, а когда смыл пенные хлопья, почувствовал, как из тела уходит усталость. Тщательно вытершись жестким махровым полотенцем, он оделся, осторожно, двумя пальцами взял лежащую на стеклянной полке перед зеркалом расчёску и внимательно осмотрел её. То же проделал с зубной щёткой. Надо же, новые… Вернув щётку на место, расчесал волосы, стараясь не задеть рану на голове, и вернулся в комнату.

Вперив взгляд в матовую черноту ночи, Сергей застыл у окна. Он вновь чувствовал себя внутри системы. Системы, которая порождает таких циничных чудовищ, как Ракитин. Тех, для кого при достижении цели не существует никаких норм морали и нравственности. Давно забытое чувство… Впрочем, раньше он и сам не заморачивался в выборе средств при выполнении заданий, оставляя за собой шлейф боли и пустоты. Он убивал и не чувствовал никакой вины; наводил ствол пистолета, смотрел в помутневшие от страха глаза, нажимал на курок. Погашенный глушителем звук, отдача от выстрела, запах пороховой гари – дело сделано. И ничего уже не изменишь, не искупишь, и теперь ему приходится жить с этим. Всё произошедшее за последний месяц напрочь сломало с трудом выстроенную размеренную жизнь. Человек из прошлого грубо и дерзко вмешался в его судьбу.

Заворочался ключ в замке. Велихов прикрыл створку окна и повернулся к двери. Держа в руках поднос с ужином, в комнату боком протиснулся один из охранников. Сергей молча наблюдал за ним, не преминув отметить, что второй стоит в дверном проёме с пистолетом наизготовку – чётко соблюдают инструкцию. Вошедший аккуратно поставил поднос на стол, попятился к выходу, вышел в коридор и захлопнул дверь. Сергей подошел и, не присаживаясь, уставился на поднос. Есть не хотелось, несмотря на то что кроме пары глотков пива в его желудке с утра ничего не побывало. Натюрморт – гречка, две котлеты, тонко нарезанный кружками огурец на отдельной тарелке, три кусочка хлеба и стакан компота – вызвал лёгкую улыбку. Где-то очень глубоко внутри колыхнулись воспоминания: школьная столовая, затем армейская – практически всегда один и тот же ассортимент. Слегка наклонившись, он втянул носом воздух: а ничего, может и вкусно… Запах котлет пробудил аппетит, в животе заурчало, и Сергей быстро устроился за столом. Котлетки оказались нежными и сочными, не в пример давним, из его юности: те были жирные сухари, перемешанные с жилистым фаршем, и резко пахли чесноком. Кто-то из поваров поведал ему, что чеснок добавляли в больших количествах, чтобы скрыть запах несвежего мяса. Рассыпчатая гречка, пропитанная сытной мясной подливкой, даже на вид отличалась от советской, общепитовский. Сергей вооружился ложкой – единственным столовым прибором на подносе, – и быстро принялся за ужин. По привычке, возникшей ещё в далёком детстве, когда они с братом наперегонки уплетали еду с одной сковороды, он менее чем за минуту очистил стоящие на подносе тарелки, облизал ложку и расслабленно откинулся на спинку стула. Мозг отреагировал на сытый желудок, потихоньку впадая в блаженно-сонливое состояние. Велихов тряхнул головой, отгоняя сон, дошел до кровати и завалился прямо на покрывало.

Мысли, запертые в подсознании, которые он подавлял все последние часы – мысли о дочери – предательски зашевелились в голове, вызывая чувство острой досады и раздражения. Получалось, что сам того не желая, он подставил её. Виноват, кругом виноват! Если бы тогда пуля, застрявшая в бронике, достигла цели, то не было бы всего этого. Дочь жила бы спокойно, училась в университете, гуляла с друзьями и не стала бы разменной монетой в грязной игре, затеянной «конторой». Велихов заложил руки за голову, потянулся и резко выдохнул. Если бы да кабы! Если бы… Если бы не умерла мама, если бы он не поехал на похороны, если бы не встретил одноклассницу Аню, если бы она просто шуганула его и Даша не появилась бы на свет. Если, если, если… Чёрт, что он несёт! На самом деле существует только одно «если»: Ракитин и тот, кто стоит за ним. Именно они сломали ему карьеру и саму жизнь. Кем бы он был сейчас, если бы не они, если бы не их подстава? Хотя его, нынешнего, абсолютно не прельщала карьера цепного пса государства – киллера-ликвидатора, исполнителя непонятных приговоров.

Велихов прикрыл глаза. В памяти начали всплывать картины прошлого: такие яркие, такие… что сердце замерло и ухнуло вниз, а в груди сразу сделалось томительно-сладко. Детство, юность… Залитые жарким летним солнцем поля вокруг родного села, на небе ни облачка, белая полоска тянется за самолётом, и они с братом, бредущие по пыльной дороге. Ему девять, Вовке десять. Оба загорелые почти до черноты, ноги в старых полукедах утопают в пыли. Вместе взявшись за дужку, они несут тяжелое оцинкованное ведро, доверху заполненное водой. Там плещутся четыре крупных зеркальных карпа, периодически ударяют хвостами, пытаясь выпрыгнуть из тесного плена на дорогу. Тяжело, они устали, но не сдаются. Не доходя до начала улицы, сворачивают в степь, чтобы не попасться на глаза сельчанам: ловить рыбу на колхозных прудах строго запрещено. Несмотря на запрет, все мужики на селе промышляют рыбалкой, однако если про мальчишечий улов узнает председатель, отца оштрафуют. А уж он выпишет им по полной – не за то, что рыбачили, а за то, что попались. Так выпишет, что полней уже не может быть, пару дней придется сидеть боком. Поэтому до дома приходится добираться огородами. Вот и родной забор. Отодвинув в стороны две штакетины, они протиснулись с добычей через узкий проем во двор и быстро засеменили к дому, попутно расплёскивая воду. Тяжело дыша, поставили ведро у крыльца и едва опустили худые задницы на деревянные ступеньки, как за спиной скрипнула дверь и их коротко стриженные головы дернулись от увесистых подзатыльников.

– Что, лихоимцы, опять за своё?! – крикнула вслед улепётывающим прочь сыновьям мама. Потом заглянула в ведро, покачала головой и улыбнулась.

Две стриженные головы с опаской наблюдали за ней из-за сарая. Мама спустилась с крыльца, подняла ведро и вылила воду на землю.

– Идите завтракать, – призывно махнув рукой, громко позвала она ребят, прихватила их добычу и вернулась в дом.

Сергей с братом выскочили из-за своего укрытия и вприпрыжку последовали за ней. Они не успели добежать даже до крыльца, когда со знакомым скрипом медленно открылась калитка и во двор вошёл председатель колхоза в сопровождении двух членов правления: моложавой женщины-бухгалтера Зинаиды и бригадира дяди Коли, их соседа. Ребята застыли с перекошенными от страха лицами, а миг спустя, как по команде, снова рванули за сарай. Они ни на секунду не усомнились в том, что попались, и председатель пришёл к ним во двор по поводу пойманной рыбы.

Руководитель колхоза остановился посередине двора, вытер пот со лба клетчатым носовым платком размером с наволочку от подушки, сунул его в карман и, покачав головой, неуверенно переставляя ноги, направился к крыльцу. Члены правления двинулись за ним. Перед тем как потянуть за ручку двери, председатель тяжело выдохнул. Когда его спина в промокшей от пота белой рубахе скрылась в проеме, Зинаида и дядя Коля нерешительно потоптались на крыльце и тоже вошли. Пацаны с тревогой выглядывали из-за угла и вдруг услышали истошный крик матери, а затем её прерывистый, разрывающий душу вой. Они недоуменно переглянулись, молча кивнули друг другу и, понурив головы, потащились к дому – на неминуемую расправу. Зинаида, с красными от слёз глазами, уже стояла на крыльце, и когда мальчишки приблизились, неожиданно сгребла их в охапку, крепко прижала к себе и тоже тихонько завыла. Ребята подняли лица, вглядываясь в лицо женщины, тщетно пытаясь понять, что же произошло. Через несколько минут из дома появились мужчины. Председатель аккуратно погладил их по головам и тяжело вздохнул. Дядя Коля только нервно пожал плечами, достал папиросы и, чиркнув спичкой, закурил. Так, в затянувшемся напряжённом молчании, все стояли ещё некоторое время, затем пацаны вывернулись из объятий Зинаиды и осторожно ступили в открытую дверь. Мама сидела на стуле у окна, безвольно опустив руки между колен и уставившись перед собой пустым, обреченным взглядом заплаканных глаз. Сыновья замерли на некотором отдалении, не решаясь потревожить её. Через несколько секунд, словно очнувшись, она, тяжело всхлипнув, перевела на них глаза и тихонько заскулила. Непонятная тревога заставила мальчишек кинуться к матери, и та, как Зинаида несколько минут назад, обхватила их руками и прижала к себе.

– Нету больше папки нашего… – тихо, надрывно простонала она.

Трагедия произошла ранним утром. Тяжелый трактор не удержался на обрыве и резко опрокинулся на берег пруда, где работала бригада отца. Трех человека просто раздавило огромной махиной.

Это уже были неприятные воспоминания, которые Сергей всегда пытался заглушить, изгнать. Но память упорно возвращала его к этим событиям, вводя в напряжённо-нервное состояние, туманя разум, не давая мысли оставаться холодной, четкой и ясной.

Через месяц после похорон отца они собрали вещи и переехали на окраину Краснодара, в родительский дом матери – там жила её сестра Зоя, она и настояла на переезде. Зоя работала в привокзальном буфете, и как раз в это время её напарница ушла на пенсию. С чужим человеком мамина сестра работать не хотела и решила воспользоваться ситуацией, чтобы сделать из буфета семейное предприятие – в условиях тотального продуктового дефицита это было золотой жилой.

За свою недолгую жизнь Сергей с братом всего пару раз выезжали за пределы села с отцом, когда тот сопровождал машины с живой рыбой – и каждой поездке предшествовали долгие уговоры. Сейчас же мальчишкам казалось, что они попали в другой мир, в другую жизнь – совсем непохожую на их прежнюю. Конечно, и своих друзей, и жутко надоевшую, но сейчас кажущуюся такой родной школу было жалко до слёз, но… Неделя – и круговорот новых впечатлений вытеснил всё прежнее из памяти. Даже мама, вынужденная налаживать быт на новом месте, окунуться в новые заботы, немного позабыла о постигшем её горе. Конечно, если говорить о быте, то особо налаживать было нечего. После смерти родителей – они умерли пару лет назад с разницей в полгода – Зоя практически полностью перестроила дом. У неё тогда появился молодой ухажёр, и женщина всерьёз рассчитывала создать семью, но не сложилось: парень оказался банальным альфонсом, да ещё страдал игроманией. Он почти целый год тянул из неё деньги и успешно просаживал их на местном катране. Всё закончилось грандиозными разборками. Парень проиграл крупную сумму, влез в долги, и в один прекрасный день из дома бесследно исчезли все ценные вещи, тёткины украшения и отложенные в заначку деньги. Но Зоя умела постоять за себя, да и местные менты были ей не чужие. Когда ухажер понял, что его могут надолго закрыть, то вернул украденное и дал дёру. В итоге большой дом так и остался стоять полупустым.

Работая на «хлебном» месте, Зоя не страдала от отсутствия финансов и связей. За пару дней они с мамой приобрели новую мебель, новую одежду для ребят, портфели и прочие нужные и ненужные, с точки зрения пацанов, вещи. Всё было в новинку, необычно и безумно приятно. Через неделю мама вышла на работу в буфет, ребята отправились в школу и жизнь покатилась своим чередом.

Чудесная и беззаботная пора, наполненная волшебством и искренней радостью, смелыми мечтами, верой в сказку, в победу добра. Пора, когда все еще впереди… Счастье и беспечность, полет фантазий и ветреность. Братьям всё давалось слишком легко: учёба, спорт, уважение сверстников. Они во всём были первыми, пока Володя не сломал колено. Лыжники со всего города давно облюбовали склон глубокого и бесконечно длинного оврага. Там, в компании таких же бесшабашных друзей, братья проводили и зимние вечера, и выходные. До изнеможения, до полной потери сил скатывались они раз за разом вниз, сигая с небольшого трамплина. Свист ветра в ушах и радостные, восторженные крики друзей, если полёт удавался особенно длинным. Конечно, падали, конечно, больно бились о накатанный до блеска снежный склон, но разве какая-то боль сравнится с диким восторгом друзей, когда ты дальше, выше, быстрее! Брату не повезло. Результат: две операции, полгода в гипсе и почти негнущийся сустав. Сергею казалось, что Володя словно застыл, скованный своим несчастьем – замкнулся, стал мрачным, нелюдимым. Они всегда были вместе, и хотя Сергей по-прежнему мог позволить себе всё, что доступно молодому здоровому парню, он не хотел бросать брата и стал подстраивать свою жизнь сообразно его возможностям: были забыты занятия спортом, лыжи, коньки и велосипед, забыты многие друзья. Временами ему казалось, что его собственное колено тоже потеряло подвижность. Однако молодость берёт своё, со многим справляется. Молодость – она такая, всё перемелет. Время не стоит на месте. Здоров ты, болен, счастлив или не очень. Просто нужно подождать, придёт время.

Так и случилось. Вскоре они стали воспринимать своё положение как досадную неизбежность. Когда новый тёткин ухажёр дядя Слава, отставной подполковник и начальник местного ДОСААФ, привёл их в стрелковую секцию – это оказалось вполне доступным для Володи занятием, а уж Сергей… Он и представить не мог, что его так зацепит оружие, так понравится стрелять. Ощущать щекой прохладную гладкую поверхность приклада, замирать, прислушиваясь к биению сердца, плавно спускать курок в паузе между ударами, чувствовать, как вылетает пуля. Именно чувствовать! Иногда он даже толком не целился, просто наводил оружие на мишень и точно попадал в цель. Володя относился к походам в секцию как к приятному времяпрепровождению, более сосредоточившись на учёбе, а Сергей же окунулся в новое занятие с головой. Нет, он не забросил учёбу, не желая склочных разборок с мамой, но только ради того, чтобы не задавали лишних вопросов и не мешали посещать стрелковую секцию. В последнем классе школы произошёл срыв, Сергей слетел с катушек: стал гораздо хуже учиться, изредка прогуливал школу и игнорировал предметы, которые не нравились – те, что нужно было зубрить до посинения. Однако аттестата и полученных знаний хватило, чтобы оба брата поступили на юридический в соседнем городе.

Знаний Сергею хватило, терпения – нет. Хоть стреляйте, но он был твёрдо убежден, что вуз – не то, за что надо класть жизнь. Корпеть над учебниками – ещё чего?! Никаких логических объяснений своему поведению он дать не мог. Хотелось движения, адреналина, разогнать кровь по венам, и он решил бросить учёбу. Вова пытался уговорить брата не рубить с плеча, но не сумел. В итоге обучение Сергея в институте закончилось через два месяца. Он написал заявление, уехал домой и через неделю ушёл в армию по спецнабору. От предложенной дядей Славой помощи с отсрочкой он наотрез отказался, но не стал перечить, чтобы тот договорился о его службе в Ленинграде, на полигоне, где испытывали стрелковое оружие.

Воинская часть, куда прибыл служить новобранец, располагалась в заповедном лесном массиве и считалась элитной, хотя все атрибуты Советской армии, включая дедовщину, в подразделении присутствовали. Здесь Сергею движения хватало, но не того, о каком мечталось – одна тупая муштра и тяжёлая монотонная работа изо дня в день. Всё изменилось, когда он в первый раз попал на испытательный полигон. Разнообразие стрелкового оружия, которое там отстреливали, привело парня в дикий восторг. Само собой, никто не собирался допускать к испытаниям солдат роты обслуживания, в их задачу входило таскать тяжёлые ящики с боеприпасами и собирать отстрелянные гильзы, но само присутствие в таком интересном месте уже воодушевляло Сергея.

Через несколько месяцев, освоившись в армейской среде, он набрался наглости и попросил у своего взводного разрешения пострелять из нового автомата. Старлей дар речи потерял от такой наглости, но стоявший рядом с ними молодой капитан в форме сотрудника госбезопасности насмешливо скривился и молча протянул Велихову оружие. Одиночными, затем короткими очередями, он начал неспешно класть на землю мишень за мишенью. Капитан молча наблюдал, одобрительно хмыкая при каждом выстреле и когда Сергей закончил стрельбу, одобрительно хлопнул его по плечу.

– Где так насобачился, боец? Охотник?

– Спортсмен, – коротко бросил Сергей.

С того самого дня, как только офицер появлялся в части, Велихов сопровождал его на стрельбы, и не только. Капитан вёл себя с ним как с равным. Такое отношение старшего и по возрасту, и по званию льстило девятнадцатилетнему парню, выросшему без отца. Вскоре он и думать ни о чём не мог, кроме карьеры военного. Через полгода Сергей стал кандидатом в члены партии, затем получил направление в высшую школу КГБ – и жизнь покатилась в заданном направлении. После окончания «вышки» его вызвали для собеседования, где, в частности, был задан вопрос: готов ли он пожертвовать жизнью ради выполнения задания Родины? Тогда он был готов – не просто готов, а прямо рвался принести себя в жертву. Его зачислили в спецгруппу. Ежедневные тяжелые, утомительные тренировки в тренажерном зале, рукопашный бой, стрельба из пистолетов, снайперских винтовок советских и иностранных образцов, тактическая подготовка, изучение языков… Но самое тяжкое – никаких контактов с родственниками, никаких отпусков. В последний раз Сергей видел родных на похоронах матери в девяносто первом, сразу после выпуска из высшей школы КГБ.

Он приучил себя не думать об этом, да и некогда было, старался быть и был лучшим, всегда и во всем. Через год он уже жил в Европе – просто жил. Два года на адаптацию, никаких контактов, никаких заданий. Казалось, про него просто забыли, но нет – свое первое задание он выполнял в группе таких же, как он, спецов, и всё прошло гладко. Потом были задания для одиночки. Его ценили, он чувствовал, что нужен стране, что делает большое, важное дело. А в итоге что? Герой невидимого фронта на обочине, списан в утиль, блин. Всё для родины, а родина ему… в общем, понятно… Так-то!

Его ум блуждал, как во время скучной беседы и, хотя он гнал от себя мысли о дочери, мозг извернулся и в голове всплыл образ Даши. Вместе с ним возникло навязчивое, паническое ощущение необходимости что-то срочно предпринять. Но что-то предпринимать в таком состоянии – это как гасить пожар, подливая горючее в пламя, как сдирать засохшие струпья с раны, чтобы быстрее зажила. Поэтому все последние часы он старательно пытался абстрагироваться от всего, что мешало адекватно воспринимать происходящее. Сейчас нужно просто замереть, выждать время и без лишних эмоций, трезво и безучастно оценить ситуацию. Однако им настойчиво овладевало остервенение, как при первом известии о гибели Даши и сообщении брата о похоронах в закрытом гробу тела, искорёженного до полной неузнаваемости. Остервенение извивающимся червяком вползало в мозг, как и месяц назад, пытаясь превратить его в мясника – с жаждой убийства в глазах и ненавистью в сердце. Мысль о мести разъедает человека изнутри, убивает не предмет её возникновения, а душу, внутренний мир её нынешнего хозяина, делает его безумным. Он уже не способен провести черту между добром и злом, теряет духовное и сердечное тепло, внутри остается только вакуум. Именно так он и впал в неконтролируемую ярость, допустил ошибку, которая привела его в руки врагов. Сергей крепко сжал зубы, резко выдохнул и сфокусировался на мысли о том, что его дочь жива, а с остальным он разберётся.

Лежа на спине, он вытянул руки вдоль тела ладонями вверх, сомкнул веки и максимально расслабил все мышцы. Через минуту дыхание стало ровным, замедленным, и он погрузился в глубокий сон.

***

Откинувшись на спинку заднего сиденья автомобиля, который уносил их прочь от служебной дачи обратно в столицу, Ракитин напряжённо размышлял. Сидящий рядом оперативник покосился на начальника и осторожно бросил, как бы ни к кому не обращаясь:

– Интересно, что это он всё время повторял?

Ракитин мгновенно открыл глаза, прищурился и вкрадчиво уточнил:

– Кто? Задержанный?

– Ну да, – кивнул оперативник. – Несколько раз, как заведённый. Язык какой-то странный.

Полковник презрительно скривил рот и с хрустом склонил голову на бок.

– Это молитва, – пояснил он.

– Че-е-его? – вытаращился опер.

– Молитва по усопшим, на латыни! Традиция у него такая! – раздражённо рявкнул Ракитин. Затем, через паузу, добавил презрительно, сквозь зубы: – Пижон!

– А что… – открыл было рот оперативник, собираясь продолжить беседу, но полковник злобно зыркнул на него исподлобья, и тот мгновенно умолк.

Ракитин вновь закрыл глаза, стараясь подавить зародившееся где-то внутри и рвущееся наружу тревожное чувство. Как только он открывал глаза, на него накатывала нервная дрожь злости. Хотелось врезать от души сидящему рядом, услышать треск ломающихся костей, глухой вскрик. Сделать больно, чтобы кто-нибудь разделил с ним неконтролируемое раздражение, страх возможной неудачи.

Захват состоялся, однако не всё прошло так, как планировал Ракитин. По его представлению, Велихов должен был появиться у брата, или начать следить за виновником смерти дочери, чтобы похитить его для мести. Но того, что этот человек хладнокровно, без лишних разговоров расстреляет Самойлова, притом показательно, на глазах у толпы свидетелей, он не мог предположить и в страшном сне. Теперь выплыла проблема: как скрыть его от полиции? Конечно, подобными вещами им заниматься не в новинку. Скорее всего, придётся подсунуть полицейским какой-нибудь обгоревший труп и выдать его за Велихова: мол, ликвидирован при попытке к бегству, сгорел в машине. Это прокатит, но как же не хотелось делать лишние телодвижения, которые всегда оставляют след.

Вскоре справа потянулись дома спального района московской окраины и, когда вдалеке мелькнула красная буква «М», Ракитин, ткнув пальцем в плечо водителя, приказал остановиться.

– Свободны, – бросил он пассажирам. – Дальше на метро.