Теперь или никогда
Домишко у леди Алэйи оказался хоть и маленький, а вместительный. Общая комната, верно, бывшая и гостиной, и кухней: закопченный очаг с большим котлом над ним, стол, деревянные лавки, полки с посудой и пучки трав под потолком. И несколько не дверей даже, а проемов, прикрытых домоткаными занавесками, ведущих в то ли комнаты, то ли пристройки. Зимой это жилище, верно, заносит по самую крышу, а обитатели дома сползаются в центральную комнату, поближе к печи. В общем, когда Грэйн распаковала все мешки с подарками, в нынешнем обиталище беглой синтафской графини сразу же стало тесно.
«Знала бы раньше – привезла бы побольше», – с огорчением подумала ролфи, прикинув, что теплые ролфийские шубы и шапки с волчьими хвостами тут лишними не будут. Правда, миниатюрная Джойн в наброшенной на плечи шубе из полярной лисы буквально утонула, а из пушистой шапки и вовсе торчал только шурианский нос, но все равно! Зато с детскими одежками ролфи не промахнулась, и сапожки наверняка подойдут Идгарду, а под меховым одеялом все семейство уместится целиком.
Но больше всего Грэйн, конечно же, беспокоилась насчет игрушек. Вообще-то, строго говоря, игрушками их можно было назвать с натяжкой: эрна Кэдвен выгребла с чердака имения все оставшиеся от отца и чудом избежавшие конфискации вещи. Верно, никому было не нужно это старье. Но, вопреки опасениям, «совиному» сыну Джойн пришлись по душе и незаконченная модель корабля, и старые лоции, и потрепанный «Устав морской о всем касательно верного управления в бытность флота на море»… А уж про немножко облезший, но зато самый настоящий капитан-лейтенантский эполет (тот самый, который моряки именуют «шваброй») и говорить нечего. Идгард не успокоился до тех пор, пока мать не приметала наскоро это сокровище к курточке ребенка.
Теперь мальчик, разрываясь между желанием полистать «Устав» и дотянуться до темляка, а то и до эфеса, нарезал круги вокруг повешенной на стенку ролфийской сабли, а Грэйн и Джона сидели на лавочке у западной стены дома, любовались на вечернее небо и говорили, говорили и не могли наговориться. Ролфийка расстегнула мундир и развязала шейный платок, наслаждаясь покоем. Сегодня же гвардейская форма отправится на крючок в кладовку, где и будет себе мирно висеть, пока эрна Кэдвен исследует остров. А вот саблю ролфи заберет, поэтому нужно все-таки позволить Джониному сыну рассмотреть ее как следует, а то и взмахнуть пару раз – под присмотром, конечно же…
Шуриа вздохнула и погладила Грэйн по плечу:
– Я так ждала тебя. Я так соскучилась.
– Я слышала твой ветер. – Ролфийка улыбнулась, припомнив теплое касание родства, как бы невероятно это ни звучало, неведомой магией или волей богов долетавшее до холодных холмов Конрэнта.
– Отсюда, с Шанты, ему ближе лететь. – Джойн улыбнулась в ответ. – Гораздо ближе.
Шанта. Как случилось, как вышло, что синтафской графине пришлось искать убежища здесь, на этом острове? Хотя почему так вышло, Грэйн прекрасно понимала. Достаточно было одного взгляда на среднего сына леди Янамари, чтоб убедиться – сбежала она вовремя.
– Рассказывай, Джойн. Твой сын, – ролфи кивнула на Идгарда, – настоящий диллайн. Как тебе удавалось это скрывать? Боги… как ты сумела от них удрать, Джойн? Они же ничего не сделают твоему старшему? Или?..
Письма письмами, но дорога через пролив Беруин и море Кэринси долгая, а цензор обязательно посмотрит, чего там пишет с Шанты некая Джойана Ияри гвардейскому офицеру из Канцелярии лорда Конри.
– Я не рискнула вдаваться в подробности. Сама понимаешь.
Про то, как сентябрьским вечером три года назад из Саннивы весь в мыле примчался Аластар, отягощенный дурными новостями и настроенный немедленно увезти Джону и Совенка в Эббо, в письме не напишешь. Приказа тива Хереварда относительно Джоны ведь никто не отменял. И по пятам Эска уже пустили погоню.
Надо было видеть выражение на его диллайнской невозмутимой физиономии, когда ветер натянул платье на едва заметном, но уже округлом животе леди Янамари. Помнится, Аластар где стоял, там и сел.
«Ты – ненормальная женщина, – сказал он шепотом, созерцая доказательство своего клятвопреступления. – Сын?»
«Да, – с вызовом заявила графиня. – Твой сын».
«Джона, когда-нибудь я тебя убью», – молвил задумчиво князь.
На четвертой сотне лет жизни уже можно научиться брать себя в руки. Аластар увез их обоих из Янамари буквально в том, в чем стояли. Джойана едва успела попрощаться с Рамманом. Теперь о бегстве в Эббо и речи быть не могло. Там тоже есть глаза и уши Эсмонд-Круга, и как только те дознаются о ребенке… Только полный придурок не поймет, чье это дитя.
– До Шанты у тива Хереварда руки не дотянутся. А Рамман. – Джона тихонько вздохнула. – Теперь он граф, полноправный хозяин Янамари, мужчина и землевладелец, ему ничего не сделают. Аластар не допустит. Мы же с Идгардом объявлены пропавшими без вести. Если бы ты знала, как я скучаю по Рамману, по Янамари, если бы ты только знала.
Грэйн слушала и качала головой.
– А третий? Джойн… я даже представить не могу, как же ты смогла! Он – чудесный, но… Ребенок, сейчас, здесь? Да, твой диллайн прав, они бы достали тебя в Эббо. А здесь… остров еще не полностью вычищен, и форт только один. – Ролфи нахмурилась. – Здесь – опасно тоже!
Права она, конечно же. И любая мать, да и не мать, осудила бы Джойану за безрассудство, но не все так просто. А бывает ли вообще «просто» хоть где-нибудь на свете?
– Понимаешь, у князя крови может быть только три сына, ими должны были стать сыновья Аластара от его жены, от Леди-Совы, они были бы эсмондами, могучими колдунами, одержимыми Верой. А следовательно, врагами собственного отца. Грэйн, я лежала рядом с ним, смотрела, как он спит, и видела смертельную тень на его лице, ее печать на его губах, ее клеймо на лбу. И вдруг поняла, что должна избавить его от этого долга. И… да, я сняла свой браслет. Возможно, я пожалею, и очень жестоко. Но… Мои дети – это есть моя любовь.
Дети. То, без чего пуста жизнь любого ролфи. Погибнуть, не оставив после себя детей, – значит, помимо всего, кануть в ледяные пустыни между жизнью и смертью, скитаться там бесплотным и бесприютным духом, ибо некому будет зажечь для тебя путеводный огонь «родительской» свечи… Недаром ролфи даже прощаются так: «Помню тебя!» Каким угодно великим ты можешь быть, но если не осталось никого, кто помнит тебя, кто зажжет для тебя огонь, – ты мертв. Ты – ничто, меньше даже, чем тень…
Под так и не зацветшими яблонями в поместье Кэдвен скоро будет бегать один волчонок – дитя управляющего ир-Фрэйда и его жены. И это – хорошо! Без детей пуста не только жизнь, но и дом. Но загадывать, случится ли когда-нибудь так, что серый камень стен Кэдвена огласит смех волчат кровь от крови его владетельницы… Загадывать это Грэйн не хотела. Как не хотела бы для своих волчат незавидной доли незаконнорожденных… а тем паче – полукровок!
Ролфи помолчала, а потом молвила задумчиво:
– У тебя жестокая любовь, Джойн.
– Может быть… – Шуриа испытующе посмотрела на Грэйн. – И я слишком люблю тебя, чтобы не спросить – все так плохо? Тебе было нелегко… Там, на Ролэнси, ты… ты была несчастлива?
Почуяла, значит. Поняла. Догадалась. Впрочем, иначе и быть не могло – они и впрямь слишком близки, чтоб скрыть такое… Другое дело – только ли Джойн увидела и поняла так много? Меньше всего сейчас Грэйн нуждалась в жалости. Когти Локки! Она виновата сама и заплатит сама, и нечего тут… И как объяснить?
Эрна Кэдвен нахмурилась и настороженно огляделась, а потом все-таки созналась очень-очень тихо, чтоб, не попустите боги, не услышал никто, кроме Джойн. Она сама – женщина, она поймет и сохранит эту позорную тайну:
– Да. Я… я была неправильной, Джойн. Все было неправильно, не так, как должно быть, понимаешь? Они… другие офицеры… – Ролфи вздохнула и взмахнула рукой, пытаясь подобрать нужные слова: – У них все правильно: есть верность, и братство, и честь в служении! А я… Я – любовница Конри. Если это можно так назвать.
И безнадежно и виновато опустила голову. Уже привычное желание застрелиться нашло Грэйн даже здесь, на Шанте – полно, да оставит ли оно ее хоть когда-нибудь?
«Бедная моя, голова тяжелая, к земле тянет», – подумалось шуриа. Она же видела, как угнетен дух названой сестры. И горестно вздохнула:
– Он так и не отпустил тебя, этот бешеный пес. За что он тебя ненавидит? За что он преследует тебя? Я же поняла, я догадалась – это он не предупредил тебя насчет «Ускользающего». И то, что там случилось… Грэйн, это его вина! А ты… ты правильная и настоящая. Это он – неправильный ролфи.
Злость, бессильная злость душила Джону, когда Грэйн в порыве откровенности поведала про своего отца и Конри. Про мнимое предательство и настоящую смерть в позоре, про наказание безвинных и подлость человеческую.
«Великие Духи! Шиларджи милосердная! – хотелось вскричать шуриа. – Да неужели ты видела мало таких историй, древних, как этот мир, мерзких, как сама мерзость, заставляющих людей проклинать самою Жизнь и молить о Смерти?»
Сизая луна молчала в ответ. И верно, что тут скажешь? Пока люди остаются людьми, до тех пор все будет повторяться без конца. Такова уж природа двуногих существ – где душа, там и малодушие, где милосердие, там жестокость.
– И я не знаю, что теперь делать, – вздохнула Грэйн. – Это как болото – с каждым движением увязаешь все глубже. Пасть к ногам Князя, умоляя защитить? Согласись, это смешно. Уйти в отставку я не могу… это не так просто, уйти из нашей Канцелярии. Разве что вызвать его на дуэль! – Девушка печально хмыкнула. – Так ведь не примет вызов, а потом припомнит, как отцу припомнил… Я… знаешь, я все сделала, чтоб убедить его, что не хочу на Шанту. Чтоб не понял, что хочу.
– Хорошо, что тебе удалось его убедить. Ах, бешеная псина, как же он тебя измучил! Хорошо бы, чтобы он тебя вообще забыл. – Шуриа задумалась и прищурилась на заходящее солнце. – Пожалуй, мне стоит объявить ему вендетту. Ты моя сестра, он обидел сестру принцессы Шанты, он наступил на хвост шуриа. – Сузив глаза, она повернулась в сторону Ролэнси и зашипела совсем по-змеиному: – Слышшшшишь, Конри, тебе не жжжить!
И грустно рассмеялась, припомнив, верно, то же, что вспомнилось и Грэйн, – трюм «Ускользающего»… Ролфи хмыкнула, изрядно смущенная, – видит Локка, не маленькой шуриа оборонять большую и сильную ролфи! – а потом ответила очень серьезно:
– Джойн, не надо. Я знала, на что шла. Мой командир, там, еще в форте Логан – я рассказывала тебе о нем? – предупреждал меня. Но если бы не Конри, я бы не отправилась в Синтаф, не встретила бы тебя, а потом, – она улыбнулась, – и Джэйффа. Я теперь хитрая, Джойн. Я спрячу здесь свою честь, зарою где-нибудь под кустом, прикопаю. – Ролфи рассмеялась, живо представив себе эту картину: вот она кверху задом роет глубокую яму, а потом забрасывает тайник мягкой черной землей… и метит сверху. – Заначу добычу на черный день. Тут Конри ее не найдет. Никто не найдет.
Небо темнело, над горами поднималась все выше и выше Змеиная луна. Воздух пах так сладко, как только пахнет он на пороге родного дома. Джойана вдохнула его и улыбнулась наливающейся сизой сталью Шиларджи.
– Ах, как странно все получается, Грэйн, – сказала она. – Ты ведь такая ролфи, настоящая ролфи, и все равно – другой такой ролфи не найти. А я вот за три года стала совсем-совсем шуриа и одновременно перестала быть ею. Сбросила кожу, родилась заново и, наверное, кое-что поняла… Помнишь, ты говорила, что надо уметь отступить, затаиться. Отступи покамест, стань немного шуриа, живи только сегодняшним днем. Впереди у нас прекрасная осень, а за ней замечательная зима, а потом и весна не за горами и не за морями… И рядом буду я, и рядом будет Джэйфф. Мы же с тобой, мы тебя любим, ты – наша.
Шуриа по-матерински обняла Грэйн, прижала ее голову к груди своей, погладила по волосам, как бы говоря: «Не утешить мне тебя, сестра моя, не разогнать прочь печали, нет, не разогнать».
– Есть хорошая песня, древняя, – шепнула она на ухо. – Я тебе спою ее, моя Грэйн.
«И тебе, Шиларджи – Мать Земли, и тебе, остров Шанта – Последняя Гавань».
И запела тихо-тихо про то, как однажды Змея, устав скитаться, найдет укромную нору, заснет в ней и прорастет яблоней. И придет под ту яблоню Волк, и ляжет у корней. А следом прилетит Сова и сядет на ветку. И тогда зацветет Яблоня. И вызреют плоды – Три Луны – Змеиная, Волчья и Совиная.
Рэналд эрн-Конри, лорд-секретарь Собственной Е. С. О. Канцелярии
Над островом Конрэнт ярился ветер, гремел жестяными отливами под крышей, выл в каминной трубе, нес с близкого моря тяжелые черно-серые тучи, брюхатые бесконечными холодными дождями, которые будут без устали литься и литься, выбивая по зеленовато-коричневой черепице крыши ритм, схожий с рокотом украшенных траурным крепом барабанов. Тех самых, чья дробь сопровождает шаги приговоренного по мокрым доскам эшафота или – по узкому треугольному двору к глухой кирпичной стенке с выбоинами от пуль…
Конри поморщился, резким движением головы отбрасывая навязчивую мысль о том, что ничем иным, кроме петли на шее или ряда черненых дул перед глазами, все его игры не кончатся. Отбросил, запретил… но страх никуда не делся, он был повсюду, он врос в плоть и струился вместе с кровью по жилам. Вечный, неутолимый страх пса, который знает, что – неверен. И жар от сгорающих в камине сосновых поленьев не помогал унять мерзкий озноб, контрабандная кадфа[7] пополам с бренди не согревала, а собственная власть казалась уже не более реальной, чем мимолетные водяные узоры на толстом витражном стекле. Скоро, уже совсем скоро дыхание Морайг станет ледяным, и дожди сменятся снегопадами, и мало найдется даже среди детей Волчьей луны мореходов, готовых рискнуть и побороться со свирепыми зимними бурями моря Кэринси. И тем паче вряд ли сыщется курьерский корабль, способный пройти по такой погоде проливом Беруин и достигнуть скалистых берегов Тэлэйт.
А значит, ждем до весны. Потому что в том деле, поистине тайном, деле, опасно близком к тончайшей грани между служением и предательством, эрну Конри не на кого рассчитывать, кроме посвященной эрны лейтенанта Кэдвен. Только наивные простаки, вроде обывателей или армейских и флотских чинов, ни разу не имевших дел с разведкой, могут считать, что псы из «своры Конри» служат лорду-секретарю. Как бы не так. Нет никакой «своры Конри», есть только – Свора Вилдайра, и любой из подчиненных Конри, не раздумывая ни мгновения, сам повяжет начальника и бросит его к ногам истинного Хозяина, если дознается о том, что замыслил «всесильный шеф» поистине всесильной Канцелярии… Любой, кроме Грэйн эрн-Кэдвен. И вовсе не потому, что гордая владетельница нищего имения по соседству испытывает к своему шефу и тайному любовнику какие-то нежные чувства. О нет! Рэналд эрн-Конри достаточно пожил и немало повидал людей – и женщин! – чтоб не обольщаться на этот счет. Право же, вздумай вдруг девушка в него влюбиться, это было бы совсем неудобно. К чему нужна влюбленность, зачем, скажите на милость, беззаветная преданность, щенячьи взгляды и подвиги во имя? Все это ненадежно, все – эфемерно, а меж тем есть поводок и ошейник гораздо более прочный, тот, с которого не сорвется даже такая бешеная сука, как дочка Сэйварда. Даже два, а то и три, с запасом. Первый – ее отец, верность чести которого заставила девицу забыть, что у нее самой когда-то тоже была честь. Второй – ее Кэдвен и ее люди, эта маленькая преданная стайка, которую она вокруг себя собрала, которыми сама себя связала. А третий – их тайная и постыдная для нее связь, благодаря которой Грэйн точно никуда не денется – и никому никогда о том не расскажет. Огласка погубит не только карьеру эрны лейтенанта, огласка покроет злосчастное имя Кэдвен таким слоем грязи, который не смыть будет и ее правнукам, буде таковые случатся.
Ради этого – настоящей, реальной власти! – можно и потерпеть кислые гримасы подневольной любовницы, ее холодность и молчание. Разумеется, только лишь для забав на столе или на диване лорд-секретарь подобрал бы себе кого-нибудь погорячее, но, право же, самые горячие профессиональные ласки женщин в белых платьях не идут ни в какое сравнение с этим ощущением полной и абсолютной власти не только над телом, но и над самою эрной Кэдвен.
«Ты можешь сколь угодно ненавидеть и презирать меня и себя, девица, но все равно никуда, никуда ты не денешься. Потому что на твоей шее – крепкий ошейник Гордости, в моих руках – надежный поводок Верности, а чтоб ты все-таки не бросилась однажды, метя в мое горло, – я прикармливаю тебя по-настоящему интересными заданиями, службой, которая тебе нравится, жалованьем, без которого твои люди подохнут с голоду в бесплодном и нищем поместье. А еще – иногда отпускаю тебя побегать на воле. Вот как сейчас. И ради всего этого ты не осмелишься бунтовать, не бросишься к ногам Священного Князя в поисках защиты и пулю в лоб себе не пустишь тоже. А значит – именно ты мне и нужна, Грэйн эрна Кэдвен, именно ты и только ты. И если то, что я затеваю, сорвется… висеть нам с тобой на одной перекладине. Уж я позабочусь».
Конри быстро допил довольно-таки мерзкую на вкус остывшую кадфу, которая с добавлением бренди стала, кажется, еще гаже, и зажег спиртовку, чтобы сварить еще. Никаких слуг не должно быть в этом кабинете, никаких посторонних… никого, кто мог бы хоть краем глаза увидеть, хоть тоненькую струйку учуять запаха… Чего?
Заговора.
Он чуть не облился горячей и черной «имперской смолой», когда наконец-то смог хотя бы мысленно признаться самому себе, произнести это…
Заговор. Государственная измена. Преступление против Князя и богов. Или еще точнее – предательство.
Заговор все-таки предполагает наличие еще заговорщиков, кроме него одного, а это невозможно. Заговорщиков-ролфи не бывает. Кресло Священного Князя незыблемо, потому что он – Священный Князь. Богини-луны – не публичные женщины, они верны Вилдайру Эмрису так же, как он сам верен им, а потому – никаких заговоров, никаких дворцовых переворотов. Тут вам, господа, не Синтаф. Можно втихомолку огрызаться и покусывать собратьев по Своре за уши, но только до тех пор, пока вожак не скажет: «Гр-р-р!» Поэтому – никаких сторонников, никаких тайных обществ и ночных восстаний. Только сам, всегда сам, на свой страх и риск. И благодарение богам, что живет под тремя лунами дура по имени Грэйн эрн-Кэдвен, которой и впрямь некуда деваться. В меру умная, по-настоящему бешеная – то, что нужно.
Конри отпил махонький глоточек обжигающей кадфы и отставил чашку. Придвинул к себе отчет резидента из Эббо и еще раз, с каким-то сладострастием даже, внимательно перечитал его. А потом чуть дрожащими пальцами погладил приложенную к отчету страничку дешевой желтоватой бумаги, испещренную угловатым руническим письмом. Староролфийский – тяжелый язык, он словно специально создан для древних кровавых сказаний и замшелых тайн. И даже здесь, на Архипелаге, далеко не каждый сможет прочитать хотя бы ту строку, что не зашифрована. И уж тем более никто не поймет, насколько они важны, эти несколько слов.
Никто, кроме Священного Князя, Вилдайра Эмриса. И – его пса Рэналда эрн-Конри.
«Писано посвященной Глэнны, хранимо Аслэйг эрн-Акэлиэн».
Аслэйг эрн-Акэлиэн! Ха! Да кто ныне под тремя лунами помнит это имя? Вилдайр Эмрис, его Княгини-супруги – и Конри. Нелегко – не просто быть трусом, но и признаваться в этом самому себе. Никаких тайн от собственного отражения, верно, эрн Рэналд? Трус и рогоносец, но не предатель, нет, не предатель. Только не предатель. Повторять это изо дня в день, словно заклинание, словно молитву. Богини слышат, луны видят. Они всегда и все видят. Разве не Морайг заглядывала в окно спальни, когда он наконец-то получил вожделенную Элайн, уступленную Кэдвеном? Богиня, одно из имен которой – Неверная, не только освещала путь беглянке Элайн, помогая леди Конри без помех ограбить супруга и отбыть на материк, но и отвернулась, когда Кэдвен сполна расплачивался за свое дурацкое благородство! Богини все видят и читают в сердцах посвященных. Бессмысленно отрицать – он ведь предал, уже предал однажды, и для Вилдайра Эмриса нет в том никакой тайны. Священный Князь знает цену своему лорду-секретарю. Кто предал друга, предаст и государя, если достанет на то храбрости… И однажды, возможно уже скоро, Вилдайру надоест служба его пса, и Конри получит такой пинок под зад, от какого не сможет уже оправиться.
Или Элайн, беглая леди Конри, все-таки впутает его в одну из своих проклятых игр и не оставит ему выбора. Вилдайр не потерпит, если лорд-секретарь Собственной Канцелярии окажется связан с кучкой эмигрантов, плетущих пусть нелепые, но все же заговоры. И тогда пригодятся эти по крупицам собираемые тайны. Старые грешки, старые женщины. Под тремя лунами след остается после любого из шагов. И разве это измена – припасти в рукаве лишний козырь, чтобы в один несчастный, но неизбежный день, когда Священный Князь решит, что очередной шеф его Канцелярии более уже не нужен…
Страх, только страх заставил Рэналда Конри самого себя переплюнуть по части хитростей и умения отыскивать спрятанное. Если бы не страх, как бы он узнал, что давным-давно, в бытность Вилдайра старшим сыном и наследником императора Синтафа, встретилась цесаревичу-смеску та, что превратила его – в ролфи. Посвященная Глэнны Аслэйг эрн-Акэлиэн. Конечно же, во времена владычества диллайн и их Предвечного ролфийские богини-луны не в силах были даровать немногим Верным своим силы противостоять магии эсмондов… но все-таки посвященные были. В глубокой тайне и забвении, в бедности и безвестности, но были. Для всех Аслэйг Акэлиэн оставалась всего лишь одной из кастелянш огромного императорского дворца в Санниве, и никто не заподозрил связи меж нею и полукровкой-наследником, а если и заподозрил, то не придал значения. И очень зря. Вилдайр любил и помнил ее всегда, так, как способны только ролфи, и до сих пор зажигал огонь для возлюбленной, сгинувшей в кровавой неразберихе Великого Раздора…
А она – не сгинула. А она, оказывается, осталась жива… и родила дочь. Ту самую, в чьем доме и хранилась столько лет пресловутая тетрадка, до которой теперь столько охотников.
Плевать на бумаги, все равно они зашифрованы, а ключ был ведом наверняка лишь самой Аслэйг – да, может, еще Вилдайру. Плевать, их все равно не используешь. Хотя заполучить их, конечно же, необходимо. Но главное – здесь, главное – это имя!
Конри снова пролистал отчет. Да, все верно. Ее звали Тарвен Акэлиа, ту умершую женщину… Таррвэйн. Точно так же, как мать Вилдайра.
Есть древний-предревний обычай, коему до сих пор следуют почтительные дети-ролфи: первенец, если это сын, получает имя отца своего отца, а девочка – имя матери отца. Называя свою дочь Таррвэйн, эрна Аслэйг практически заявила всем, имеющим уши, – вот дитя Священного Князя. Его единственное дитя, умершее от… Конри снова сверился с отчетом. От чахотки, в нищете и безвестности. Но прежде чем сгинуть в Эббо, Таррвэйн эрн-Акэлиэн успела в свою очередь породить потомство…
Надо все проверить. Надо отыскать и тетрадь, и… Лорд-секретарь аж задохнулся от такого предположения. Найти наследника, кровь от крови Священного Князя, найти и завладеть!
Разумеется, возникает вопрос: а зачем? Наследник Вилдайра – вовсе не наследник Ролэнси, даже если все верно и таковой и впрямь существует, самое большее, на что он мог бы претендовать, – это именоваться наследником Лэнси, то бишь – владения, в пределах которого стоит Эйнсли и окрестности. И все. Окажись внук Вилдайра в руках Конри, это не принесет лорду-секретарю ни особенных возможностей, ни каких-то перспектив. Ничего, кроме – безопасности. На тот случай, если Священный Князь ткнет лорда Конри в делишки его беглой жены, словно щенка, напрудившего лужу, у шефа Канцелярии будет страховка. Может, карта в рукаве, может – кинжал, а может статься, что и прощение – кто знает?
Но сперва надо все выяснить, проверить… добыть архив Аслэйг – мало ли чего там понаписала посвященная Глэнны!
Конри снова бережно разгладил бумажку с копией и ухмыльнулся. Хитрец этот агент… как бишь его? Святоша! Нечто очень забавное доносит о нем из Эббо эрн Оринэйр. Где же? А, вот!
И лорд-секретарь, периодически хмыкая, погрузился в чтение. Настроение у эрна Конри улучшилось прямо-таки стремительно, настолько занимательные вещи писал об этом агенте военный атташе посольства в Эббо эрн Оринэйр. Полукровка-диллайн, да еще и бывший тив, да к тому – незаконнорожденный отпрыск одного из иерархов Эсмонд-Круга! Что же подвигло смеска вдруг с такой страстью возжелать превращения в ролфи? Ведь даже имя сменил, этот… Удэйз. Шеф ролфийской «канцелярии» не удержался от язвительного смешка. Ты бы еще «эрном» Апэйном представился, Святоша! Одни только, мягко говоря, необычайные пристрастия кандидата в ролфи чего стоят. Надо же такое придумать: обряжать девок в ролфийский женский мундир, связывать, топить, а только потом… употреблять. Экий затейник. Ну-ка, ну-ка… а и в самом деле, откуда взялись подобные фантазии? Лорд-секретарь пролистал досье к началу и, уже не сдерживаясь, заржал в голос. Ай да Гончая! И тут отметилась!