Ведич

Глава 1

НЕ БЕГИ ОТ МИРА

Пришёл я в Мир и огорчился: ложь, обман и подлость растут повсюду как сорняки.

Искал я Правду в Мире, долго и тщательно, и находил лишь робкие ростки Её, забитые сорняками. Но я не отчаялся, так как зов Возвышенного увлекал меня к поиску Истины и Красоты и давал надежду. Зов Возвышенного поддерживал меня и помогал найти дорогу во Тьме. И однажды пришли слова:

– Если не можешь отыскать Правду на Земле и открыть людям, найди её в самом себе!

И я ушел из Мира в Природу, которая дала мне животворящий огнь Познания, свет Понимания и терпение Восхождения.

Вошёл я в глубины Мироздания внутри себя, отделив Тьму от Света, открылся мне Трон Тайн Возвышенного, взошёл я на него и увидел Свет Истины и вспомнил всё…

Глаза Егора открылись.

Сном его состояние назвать было трудно.

Он уже давно знал, что существуют семь уровней сна, соответствующих познанию семи уровней Бытия, и научился от «нормальных» состояний: физического сна – состояния «здесь и сейчас», эфирного сна – мысленного путешествия в пространстве – переходить к высшим переживаниям, через астральное, ментальное, духовное – к снам Я-сознания. Но «сон Вечности», соответствующий состоянию «нирваны», давался редко. Прыжок в Ничто, в Пустоту и Небытие, где нет ни форм, ни символов, ни движения и звука, абсолютное безмолвие и блаженство, всё ещё был недоступен.

Егор вспомнил последнее Посвящение, состоящее из трёх ступеней.

Первая ступень предполагала полное отвержение себя, отрицание личных желаний и удовольствий, уход из мира, отказ от богатства, славы, почестей, приобретённых знаний, всех порядков и правил, привязанностей и волеизъявлений – кроме духовного поиска и смирения. С этим Егор Крутов, бывший полковник спецназа ГРУ, «осветенный» волхв, то есть человек, достигший высот магического знания не по наследственной линии, не родившийся волхвом, справился достаточно легко. Тем более что жена понимала и принимала его устремления.

На вторую ступень – полный отказ от самого духовного подвижничества, достигаемого усилием воли, от постов и медитационных размышлений – Крутов поднялся за три года, сосредоточившись на исследованиях, которые он начал под влиянием раскрывшихся возможностей организма. Пришлось уйти из всех общественных движений, забыть о друзьях, отказаться от участия в делах Общины «Родолюбие» и запереть сознание в «могиле себя», чтобы услышать в своем сердце «безмолвный глас» Вещего Бога – Рода, который должен был повести ветлужского отшельника через Калинов мост реалий к новому возрождению.

Однако одолеть третью ступень, проникнуть ещё глубже в познание основ Бытия, стать «мёртвым среди живых и живым среди мёртвых», то есть Бером– оборотнем, быть в миру, но не от мира, Крутов не смог. Человеческое в человеке оказалось сильнее. И всё же он ещё раздумывал, идти ли ему дальше по намеченному пути или остановиться на грани естественного любопытства, за которым начиналось любопытство иное – чисто интеллектуальное, оторванное от сердца и души.

Внезапно какой-то звук вторгся в безмолвное ничто, окружавшее волхва.

Крутов повернулся «сам в себе», пытаясь определить источник звука.

Впрочем, это был не звук – мысленный посыл, отражавший древний сензарский язык – птичий, тайный язык волхвов и магов. На сензарском разговаривали гиперборейцы, прямые предки русского Рода, а «птичьим» его назвали потому, что на этом языке пела свои песни вещая птица Гамаюн и разговаривал бог древних египтян Птах. На нём же можно было «пропеть» всю гамму человеческих чувств, тонко выразить эмоциональное состояние человека. По сути, он являлся универсальным языком Космоса и был понятен всем существам Вселенной.

«Внемли, отшельник, – услышал Крутов невыразимый никакими словами вызов. – Тебе хочу я передать Весть, ибо навсегда ухожу из Яви в Навь».

«Зимогор? – ответил удивлённый Крутов, определив личность нашедшего его «во сне Я-сознания». – Почему ты уходишь?»

«Пришло время, – мысленно усмехнулся старый волхв. – Я долго шёл по стезе поиска, но вижу, что не достигну конца пути и не начну сначала. Теперь твой черёд».

«Почему ты обратился ко мне?»

«Ты ещё не испорчен. Идея всечеловеческого блага, всеобщей пользы и равенства, ставшая самой холодной и неправильной религией среди людей, тебя не подмяла. Выходи на свет».

«Я не закончил… свой поиск».

«Этот процесс бесконечен. Я знаю, что ты освоил базовую информационную матрицу, чем начинал заниматься ещё мой ученик Петя Гаряев, то есть генетико-метаболическую волновую память организма, и можешь теперь жить долго молодым. Используй это во благо. Я же хочу передать тебе свой светимец».

«Для этого нужно решение иерархов… твой интенсионал изменит мою сущность…»

«Не беги от мира, но ищи в нём любовь».

«Мне надо подумать…»

«Прощай, волхв. Теперь ты – Владыко».

Луч странного света сверкнул в бездне тьмы, пронзил Крутова, преломляясь в нём как в друзе кристаллов хрусталя, высветил все закоулки его сознания и памяти, заставил сверкать кристаллики забытого и драгоценные камни нового знания. Спустя мгновение внутри Крутова развернулась целая вселенная чужого опыта, касающегося едва ли не всех областей человеческого знания. Если бы не собственный опыт и багаж познанного, Крутов мог бы буквально захлебнуться в этом невидимом и неощутимом на уровне семи чувств океане. Но он выстоял!

Луч погас.

Океан иного опыта сжался в веретено светящегося «тумана», заставившее трепетать энергетические центры организма, чакры – на языке эзотериков, – и это «веретено» тихо растворилось в голове.

Крутов опечалился, продолжая оставаться на уровне «нирванического» сна, понимая, что волхв Зимогор умер. Но успел передать человеку, которому доверял всецело, светимец, или интенсионал – на языке науки, то есть энергоинформационный «пакет».

На душе стало светло, жарко и одновременно – темно и холодно.

Повеяло смертью. Хотя Крутов и относился к ней иначе, нежели простой человек. Однако к переходу в Навь он готов не был.

Страх!

Страх небытия вдруг вновь отключил его от Я-сознания, подобного сну, создающему индивидуальное пространство-время. Крутов «выпал» сначала в сон духовного тела, выходящий за пределы телесной оболочки и барьеры времени, затем в сон ментальный, несущий информацию о будущем, в астральный – сон прошлых времён и действий, перескочил через эфирный и физический сны и вышел в ясном сознании в своём кабинете, на диване, где часто оставался один.

Кто-то ещё присутствовал здесь, мягкий и покорный, как глина под пальцами творца.

Егор повернул голову, увидел сидящую на краешке дивана жену. Некоторое время смотрел на неё, не двигаясь.

– Лизавета…

Женщина улыбнулась, кутаясь в тёплую шаль.

– Ты светился…

– Я был… далеко отсюда…

– Не пора ли возвращаться?

Он сел на диване, одетый в домашний халат.

Показалось, что Елизавета говорит чужими словами, словами Зимогора, словно тоже получила от умершего волхва некое магическое послание.

– Почему ты не спишь?

– Не хочу, – улыбнулась женщина с той же мудрой печалью. – Детей хочу. Жить хочу. Понимаешь? Мне уже сорок. А что я видела и пережила?

Крутов вспомнил слова Зимогора: «Не беги от мира, но ищи в нём любовь». Душу вдруг охватил стыд. Его верная подруга, принявшая безоговорочно его образ жизни, была и оставалась красивой женщиной, мечтавшей о простом человеческом счастье. Он же обрёк её на вечное ожидание, на тихое угасание, не понимая, что творится в её душе. Стоят ли такого самоотречения все его попытки овладеть магией волхвования, или волшбой, как говорят сами волхвы? Так ли это необходимо человеку для мистического восхождения, для подготовки встречи с Возвышенным?

– Ты… хочешь… ребёнка?

– Хочу.

– Ты мне никогда раньше об этом не говорила.

– Думала, догадаешься сам.

Егор, не сводя глаз с лица жены, сел напротив, очень близко, положил руки на плечи.

– Любимая моя женщина… я спал…

– Я знаю.

– Прости меня!

Она покачала головой, зажмурилась.

– Я сама приняла твой план бытия. Но дальше так…

Он прижал палец к её губам, потом поцеловал.

Поцелуй был коротким и странным – как со статуей.

Тогда он поцеловал жену снова и целовал до тех пор, пока не почувствовал ответ.

И тогда Возвышенное сошло на них неощутимой мягкой глыбой желания, и оба перестали думать о чём-то другом, растворяясь в страстной необходимости любить…

Елизавета уснула раньше.

Крутов полежал рядом, прислушиваясь к затихающему гулу крови в жилах, расслабленно сосредоточился на сердечной чакре, но не довёл медитацию до конца – уснул. Не опустошённый, а счастливый!

Проснулся с первыми лучами солнца.

Осторожно, чтобы не разбудить жену, поднялся, принял душ, вернулся в кабинет.

Лиза спала, удивительно красивая и близкая.

В душе Крутова снова шевельнулось желание.

И тотчас же Лиза проснулась, повернула к нему голову, словно знала, что муж рядом. Впрочем, она тоже умела предвидеть опасность и удачу, даже не будучи ведьмой, но главное, что она до сих пор хранила дар берегини, реагируя на любое движение мужа.

Егор потянулся к ней.

Елизавета, внезапно застеснявшись, накрылась простынёй, но рука нашла её, простыня слетела на пол, и они обнялись, снова притянутые силой, которой не хотелось сопротивляться…

Потом Лиза упорхнула в ванную, Егор полежал, расслабленный, безмерно довольный, прислушиваясь к своим ощущениям и улыбаясь. Услышал зовущий голос жены, тоже направился в ванную. Привёл себя в порядок. Вернулся в кабинет, походил вокруг деревянного кресла, поглядывая на капию – корону универсальной энергоинформационной матрицы, дающую «вход в прошлое». Но решительно отмёл все поползновения ума заняться расшифровкой переданного Зимогором интенсионала и сел за компьютер.

Первым делом он бегло просмотрел утренние выпуски новостей по всем каналам телевидения, прочитал информационные сообщения газет. Затем связался с обозревателем средств массовых коммуникаций Общины «Родолюбие», удивив его своим появлением, и полчаса беседовал с ним, с интересом выслушав анализ обстановки в стране и в мире.

Елизавета позвала мужа на завтрак, он хотел отказаться, но вспомнил о перемене своих «революционных» устремлений и с удовольствием позавтракал, ощутив зверский аппетит.

Поговорил с женой, которая, как оказалось, была в курсе многих событий, вернулся в кабинет и продолжил информационные изыскания. К двенадцати часам дня Крутов насытился новостями и сел в «кресло истин» размышлять о положении «магического реализма» в России, двигающего властными структурами и целыми народами.

Первый вывод, сделанный им после размышлений, оказался неутешительным: страна была чуть ли не смертельно больна коррупцией на всех уровнях! Прорезались метастазы. И никакие «жёсткие меры», предложенные Генеральной прокуратурой, положения не спасали. Бодрые заявления правительства «об улучшении жизни народа» являлись лишь средством успокоения масс. Не добавляли оптимизма ни деятельность Объединённой Думы, ни самого президента Союза России и Белоруссии, которым стал «старый» президент России Прямушин. Высшей ценностью государства по-прежнему признавались экономика и пресловутый «институт снижения инфляции», а не интересы сохранения народа и природы России. По-прежнему все благие начинания достойнейших представителей народа вязли в инертной массе властных структур и реализовывались с точностью до наоборот.

Но самое плохое крылось в том, что Кремль опирался на Центр стратегических инициатив (ЦСИ), преемника Новой революционной инициативы, и страной фактически правила Федеральная антитеррористическая служба – ФАС, напрямую подчинявшаяся Синклиту конунгов – чёрных магов. Храмы БЕСа – Братства Единой Свободы – перестали строиться повсеместно, но взамен этого конунги начали внедрять своих агентов в православные храмы и церкви, пытаясь перехватить управление ими изнутри, отчего война Катарсиса и Синклита перешла в иную форму – в пространство замыслов и намерений. Несмотря на то что Православие подчинилось христианству, по сути признавшему равноправие добра и зла, высшие иерархи Русской Православной Церкви понимали пагубность этого явления и усилили контрпропаганду. Кроме этого, им приходилось бороться против восточных учений, утверждавших, что жизнь несущественна, всех ждут перевоплощения и «райская» жизнь, а чувства людей не заслуживают внимания. Поэтому против Новой Идеологии Стабилизации попы оказались бессильны.

Сохранила своё положение и СССР – Система социальной стабилизации реальности, за которой также стояли агенты влияния Синклита. Управлял же этой Системой Харитон Кобяга, чёрный маг, уцелевший в последней битве с Витязями Сопротивления – Вечевой службы Рода.

Катарсисом же в настоящее время руководил бывший полковник военной контрразведки, соратник и друг Крутова Ираклий Федотов, ставший Витязем Рода.

Егор представил его абсолютно голый череп (Ираклий потерял шевелюру в последнем бою с конунгами) и улыбнулся. Федотов мог бы вырастить себе любые волосы, но не стал этого делать, так как его жена Мария сказала, что любит его и такого.

– Любовь – великая сила… – пробормотал Крутов сам для себя с шутливой интонацией. Но в глубине души он знал, что это правда. Законы волшбы опирались именно на неё.

Сколько же лет их сыну? – попытался вспомнить Крутов возраст Сергея, сына Ираклия и Марии. Лет десять? Или больше?

Егор покачал головой.

Годы пролетели незаметно. Лиза назвала странное число – сорок. Ей исполнилось сорок лет! В таком случае живут они вместе уже пятнадцать лет. А это значит, что сыну Ираклия должно исполниться тринадцать, столько же, сколько Сергию, будущему устроителю России.

Сердце сжала тревога.

Где он сейчас? Зимогор не сказал ни слова, передавая светимец, только назначил Крутова своим преемником. Теперь Егор – Владыко, Белый волхв, и теперь на нём лежит ответственность за судьбы дорогих ему людей. А главное – за судьбу всего Рода.

Крутов выключил компьютер, начал собираться.

В кабинет вошла Елизавета, одетая в лёгкий летний сарафан. Улыбнулась.

Он невольно залюбовался ею.

– Куда наметился? – спросила женщина, пытаясь скрыть смущение; на щеках выступил румянец, а глаза сияли, и Егор мимолётно подумал, что такой он не видел жену давно.

– Навещу Ираклия, – ответил он. – Поговорить надо. Зимогор передал мне полномочия координатора сопротивления, надо начинать дело.

– Ты… согласился?!

– Если честно, я об этом ещё не думал всерьёз. – Он лукаво прищурился; Лиза снова порозовела, как девочка, под его взглядом. – Кое-кто совсем вскружил мне голову. Выясню, что делается вокруг, и приму решение.

Лиза шагнула к мужу, обняла.

Они постояли несколько мгновений, прижимаясь друг к другу, как только что встретившиеся после долгой разлуки, потом Крутов мягко отстранил жену, проговорил:

– Я скоро вернусь.

И исчез – волхв, умеющий преодолевать пространство и «выходить за угол времени».

Елизавета повела рукой, как бы провожая ушедшего, и с пальцев женщины сорвалось колечко «обережного» света, растаявшее в воздухе без следа.

Глава 2

УЧЕНЬЕ – СВЕТ

Брянская губерния

Бориславу Тихоновичу Шерстневу исполнилось пятьдесят шесть лет.

Родился он в селе Аховое Нижегородской губернии, жил и учился сперва в Нижнем Новгороде, затем его отец, подполковник зенитно-ракетных войск ПВО страны, переехал с семьёй в Тросну, небольшое село в Брянской губернии, и заканчивал среднюю школу Борислав Тихонович в Жуковке, районном центре Брянщины, куда переезжали многие из постепенно исчезающих деревень района.

Учился Шерстнев после окончания школы в Брянске, в местном машиностроительном институте, потом в Москве и в Минске, закончив еще два высших учебных заведения – Физтех и Академию педагогических наук.

В сорок два года он вернулся на Брянщину и поселился в Жуковке, где женился и прожил три года. Затем вступил в Общину «Родолюбие» и переехал в деревню Фошня Жуковского района, где создал первую Школу Шерстнева, воспитывающую детей на основе древнеславянских практик и учения о Родочеловеке.

Община потихоньку росла, укрепляя свои позиции в общеславянском движении, и Школы Шерстнева начали создаваться в других регионах Брянщины, в Дятькове, Навле, а также в Нижегородской, Ярославской, Суздальской губерниях, в Краснодарском крае, Тюмени, на Дальнем Востоке.

Ученики этих Школ творили чудеса, в двенадцать-тринадцать лет сдавая экстерном экзамены за весь курс обычной средней школы, заканчивая гимназии в возрасте четырнадцати лет, а институты – в шестнадцать-восемнадцать. Естественно, все эти дети оставались членами Общины, несмотря на разделяющие их расстояния. Община «Родолюбие» была образованием социальным, а не территориальным, хотя многие её обитатели предпочитали селиться вместе, в новых посёлках и городках, созданных на деньги частных предпринимателей. На окраине Фошни тоже появилась Славянская слобода, построенная по замыслу архитектора Сундакова-младшего, где проживали более ста человек.

Борислав Тихонович жил отдельно, имея дом в самой Фошне, однако Школа его располагалась в Слободе, и он большую часть времени проводил там.

Двадцать пятого августа Шерстнев приехал в Школу рано утром, собираясь поработать с документами строгой отчётности, которые требовала от него, как от директора, местная сельская Комиссия по образованию. Но уже в девять к нему пришли двое молодых родителей, муж и жена, проживающие не в Фошне, а в соседних Ковалях. Мужчина назвался Глебом, а его жену звали Натальей.

– Мы детей хотим отдать в вашу Школу, – начал Глеб; судя по виду, ему еще не было и тридцати лет. – У нас мальчик и девочка.

– Веселинке семь лет, – добавила робко Наталья; у неё круглился животик, что говорило о скором прибавлении семейства. – А Фёдору шесть.

Шерстнев улыбнулся, кивнул на живот женщины:

– Третьего ждёте?

Гости переглянулись.

Глеб пригладил вихры, кивнул:

– Так ведь известно, чтоб род не пресёкся… ещё парня хочу.

– А дети у нас хорошие, послушные, – сказала Наталья и улыбнулась. – Помогают по дому, буквы знают, читать умеют.

– Это хорошо, – благожелательно сказал Борислав Тихонович, размышляя над просьбой: Школа у него была небольшая, всего на четыре класса, и все они были заполнены. – Хотя никакой беды не было бы, если бы они читать не умели. У нас учатся разные детки. Что ж, давайте попробуем, пусть приходят третьего сентября.

– А вы их тестировать не будете? – поднял брови Глеб. – Не надо экзамены сдавать?

– Экзамены сдавать не надо, – засмеялся Шерстнев. – А посмотреть можно. Приводите их завтра, покажут, что умеют.

– Они с нами…

– Так что же вы медлите? Пригласите обоих.

Наталья заспешила из кабинета директора, представлявшего самую настоящую кунсткамеру: все стены были увешаны картинами на бересте, а шкафы ломились от поделок из камня, дерева, глины, капа, сосновой коры и лещины. Поделки были выполнены учениками Школы, и некоторые из них являлись уникальными по мастерству исполнения. Через минуту Наталья вернулась и ввела в помещение двоих детишек. Дети стеснительно поздоровались:

– Здрасьте…

Веселина была старше брата на год, но казалась совсем маленькой; соломенного цвета волосы девочки были заплетены в косу.

Фёдор казался большим и серьёзным, только в серо-зелёных глазах мальчика прыгали бесенятки. Было видно, что ему всё любопытно, однако он сдерживал свой озорной характер.

Борислав Тихонович встретился с ним глазами, отмечая живость парня, кивнул ему, как давнему знакомому:

– Не рано ли тебе в школу, дружок?

– Не-е… – солидно ответил Фёдор и тут же абсолютно естественно добавил: – А сабля настоящая?

Шерстнев посмотрел на висящий на стене меч из пластилина, почти неотличимый от настоящего: у него даже лезвие отражало свет, как металлическое.

– Хочешь научиться делать такие сабли?

– Хочу.

– Тогда мы подружимся. Надеюсь, тебе у нас понравится. Ну, а ты чему хочешь научиться? – Борислав Тихонович посмотрел на девочку.

– Рисовать… – ответила Веселина, вскинув на директора большие голубые глаза.

– Она хорошо рисует, – вмешалась мать девочки. – Правда, больше небо да солнце. Там у неё люди живут.

– Они хорошие, – тем же тоном, но серьёзно сказала Веселина. – Добрые. И светятся по ночам.

– Ты их видишь?

– Ага… когда спать ложусь.

Борислав Тихонович улыбнулся:

– Когда я был маленьким, тоже видел во сне светящихся людей. И по небу летал.

– Там красиво, – мечтательно сказала Веселина.

Шерстнев задумчиво посмотрел на неё, на брата: их аура была чиста как слеза и гармонична, дети готовы были раскрыться и видеть Правь, у них имелись способности и силы, их любили и зачали по любви, что уже становилось редкостью в мире, и им был нужен учитель.

– Что ж, буду рад встречаться с вами.

Борислав Тихонович не удержался, погладил Фёдора по вихрастой головке, и родители повели оглядывающихся детей к выходу.

– Нас отговаривали, – признался на пороге их отец, – даже угрожали… но мы всё равно хотели, чтобы они у вас учились. Спасибо… Извините, если что не так.

Семейство покинуло кабинет.

Шерстнев нахмурился, помедлил, потом быстро догнал посетителей.

– Глеб, подождите минутку. Кто вам угрожал?

Молодой человек смутился, глянул вслед жене с детьми, пожал плечами.

– Да дурость это всё. Недели две назад приходили двое, я их не знаю… Один степенный такой, лицо каменное, второй совсем молодой, меня моложе. Я его потом встретил возле магазина в Ходиловичах, с дружками он был. Знаете, спортсмены эти, из Клуба.

Шерстнев кивнул.

В соседнем с Фошней селе Гришина Слобода год назад открылся Клуб спортивного совершенствования, быстро завоевал популярность среди молодёжи определённого толка, и теперь вся округа дрожала от страха, когда «спортсмены» выходили гулять, в том числе – по соседним деревням.

– Ничего, ерунда это, – заторопился Глеб. – Мы таких не слушаем. До свиданья.

– Что они говорили?

– Да ничего особенного. – Глеб почесал затылок. – Предложили отдать детей в православно-приходскую школу в Жуковке, потом добавили, чтоб мы к вам ни ногой, иначе кирдык.

Шерстнев покачал головой:

– Сурово!

Глеб махнул рукой, усмехнулся:

– Мы их не боимся. А про вашу школу только хорошее слышали.

Парень поспешил за своим семейством.

Борислав Тихонович вернулся в кабинет, пребывая в сосредоточенности. Уже третий житель района, принявший решение отдать детей учиться в Школу Шерстнева, жаловался на угрозы со стороны неких лиц, явно не заинтересованных, чтобы количество учеников в Школе увеличивалось. И симптом этот был тревожным.

Походив по кабинету, потом по тихим коридорам здания школы, пахнущим новым линолеумом, Борислав Тихонович позвонил другу, носившему в Общине звание пестователя. Звали друга Онуфрием Павловичем, исполнилось ему уже семьдесят лет, работал он простым лесничим в Жуковском лесничестве, на самом же деле служил в Катарсисе и был близок к волхвам, основателям Общины «Родолюбие».

Онуфрий Павлович приехал к обеду, на стареньком велосипеде.

Жил он в соседней деревушке Велея, в семи километрах от Фошни. Высокий, седой, степенный, с короткой седоватой бородкой и умными живыми глазами с хитринкой, выглядел он на пятьдесят с небольшим. Одевался всегда просто, в соответствии с обычаями сельской местности, не выделяясь из общей моды. Август на Брянщине выдался жарким, хотя и не без дождей, и Онуфрий Павлович носил светлую льняную рубашку, холщовые штаны с кармашками и сандалии.

Прошлись по территории Школы, обмениваясь последними новостями, уселись в уютной учительской. Борислав Тихонович заварил чай, достал сухари с маком и баранки.

– Варенье есть, смородиновое, хочешь?

– Не откажусь, – кивнул Онуфрий Павлович, огладив бородку. – Умеет варить варенье твоя Алевтина. Где она, кстати?

– Уехала к родичам, – ответил Шерстнев; речь шла о его жене Алевтине Матвеевне. – Она же из оренбургских крестьян, все её родственники там окопались.

Выпили по чашке чаю.

– Говори, что там у тебя, – отодвинулся от стола пестователь Общины.

– Тучи надвигаются. – Шерстнев рассказал о визите молодой семьи, закончил: – Это уже третий случай попыток воздействия на людей в таком ключе. Кто-то очень не хочет, чтобы к нам вели детей.

Онуфрий Павлович снова огладил бородку.

– Понятное дело. Ты растишь не просто активных строителей социума, но по сути магов, радеющих за Русь, за Род, за мир без зла. При достижении критического порога численности Школ может образоваться – и мы этого добиваемся – эгрегор справедливого отношения к людям, и в особенности – к власть имущим. А терять власть им не хочется. Вот и зашевелились конунги.