– Ну-у, – протянул Гриша, вновь беря в руки наконечник, – тогда все очень даже здорово сходиться. Зонт застрял, тот его принялся пытаться извлечь, сходить уже совсем скоро, занервничал, от того принялся дергать сильнее, чем и спровоцировал затык. А уж кто там у него на ногах повис – поди разбери! Бред же ж! А вообще, дружище, сложно все, конечно. Весьма, знаешь ли. Другое дело у меня! Прыг! И готово! Красота!
– А вот перестанут они прыгать вовсе и что ты тогда делать станешь, м? Рыгать до беспамятства у желтой линии на перроне? А ты курсе, что Старуха всякий раз блевотину твою аккурат начисто вытирает, а? Прямо-таки перед запуском. Как тебе такое?
– Ка-а-ак, вытирает, – жалко протянул Гриша, переменившись в лице и как-то даже почернев немного. – Но я ведь…
– Но ты ведь да, знаю. Старался, – изображая иронию, произнес Валя, успокаивающе положа тяжелую руку на плечо товарища. – Никто не поскользнулся еще. Вообще ни разу. И вообще. Что за чушь?! Хотя… Дело случая, в принципе.
Злосчастная улика вновь перекочевала в руки истинного владельца. Валя принялся подкидывать ее, словно пытаясь взвесить. Увесистая штуковина, – подумал слесарь и, как-то странно и совсем не обычно для себя прищурившись, уставился на затылок товарища. Затылок сморщился, словно бы почуяв неладное и обернулся лицом.
– А вообще знаешь, ты прав, – произнесло лицо с задумчивым видом. – Вот перестанут они сигать – с чем я тогда останусь? Весь же смысл у меня вот в этом! – И Гриша потряс рукой с зажатым в ней телефоном.
Валька понял, что не в телефоне дело, а в его камере. И ухмыльнулся.
– Чего ты опять ухмыляешься надо мной? – чуть не плача, с обидой в голосе, произнес машинист и, по привычке как бы, утирая рукавом нос.
– А то. Опять ты вот, то на случай полагаешься, а теперь вот еще и это, – Валя с отвращением кивнул на зажатый в кулачке плоский предмет серебристого цвета. – А сломается он, что делать станешь, м? На работу не выйдешь? В депрессию впадешь, пить снова станешь и пошло-поехало – жизнь под откос… Ерунда это все, ясно тебе? Ты, вот что, дружище, завязывай давай и думай лучше, как тебе их, а не они тебя.
Грише не нужно было объяснять дважды. Он все понимал сперва – прекрасно совершенно. Требовалось, разве что, иной раз, подобным вот образом, поправлять его вектор в нужном направлении. Пожалуй, он принадлежал к тому типу большинства особей, которые, задавшись целью и встав на этот путь – быстро слишком привыкали и обживались в этом потоке энтузиазма, от чего теряли из виду впереди горящую цель. Вроде бы и живешь с прежним запалом и задорством, а зачем оно все и ради – уже и не помнишь. Вот таким нужно было всякий раз напоминать зачем именно они здесь живут. Или не здесь. Какая разница…
– Хорошо, – с серьезным уже видом, заявил машинист, весь подобравшись и потуже затянув форменный галстук синего цвета. – Я что-нибудь придумаю.
– Что конкретно? – спросил Валя с нажимом и опять он так прищурился странно.
– Да чего ты опять вот начинаешь? – едва-заметно дрогнув голосом, ответил Гриша, не выдерживая напора этих двух щелок и всем телом подавшись назад. Чтобы не потерять равновесия окончательно, ему пришлось ухватиться рукой за парту.
– Я начинаю?! – уже свирепея, заорал Валька и от души замахнулся на товарища рукой с зажатым в кулаке тяжелым наконечником.
Гриша инстинктивно съежился весь, присел, закрыв голову всеми руками. А Валентин, так и застыл в этой страшной позе и с не менее страшным лицом. Завидев перед собой трясущегося товарища, пелена спала с глаз и шум, что нарастающим гулом возникший в голове, в один миг прекратился.
Валька вновь ухмыльнулся и отложил наконечник в сторону, как-то странно взглянув на него при этом, словно бы решим разобраться с ним после, наедине.
– Неправильные у тебя инстинкты, товарищ машинист, – улыбаясь, произнес Валя, хлопая напарника по плечу. – Выходи давай. Все уже позади.
– От чего же неправильные? – как ни в чем небывало, ответил Гриша, выпрямляясь и расправляя на себе форму.
– Спасительные они какие-то. И жалкие от того, – Валя говорил и, между делом, запаривал очередную порцию чая. Себе он решил заварить ромашкового.
– А что же мне делать нужно было? Кидаться на тебя чтоли? – как бы с вызовом и обидой в тоже время, произнес Гриша, заглядывая за плечо друга. Его мало интересовала мораль сейчас. Важнее было то, какого чаю он сейчас наконец-то изопьет.
– Именно! Пресечь, так сказать, распутство смутьяна! Ты что же, не заметил, что смута на меня нашла и порыв? Сконфузился весь, мол, делайте со мной, что хотите… Так не пойдет, дружище… Не-а. Это ты, получается, подставил бы меня. – Валя замолчал. Сейчас был важный момент не перекипятить воду в чайнике. Гриша же подумал, что это ему дают возможность выговориться.
– Вот те на! Опять все машинисты виноваты! – в сердцах выпалил тот, – это же мы гоним сквозняк из тоннеля. Хорошо. Твоя правда. Но не соглашусь, пока ты мне не растолкуешь по сути.
– А суть в том, – Валя повернулся с двумя чашками ромашкового чая и подошел к столу, – что ты, податливостью своею, меня чуть было под грех не подвел. А если бы инстинкты твои в другую сторону работали – не на спасительный лад, а на оборонительно-боевой хотя бы, то обошлось бы все. Глядишь, оплеуха с горяча – меня и привела бы в ощущения. Я бы тебе даже руку пожал за это.
Гриша закатил глаза к верху, видимо, переваривая услышанное и, так ничего и не ответив, потянулся за чаем.
– Главное, – произнес довольно Гриша, – это чай.
Валька обреченно вздохнул, закрывая своим плечом кружки чая от тянущихся к ним загребущих рук машиниста. Но движение это вышло неловким (развернуться было негде), и Валя бросил эту затею. Хотя, чаю планировалось выпить минимум пару чашек.
– Главное – чай, – едва-слышно недовольно пробубнил Валентин, провожая взглядом улетающий, в известном направлении, бокал.
Громко отхлебнув и, после чего, смачно причмокнув, машинист заявил:
– Мне тут сон приснился.
И все же странная эта штуковина, – размышлял Валентин, буравя задумчивым прищуром ярко-желтый металлический набалдашник. – Словно бы роковая вещица выходит. Ну, точно! Прям кино сюжетное! Роковая и есть… Этот, хирургия-ампутация который – помер в лестничном валу. Я – чуть было машиниста этого треклятого не порешил… Хотя, давно уже надобно было бы…
Валька, прищурившись, уставился на машиниста, чьи по щенячьи довольные глаза созерцали все вокруг, иной раз остановившись на собеседнике и, как бы, продолжая неслышимый никем монолог.
«Вот идиот. Опять думает, что мне что-то рассказывает. Забывает человек рот раскрывать, ну что ж теперь, – подумал Валя, а вслух произнес:
– … – Валя выразительно уставился на того и принялся активно жестикулировать, встал со стула даже, для убедительности. Он делал все, будто бы рассказывает что-то вопиющее, не влезающее ни в какие рамки. Все, кроме раскрывания рта. Глаза он тоже выпучил и пилил ими собеседника. Тот, в свою очередь, притих, ну, можно было бы подумать, что он замолчал, если бы говорил до этого. Уставился на Валю с полнейшим недоумение в глазах. – Критин! – этим и закончил Валя свой молчаливый, вроде как, диспут и, для убедительности решивши, постучать указательным пальцем по голове машиниста. Этот крайний жест должен был развеять все сомнения и поставить жирнющую точку абсолютно во всем. Но, как говориться – начинается все именно с точек.
– Валь, ты бы это, проветрился чтоли сходил, – раздался знакомый голос за спиной Вали.
Валька вздрогнул, притих замерев. Вздернутую, для финального жеста, вверх руку – жгло холодом. В ней опять оказался тот злосчастный наконечник. Испуганно выбросив его в сторону и отшатнувшись, Валька с неизменным испугом в глазах, уставился на машиниста. Тот был спокоен, как тот разведчик весной и попивал свой чаёк.
Невозмутимость товарища подействовала на Валю, как вылитое на голову ведро холодной воды.
– Ты знаешь, это дичь какая-то, – Произнес слесарь, вытаращившись на тот угол, в котором поблескивал злосчастный металл, – а я не люблю дичь.
– Да уж, точно. Тут с тобой не поспоришь, – вздохнув, согласился Гриша, вновь усаживаясь на свое прежнее место. – Ладно, убедил! Погнали. Проветримся.
Гриша поставил кружку с недопитым чаем на столешницу и встал, подойдя к зеркалу, принялся поправлять на себе галстук. Валя решил последовать его примеру.
– Нам бы тоже нужно галстуки выдавать, – проговорил Валя, укладывая расческой назад редкие волосы и помогая себе рукой.
– Кому это – нам? Вот на?м выдают, положено. Кого ты первым видишь из туннеля? Правильно – машиниста. Машинист – это гордость метро. А метро – гордость машиниста. Потому то у нас такое все метро красивое и машинисты тоже должны быть опрятными. А тебе зачем? Тебя все-равно никто не видит кроме меня.
«Аналогичный случай, – прокомментировал Валя, но вслух, конечно же, ничего не сказал».
Оба вышли в просторное и светлое помещение станции и сразу как-то даже легче задышалось. Христофор стоял на положенной ему позиции, погруженный в темноту. Даже привычных щелчков металла не было слышно. Гриша достал из кармана брелок, нажал на нем кнопку, и Христофор ожил: свет параболой заморгал по всем вагонам, внутри зашипели механизмы и состав весь как-то подобрался будто бы, загудели генераторы тока.
– Просто песня, – улыбаясь произнес Гриша, окидывая взглядом состав целиком.
– Да нет. Не просто, пожалуй.
– Ой, да ну брось ты это, дружище! Плюсы-минусы! Фрикадельки и тефтели! Ерунда все это! Айда кататься и кошмарить горожан! – Гриша, в миг переменившись, очутился в кабине головы поезда. Он сдул пыль с шлема и, улыбаясь, протянул его напарнику, что стоял снаружи.
Валя молча принял шлем, нацепил его, застегнув на все застежки и уставился в свое отражение закрывающейся двери кабины машиниста. Поезд медленно тронулся и пополз в бездну туннеля.
– И вот так всякий раз, – грустно вздохнув, произнес Валя, оглянувшись. – Всякий раз кажется, что кто-то наблюдает исподтишка будто бы… Хм… А на самом деле, это просто очередная туннельная паранойя. Побочка одиночества. Интересно, а какова побочка у противоположности? Впрочем, глупости это все.
Валя махнул как бы на все рукой и зашагал прочь. В спину ему повеяло туннельным сквозняком. Поначалу было Валентин не придал этому особого значения. Одна лишь трирука, почуяв неладное, затрепыхалась где-то там в недрах куртки, но виду так и не подала.
По спине пробежал табун мурашек. Стадо, на короткое мгновение остановилось на одном сомнительном, как бы пытаясь определиться в выборе дальнейшего направления и разбежалось во все стороны.
