Начальник милиции 1
– Выполняй, – строго приказал белобрысый. – Как за санаторными путевками или дни дополнительные к отпуску прибавить – ты первый в профком бежишь. Забыл, что эти привилегии заслужить надо.
– Иначе бы меня здесь не было, – еле слышно пробурчал парень и побрел искать мою одежду.
Я вспомнил, что таким вот добровольцам-общественникам в Союзе полагались различные льготы. Кроме уже упомянутых отгулов к отпуску и лучших путевок, еще и премию могли на предприятии, от которого дружинник «рекрутирован», подкинуть (ну или не лишить, это как посмотреть). Вот только вступление в ряды гражданского патруля не всегда было добровольным, частенько – скорее принудительным. Придет, к примеру, разнарядка на организацию – вынь да положь столько-то человеко-часов. А если коллектив, к примеру, женский, то и девчонкам приходилось отдуваться. Нет, хулиганов они, конечно, не ловили и за бандитами не бегали. Надевали красные повязки и стояли в каком-нибудь магазине, где народу побольше и затеряться можно. Частенько такое случалось. Но в большинстве своем все же дружинники из идейных были. Сознательно шли на борьбу с праздно шатающимися алкашами и подворотным хулиганьём, хотели порядок наладить. Даже ксивы у них с красными корочками имелись, почти как у настоящих ментов.
Ну, идейные они или нет, а план мой сработал. Онищенко сейчас искал мою одёжку, сам-то бы я ни за что ее не нашел. Это же надо бегать и спрашивать у отдыхающих – не хочу выглядеть дураком. А так народная дружина за меня поработает. Им не стрёмно спросить, тем более, версия вполне рабочая – мол, подскажите, товарищи, где хулиган свой гардероб оставил. Не говорит, зараза, ерепенится, а нам его одетым в каталажку упечь необходимо, чтобы плавками своими покой советских граждан не нарушал и не тревожил.
– Скажи, товарищ, – к парню я обратился почему-то как в плохом американском фильме с эпизодом про Советский Союз, – а какой сейчас год?
Дохлый номер – тот подумал, конечно, что я над ним издеваюсь, и лишь поморщился в ответ. А я прикинул, что, скорее всего, 78-й. Ну да, и газета на стенде подтверждает, и по радио сказали, что милиции в прошлом 77-м году шестьдесят стукнуло. А она с семнадцатого года.
– Нашел! – вернулся к нам второй дружинник, волоча шмотки, надеюсь, что хотя бы мои. – Люди сказали, что его вещички, – кивнул на меня «некоммуникабельный».
– Одеваемся, гражданин! – приказал белобрысый, повеселев и потирая руки.
Одеться я не прочь. Неуверенно себя чувствую в плавках с якорьком. Накинул нехитрый гардеробчик: брюки из «дедушкиного» сукна, рубашку с коротким рукавом цвета топленого молока (скучная всё-таки оказалась, как деревенская занавеска), черные носки и потертые ботинки из коричневой кожи.
Критически окинул себя взглядом. Лучше, конечно, чем арестантская роба, но совсем не стиляга. Скорее, работяга. Кто же я? Посмотрел на свои ладони, пальцы – гладенькие, трудовых мозолей не видать. Папиллярные узорчики один к одному – мечта криминалиста-дактилоскописта. Пальчики, как у пианиста или хирурга какого-нибудь. Бли-ин!.. Неужто и правда студент?
Зашнуровав последний ботинок, приготовился рвануть прочь от бравых правоохранителей. План простой – нырну в толпу, дальше прыжками по пляжу, потом выскочу на набережную. Снова в толпу, снова бежать и… а дальше куда? Куда путь держать?
Я же где-то живу-ночую. Нутром чую, что у меня есть кровать, шкаф и, наверняка, холодильник. Только где все это? Куда бежать-то? Как мне узнать? И снова осенило. А не буду я сбегать. Пускай в отделение доставят. Там мою личность установят, уже мало-мальски буду в курсе своей нынешней биографии.
Выходит, что сдаться мне пока выгоднее. Ну и поворот в моей жизни.
Конечно, есть риск, что за хулиганку упекут на пятнадцать суток, но что такое полмесяца ареста по сравнению с годами, которые я провел за решеткой? А может, я и вовсе разрулю и все обойдется? В конце концов, Эрик не собирается собственной персоной ехать в отделение, а он главный свидетель моего якобы непотребного поведения. Значит, если что, отбрехаюсь. Решено, побег пока отменяется.
– Ну что, соколики? – я распрямился, закончив со шнурками. – Вызывайте «канарейку».
– Чего?
– Воронок где? В ментовку на чём попрем?
– Ишь какой, машину ему подавай, – дернул бровями белобрысый. – На автобусе, гражданин, поедем.
* * *Двухэтажное здание милиции почему-то напоминало деревянный барак довоенных времен. Брусовые стены скривились и осели под тяжестью прошлой эпохи и просились под удар «шар-бабы» – гигантской гири для сноса строений.
Шиферная крыша кишела воробьями, которые в волнах-дырках наделали гнезд. Краска на оконных рамах облупилась и пожухла, словно прошлогодняя листва. Не так я себе представлял казенное учреждение в процветающем СССР времен застоя. А вообще-то пофиг… у легавых и должна быть конура, а не хоромы.
На здании длиннющий фанерный щит, от руки намалёваны красной краской огромные буквы: «МИЛИЦИЯ». Наверное, художник был пьян, потому что некоторые буквы куда-то повело, как будто их так и тянуло прилечь.
Под вывеской – табличка поменьше, более аккуратная и внешне более официальная: «ГОВД Зарыбинского горисполкома».
Ха! Я в каком-то провинциальном городке. Почему именно сюда забросила шутница-судьба? Нет чтобы в столицу закинуть. Там возможностей больше и, конечно, сытнее. Во все времена так и было в Белокаменной. Да что говорить, даже когда Москвы и в помине не было, а на ее месте росли дремучие леса, говорят, что у грибников, которые бродили там, возникали странные ощущения, что они лучше остальных грибников.
Поднялись с дружинниками по дощатому крыльцу. Белобрысый потянул дверь на ржавой пружине. Прокуренное здание внутри оказалось ничуть не лучше. Продавленный скрипучий пол зашит затертым неубиваемым советским линолеумом, разрисованным в желтый ромбик. Местами линолеум все же «убился» – порвался там, где доски чуть провалились и был перепад, порой даже видно было щели в полу.
Оштукатуренные стены выкрашены в мрачно-синий цвет. Практично и сердито. Разводы, темные пятна и прочие паутины на таком фоне не так заметны. Казалось, что ремонта здесь не было со времен Дзержинского.
При входе мы упёрлись в помещение дежурной части, больше напоминавшей локацию современного зоопарка – за широким «аквариумным» стеклом жила своей жизнью дежурная смена: дежурный и помощник.
Над стеклом во всю ширь красовался огромный лозунг: «Главная обязанность милиции – верно служить народу». И сбоку мелким шрифтом указан источник сего изречения: «1969, Постановление ЦК КПСС».
– О! Морозов! – уставился на меня из-за стекла тучный, напоминавший гиппопотама в форме, дежурный.
Я опешил и не нашелся, что ответить. В голове промелькнуло тыща мыслей. Самая основная из них вопила: откуда мент знает мою фамилию из той, прошлой жизни? Морозов! Я снова спешно оглядел себя, ожидая увидеть свое старое тело с пробегом в почти шестьдесят годков, но с облегчением выдохнул. Нет… Все в порядке, я по-прежнему молод и глуп. Но он же сказал: МОРОЗОВ… Я ведь ясно слышал.
Версия пришла неожиданно… А что если в этой жизни, реальности, времени (не знаю пока, как обозвать точнее этот мир) я тоже ношу фамилию Морозов? А что, даже повезло! Не надо будет привыкать к новой. Хотя, скорее всего, дело совсем не в везении. Притянул меня тезка, душу мою… Игры вселенной? Происки богов? Демонов? Да пофиг, теперь я знаю, что я Морозов. И, судя по всему, личность в городе небезызвестная. Если мент меня опознал, значит, меня уже частенько сюда доставляли. Эх… Неужели и в этой жизни я уголовник? Снова мне при виде погон поворачиваться мордой в стену? Ну нет… пока молодой, можно и с чистого листа начать.
Пока я размышлял, мои конвоиры вступили в разговор с дежуркой.
– На пляже гражданина задержали, – доложились они, повернувшись бочком к стеклу, чтобы засветить красные повязки. – Хулиганил. Участковый здесь?
– На выезде, – ответил «гиппопотам».
– Куда же нам задержанного?
– Здесь оставьте, начальнику его уведу, это же Морозов.
Дружинники тоже прониклись моим авторитетом, ведь старлей из аквариума знал меня в лицо, а значит, рыбку они поймали крупную.
– Мы от КООД Мясокомбината, – напомнил белобрысый свой комсомольский оперативный отряд. – Если что, это мы его задержали. Запишите там… в журнале доставленных.
– Идите уже… на маршрут, – вздохнул толстяк. – За Морозова грамот не выписываем.
Дружинники хотели еще поспорить, но старлей, с лицом спокойным, усталым и широким, как у Будды, кивнул мне:
– Пошли, Сашка, к начальству.
Етишкины пассатижи! Имя тоже моё у реципиента оказалось! Голову даю на отсечение, что и отчество совпадёт. Нет, это точно не случайность, а карма таки какая-то… Аж перекреститься захотелось, но я не верующий, да и в СССР не принято молиться на людях. Это всё надо не забывать. А к начальнику я схожу. Все же я еще не понял, где мое место жительства и каков род занятий. Вор-карманник? Мелкий уголовник? Или бездельник, хулиган? Нет, на хулигана не похож – я уже себя немного запомнил. Больно внешность ухоженная и невзгодами дворов не порченая. А теперь ещё и лицо было видно, хотя бы частично, в отражении стекла дежурной части. Парень как парень. В меру лопоух, на вид по-советски простоват, роста среднего, телосложения не богатырского. Не красавец, но и не урод далеко. Короче, настоящий умытый и причёсанный советский парень, каких в документалках старых показывают.
Дежурный подтянул под животом сползающие форменные брюки цвета мокрой мыши и потопал на второй этаж. Деревянные ступени лестницы натужно заскрипели, казалось, вот-вот развалятся под его тушей. Я с опаской последовал за ним – не хотелось провалиться. И почему в этом Зарыбинске нормальную ментовку нельзя построить? Но тут же я вспомнил, что проблема с площадями в Союзе всегда была. По крайней мере, в провинции точно, а в Москвах – не знаем.
– Морозов? – глазел на меня сверху дежурный, он уже взобрался на второй этаж. – Ну ты чего застыл?
– Иду, – насмелившись, я проскочил аварийные ступеньки в три прыжка.
Взлетел на второй этаж. Легко и бодро, аж сам удивился. А потенциал у моего тела определенно есть. Если физической нагрузкой его озадачить, то вполне себе мужиком можно стать, не все так плохо, как казалось. Самое главное, нет никаких эксцессов и болей в аппарате моем опорно-двигательном. В прошлой жизни он все меньше становился двигательным и все больше – опорным.
– Разрешите? – постучался в дверь дежурный.
Дверь непростая – по-начальственному пухлая, среди всех других выделяющаяся, обита потрескавшимся черным дерматином, а наверху табличка: «начальник майор милиции П.П. Кулебякин».
– Да! – отозвалась голосом с хрипотцой приоткрытая щель за дверью.
Дежурный на удивление ловко протиснулся внутрь, открыв дверь ровно на столько, сколько требовалось для ширины его тушки. Тренированный, гад, к начальству хаживать.
Я проскочил за ним тоже без сложностей, мне и вдвое меньше пространства хватило бы.
– Чего хотел? – оторвал взгляд от расстеленного на столе «Советского спорта» майор лет преклонных, но по некоторым косвенным признаками – вполне себе еще мужик. И по бабам ходок и выпить мастак. Таких престарелых котов, сразу видно. Взгляд живой и с хитринкой. Блеклые усы ровно подстрижены, как на выставку. Лысина тщательно зализана остатками выцветших волос. Чувствуется запашок парфюма советского пошиба: аромат сена и дубового мха.
Никак «Сашей» пшыкается? Популярный одеколончик, одобряю. Был раньше у меня такой. Только никогда не мог понять, почему на этикетке и на коробочке морда утонченного французика (ну или другого евроГейца, их сейчас вообще не разобрать, ни по нациям, ни по гендеру). Я вот считаю, что на наши одеколоны надо ставить наши русские морды. Которые знают, как карбюратор перебрать, как траву покосить и, если что, могут запросто коктейль из этого самого одеколона забабахать. Например, советский коктейль «Александр III». Как щас помню, делается он просто: «Тройной» плюс «Саша» и без закуски.
– Петр Петрович, – вдруг чуточку вспотел дежурный. – Тут это самое… Морозова дружинники задержали.
От его былой бегемотской вальяжности не осталось и следа. Очевидно, начальник держал личный состав в строгости, как помещик крепостных, только сёк словом и крепким матом, а не розгами. Старлей напоминал сейчас испуганного школьника, который словно готовился услышать страшную фразу: «Так, а теперь убираем учебники и достаëм двойные листочки…».
– Морозов, ты чего натворил, дурья башка? – усталым взглядом уже в меня уперся майор.
– Ничего такого, гражданин начальник. На пляже загорал, подошли двое и…
– Ой, Морозов, ядрёна сивуха! – поморщился, будто от зубной боли, мент, – вечно у тебя причина какая-то. И какой я тебе «гражданин начальник»? Перегрелся? Иди уже с глаз долой, без тебя забот по самые гланды. Что встали?! Гребите отсюда, я сказал…
С одной стороны, я рад, что меня так легко отпустили, но с другой, я так и не понял, куда мне идти. Ну не спрашивать же у начальника ГОВД, тогда точно упекут в учреждение государственное, но немного другой направленности. В голове вдруг послышалась фраза голосом актрисы Крачковской: «…И тебя вылечат».
– Товарищ майор, а кто такой Эрик Робертович? – спросил я, и поймал себя на мысли, что майора назвать "товарищем" оказалось не сложно. Как говорится, новая жизнь, новая личина, нужно соответствовать образу советского парня.
– Ты чего, Морозов? – покрутил пальцем у виска майор и горько вздохнул, будто я его обидел чем-то.
Не стал я уточнять, чем. Пока майор не передумал, я поспешил на выход. Обогнал дежурного, вышел на крыльцо и задумчиво сунул руки в брюки. И тут в необъятных провалах, именуемых карманами, нащупал ключ.
Опа! Как я его раньше не нашел? Вытащил, оглядел. Ключик не золотой. Самый что ни на есть простой, но я почувствовал себя вдруг счастливым Буратино. Потому что на ключике на скрепке висела неказистая, но обнадеживающая бирка из отрезка рыжей покоробленной клеёнки. На ней выведено ровно и округло шариковой ручкой: «Общеж. № 1 ком. 13».
Глава 6
Итак, у меня есть ключ от комнаты в общаге, а значит – крыша над головой какая-никая имеется. Ура! Жаль, что не квартира, но это лучше, чем жить, например, с родителями, которых я в глаза здесь не видел, или с женой, которая и не знаю, как выглядит. А вдруг страшная и сварливая? Впрочем, почему-то я был уверен, что жены у меня нет. На безымянном пальце правой руки – ни следочка от обручалки. Да и возраст у меня, кажись, щенячий, рановато еще семьей обзаводиться. Хотя в СССР женились и выходили замуж относительно рано.
Один вопросик не давал покоя – почему меня менты знают. На ум пришло лишь одно объяснение – в этой новой жизни я частый посетитель ментовки. Может, и судимость имеется… Быть может, на отметки хожу. Или недавно отбывал суток десять-пятнадцать там у них в КПЗ. Лучше всё-таки последнее, конечно, это все-таки не судимость, а административка. В СССР арест до пятнадцати суток запросто можно было схлопотать, например, за мелкое хулиганство, за неповиновение менту или народному дружиннику (что мне буквально несколько минут назад чуть не вменили).
Короче, надо найти мою общагу и там выяснить, с кем живу, где работаю или учусь. Досьишко на себя подсобрать, в общем.
В том, что у меня была какая-то занятость, я не сомневался. Не принято было в эти времена не работать. Даже статья за тунеядство в УК РСФСР предусмотрена. Так что, если я не алкаш (а я точно не алкаш, слишком опрятен, это сразу видно), значит, хожу в рабочее время в какой-нибудь казенный дом, учреждение, институт или другую шарагу.
Жизнь приобретала новые краски – чувствовал я себя Колумбом, который скоро откроет не Америку (чтоб она провалилась к чертям собачьим), а самого себя. Интересное ощущение, будто заново родился, но сразу в возрасте дееспособном и осмысленном. Минуя детство, когда за тебя всё решают и тебя шпыняют. Если бы молодость знала, если бы старость могла… Вот как раз сейчас и могу, и знаю. Хотя насчет последнего не стоит слишком обольщаться. Все же я в другом времени.
Конечно, я жил в СССР и, вроде бы, знал, с чем его едят, но с тех пор прошли десятки лет. Для меня сейчас здесь одновременно все другое и все знакомое… Здесь свои порядки и привычки, которые я подзабыл, но, очутившись в прошлом, начал вспоминать. Для тех, кто не родился в СССР – этот другой мир может показаться абсурдным и непонятным. Им будет трудно понять, почему здесь откладывают все хорошее на потом и берегут вещи – могут годами ими не пользоваться. Здесь хлам не выбрасывают, а свозят на дачу, в гараж или забивают ими балкон, а одежду и вовсе донашивают дома, а когда она рвется и её невозможно носить, все равно хранят, чтобы когда-нибудь пустить на тряпки. Здесь принято собирать старые газеты и бежать к остановке за транспортом, махая руками. Здесь многое решают связи и нужные знакомства, а взятки можно давать натурой – то есть, продуктами. Здесь лучшие танки и самолеты в мире, но автомобили частенько не заводятся и чихать на всё хотели. Здесь верят всему, что сказали по телевизору, а власть критикуют лишь на кухне. Здесь не выбрасывают еду, а доедают все до крошки, даже если в тарелке откровенная бурда. Здесь стирают пакеты, а белье сушат на улице возле детской площадки. Здесь донашивают одежду за старшим братом, даже если ты – сестра. Половину всех болезней здесь лечат вьетнамским бальзамом-звездочкой, а другую половину – паром над только что сваренной в кожуре картошкой. Лучшим подарком здесь считается книга, их выставляют напоказ в шкафу-стенке со стеклянными дверцами, как украшение интерьера, их передаривают. Самые смешные анекдоты здесь начинаются с одной и той же фразы: «Армянское радио спрашивают…». Проблемы здесь принято решать сообща, а «ценные» советы раздавать даже малознакомым людям. Фильмы здесь принято пересказывать, а песни петь хором под застолье.
Это Великая Страна, понятная лишь тем, кто в ней живет, а на остальных мне, впрочем, плевать… Ведь, что русскому хорошо, то иноземцам – капут.
– Извините, – я остановил какого-то прохожего с портфелем и безобидной физией, как у сотрудника бухгалтерии. – Как мне найти общежитие номер один?
– Это мясокомбинатовское, что ли? – прохожий остановился, сдернул с носа очки и принялся тереть стекла о вязаную жилетку.
– Ну-у… да, – помедлив, кивнул я, вряд ли всё-таки в городе несколько общежитий с номером один.
– Так вам туда, два квартала, – махнул он очками, – потом налево, а там спросите. Тут недалеко, можно пешком дойти.
– Спасибо, – я поспешил туда, пока свеж в памяти указанный маршрут.
Минут через двадцать дотопал до нужного здания. Его, как оказалось, ни с чем не спутаешь. Огромное, как ледокол «Арктика», монументальное и в то же время безбалконное и простое. Панельное строение с плиточной мозаикой при входе – в виде факелов, советских звезд и красного флага.
Оглядел фасад. За окнами висят дощатые коробушки для продуктов (для “холодильных” авосек еще не сезон, жара). Здание стоит в таком себе обособленном закутке, в глубине дворов, далеко от проезжей части. Рядом школьный стадион с рукоходом, вкопанными колесами, турником и «суровой» советской беговой дорожкой – огромный железный цилиндр от асфальтного катка, закрепленный промеж двух столбов.
Отлично! Стадиончик совсем рядом. Я всего лишь несколько часов в новом теле, но оно категорически меня не устраивает. Ещё бы! Рыжему два раза вломил по морде, а он даже не упал и заяву на меня не накатал за телесные повреждения. Потому что их от меня так и не получил. Я критично оглядел свои кулаки.
Надо подкачаться. Надо, надо подкачаться… Вдруг запел в голове какой-то певец из моего времени. В здоровом теле, здоровый дух, бухни разок, и он потух! – возразил я ему.
Кстати, о выпивке… Ни пить, ни курить почему-то здесь не хотелось. Хотя по моим понятиям – оно, вроде, и пора бы. Видимо, некоторые рефлексы и физиологические особенности я унаследовал от своего реципиента. Что вполне логично. Спасибо тебе, Сашок, что ты такой зожник оказался. Ну или – ботан, что вернее. В любом случае, это мне повезло – попробуем жить без зависимостей. А то, что эта жизнь новая и неизведанная, я почувствовал прямо с порога общаги. Поднялся по щербатым ступенькам. Над входной дверью меня встретила незатейливая вывеска: «Общежитие № 1 Зарыбинского мясокомбината».
О как… я, получается, рабочий или служащий в местном предприятии пищепрома? Что ж… Это чуть лучше, чем студент. Наверное…
Открыл дверь, после солнечного дня полумрак внутри показался теменью, полной опасностей и приключений. Вот она, новая жизнь… Встречай дядю Сашу.
Но эта новая жизнь нестерпимо пахла жареной селедкой, хлоркой, мокрыми тряпками и дымом “Беломора”.
Небольшой и короткий коридорчик сразу упирался в каморку со стеклом и окошком, за которым восседала необъятная, как Царь-бомба, женщина. Из-за тройного подбородка, отсутствия шеи, талии и морщин (имелись лишь натянутые складки), трудно было хоть сколько-нибудь точно определить ее возраст. Может, тридцать, а может, и пятьдесят. Бигудюшные кудри на ее голове светились хной, будто свежей ржавчиной, а во взгляде заплывших и одновременно цепких, как паучьи лапки, глаз, угадывалась неприязнь ко всему мужскому полу. Вахтерша советского общежития – бог, начальник, надзиратель, палач и цербер в одном лице.
– Здрасьте! – я приблизился к окошку.
Чуть не отрапортовал по привычке – заключенный Морозов прибыл. Да-а, что-то тут нужно вспомнить, что-то – узнать, а что-то – забыть навсегда.
– Кошки-матрёшки! Морозов, – с пренебрежительным фырканьем выдала вахтерша, она меня точно узнала и явно не уважала, что-то мой предшественничек авторитета не держал, а может, она ко всем так относится? Не исключено. – Ты почему сортир не вымыл?
В мозгу сверкнула вспышка ярости, угасла до злости, и потухла до ворчливого недовольства. Надо понимать, что здесь не зона, и сортир драить, конечно, стрёмно, но не западло, а есть обязанность жильцов, но все одно не удержался и недовольно буркнул:
– С каких таких щей?
– С капустой и кислых! Скажи, Морозов, тебя что, Кощей зовут? – грудь вахтерши тяжело стукнулась о стол, тот, казалось, чуть прогнулся. – Нет? А что ты такой бессмертный? Ты по графику стоишь, бери в кладовке ведро, швабру – и вперед! И я не посмотрю, где ты и кем работаешь. Выселю! Запомни, в бане и в общаге все равны.
– А где я работаю? – я уставился на стеклянную перегородку, что отделяла меня от Царь-бомбы. Никаких табличек с данными вахтерши, естественно, не было. Как ее звать-то хоть?
– Кошки-матрёшки, Морозов, не беси меня. И без тебя тошно! У белых людей выходной, а Василина Егоровна, как раб на галере, тута привинчена. Иди уже санузел мыть.
Я глянул на стену общаги, где возле огнетушителя в громоздком коробе висела табличка из двп. Через трафарет на ней выедены буковки: «Ответственная за пожарную безопасность комендант общежития Суровая Василина Егоровна».
Тренди-бренди балалайка, за столом сидит хозяйка… Получается, сама коменда на вахте заседает? Наверное, на две ставки работает. И как комендант, и как вахтер.
Комната номер тринадцать находилась на первом этаже. От небольшого холла с вахтой уходило два коридора в разные стороны. Куда идти? Шагнул налево и угадал, потому что в спину никакие фразочки от Суровой не полетели. А она сто процентов провожала меня жгучим взглядом, таким людям до всего дело есть, особенно на своей территории.
Очутился я посреди длиннющего коридора, по бокам которого налеплены двери комнатушек. Вспомнилась песня Высоцкого:
Все жили вровень, скромно так –Система коридорная:На тридцатьвосемь комнаток –Всего одна уборнаяВ СССР подобный, так называемый, коридорный тип общаг был самый распространенный. Кухня, душ и прочие удобства по одному на этаж (то есть коридор).
Я не привередливый, так-то у нас в отряде сто рыл было, причем жили и храпели все в одной комнате, как в казарме. А тут отдельная комната, целых двенадцать квадратов! Не квартира, но жить можно.
Вот и нужная дверь с цифрой «13», нарисованной красной краской на синем фоне.
Дом… Милый дом… Ха! Посмотрим, кто в теремочке живет…
Достал ключ, хотел воткнуть его в скважину, как вдруг за дверью послышался слабый стон. Я замер. Стон повторился.
Японский рядовой! Я, конечно, подозревал, что в комнате не один живу, чай не барин и не парторг, но там внутри… баба? Голос-то женский.
Решительно вставил ключ в замочную скважину и повернул. «Личинка» замка не шевельнулась. Толку ноль – заперто изнутри. Заперлась соседка. Вынул ключик, сунул его в карман штанов и постучал.
Стон прекратился. Постучал сильнее. Если не откроет, еще и попинаю. За мной не заржавеет.
Но пинать не пришлось. С той стороны щелкнул шпингалет, и на пороге вырос полуголый китаец (ну или бурят, я пока не знал его) обернутый на поясе в простынь.