– Э, а ты кто такой вообще? – весьма колоритно жестикулируя, обратился ко мне чёрномазый урка, вальяжно развалившийся на более или менее целом топчане.
Видимо я немного ошибся: нашлась и тут тройка тех, кто держался вместе и временами наводил здесь шороху, отбирая пайку или сгоняя с мест более слабых. И сейчас один из них громко возмущался попыткой переворота, а двое других изображали рассерженных животных, молча бычась на меня исподлобья.
– Э, слышь, парниша, – усмехнулся я. – А ты что такой храбрый? Давно в зубы не получал?
Негр на секунду завис.
– Э, а ты видно получал?
– Получал и тебе отвалю. Иди сюда.
– Чё ты сказал? – и троица, решительно раздвинув толпу, клином направилась в нашу сторону.
Фарах тут же забился за мою спину и попытался съёжиться, чтобы стать меньше. Я же с улыбкой смотрел на разбегающихся по углам негров и на приближающуюся троицу. Дальнейшее происходило столь стремительно, что оказалось полной неожиданностью для всех: одним молниеносным движением я вдруг прыгнул на главаря, свалив его на пол. Тот даже не успел сгруппироваться, впечатавшись в пол под двойным весом наших тел, как его и так довольно широкий африканский нос расплющился ещё сильнее, встретившись с моим кулаком.
Негр попался нехилый и попытался сбросить моё тело с себя, но я прижал его горло к полу локтем, надавливая изо всех сил и не обращая внимания на удары по своей голове от его прихвостней.
Добившись того, что главарь наконец-то отключился, я развернулся и, дёрнув ногой в обманном движении, заставил одного из подельников главаря сместить упор на вторую ногу, под которую тут же провёл обычную подсечку, опрокинув врага на пол. Повернулся в сторону третьего и увидел лишь летящую в меня грязную пятку! Мой нос взорвался жгучей болью, из глаз вышибло слезы, сквозь которые успел заметить, как веером брызнула из носа кровь. Сука!
Стараясь как можно быстрее встать, я поднялся на колено и получил следующий удар. Целились в солнечное сплетение, я выдержал этот не самый честный удар, успев напрячь пресс, и церемониться в ответ не собирался. Выкинув правую руку, я резко схватил врага между ног и сильно сжал. Дикий вопль огласил камеру. Есть контакт! Вот что значит: ущемлённое мужское достоинство! От болевого шока и этот враг оказался выведен из строя, как и первый. Оставался второй, что как раз сейчас вставал с пола.
Схватив его за грудки, я что есть силы врезал ему лбом в лицо. Вот и третий нос хрустнул, орошая красной кровью очередную чёрную рожу. Второй удар был уже добивающим. Ну, а ещё несколько ударов кулаком по уже упавшему противнику просто позволили избавиться от остатков ярости.
Я стоял над тремя лежащими и стонущими врагами. Моё лицо, в который раз разбитое, обильно сочилось кровью, поврежденными оказались брови и нос, и начинал стремительно заплывать правый глаз. Обведя залитыми кровью (как в прямом, так и в переносном смысле) глазами камеру, я с удовлетворением увидел понимание в глазах своих нынешних товарищей. Товарищей по несчастью. Впрочем, какие они мне на хрен товарищи?! Так, случайные свидетели моего постепенного восхождения к славе и власти.
– Я сказал, что Я теперь отвечаю за порядок в этой клоаке. Все вместе вы сделаете свою жизнь лучше, иначе я не буду Мамбой. Меня не просто так прозвали Мамбой! И я не хочу никого пугать, но каждый, кто что-то имеет против меня, тот сдохнет, как от укуса змеи. Сам сдохну, но горло перегрызу любому.
Я обвёл глазами всю эту шатию-братию и обернулся к Фараху, что уже воспрял духом.
– Всех перепиши и закрепи за каждой койкой. Спать будем все по полночи. С отбоя до часу ночи и с часу ночи до подъёма.
– Мне не на чем записать, Бинго.
– Не на чем, тогда запоминай! – заорал я, окрысившись и утираясь рукой.
Кровь по-прежнему сочилась из разбитого носа. Видимо, мне его основательно сломали. Ну, да ладно. И так не особо красив был, не стоит и привыкать. Главное, чтобы на обезьяну похож не оказался, человекообразную…
Фарах испуганно кивнул и принялся опрашивать всех в камере. Попутно разбираясь, кто и где спал, и как вообще всё тут происходит. А я спокойно уселся на топчан и стал майкой останавливать себе кровь, шепча всякие известные мне заговоры. Это помогло, и вскоре почти все раны покрылись бурой коркой свернувшейся крови.
Эти действия не прошли незамеченными. Избитые мной негры ещё долго хлюпали своими разбитыми носами и жаловались на ушибленные яйца. Ну, так яйца надо беречь, они нужны для размножения. Хотя какое в тюрьме размножение, одни извращения. Так что, незачем тут они.
К вечеру порядок в камере более-менее устаканился и, испуганно косясь на меня, все выстроились в очередь за тюремной баландой, изрядно удивив этим администрацию. А ещё через неделю состоялся суд. Самый справедливый суд в мире.
Всех, кому предстояло предстать перед судом, выгнали из камер, посадили в тесный, как гроб, автозак и повезли. Хотя сравнение с гробом не очень хорошее. Скорее автозак можно было сравнить с душегубкой: нас так плотно утрамбовали в машине, что лишили даже возможности пошевелиться.
Поездка до суда оказалась непродолжительной. Нас вытолкали из машины и повели в красиво изукрашенное здание суда на двенадцатой авеню. Вот почему все здания суда внешне так красивы и торжественны, а внутри их царит не только закон, но и беззаконие? Как раз там нужна абсолютно некомфортная атмосфера для господ судей, чтобы они могли на себе прочувствовать все последствия от принятого ими решения. А получается всё совсем по-другому. Исключение – военный суд, там всегда всё грустно.
Загнав в здание суда, нас сразу отправили в очередной подвал, усадив на корточки. Там мы и ожидали решения своей участи. Вызывали по одному, а вернувшихся после суда сажали уже совсем в другую камеру.
В числе первых увели Фараха. Уже гораздо позже, проходя мимо обезьянника, в который его вернули, я спросил:
– Сколько дали?
– Пятнадцать!
– Ууу, – протянул я и тут же получил тычок в спину. Не обращая на это внимания, пошёл дальше.
Помещение, где должно состояться заседание суда, оказалось небольшим. Перед массивным судейским столом и притулившейся справа от него кафедрой располагались три скамейки для зрителей. Впрочем, желающих поприсутствовать на судилище не наблюдалось.
За столом сидел один судья: пожилой негр, убелённый сединой коротких курчавых волос. Справа от него расположился прокурор. Адвоката не было, никакого.
– Кто?
– Башир Бинго.
Судья сверился со списком, что лежал у него на столе.
– А, торговец снадобьями.
Я кивнул.
– Вы обвиняетесь в покушении на убийство путём отравления пожилого человека. Вы подтверждаете это?
– Нет.
– Также вы обвиняетесь в сговоре с бандой района Серпент. Подтверждаете?
– Нет.
– Хорошо. Два обвинения по пять лет. Что скажет прокурор?
Долговязый и худой негр, оторвавшись от книги, взглянул на меня мутными глазами и, на мгновение задумавшись, сказал, словно выплюнул изо рта жвачку:
– Пятнадцать.
– Ммм. Отклоняю, хватит и десяти. Десять лет! – громко резюмировал он и стукнул при этом об стол деревянным молотком. – Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Следующего.
Меня тут же увели и бросили в соседнюю с Фарахом камеру. Тот, смотря на меня, одними губами прошептал:
– Сколько?
«Десять!» – показал я ему на пальцах. Тот кивнул.
В камерах мы просидели до вечера, пока уставший от нас старый судья изволил обедать, потом он снова продолжил раздавать приговоры направо и налево самым странным образом. За убийство дал пять лет, а за грабёж двадцать. В общем, как душа к чему лежала, так и давал.
Обедом нас не кормили, про ужин тоже забыли, и забрали лишь вечером. Потом долго куда-то везли. Привезли, как оказалось, в местную тюрьму под названием Габоде, уже затемно и втолкнули в старый кирпичный барак. Пытаться качать права ночью было бесполезно, и её остаток мы провели сидя на полу и прижавшись спиной к стене.
Утро разбудило весь барак. Зашевелились спящие, а обычного вида негр-охранник, проорав: «Подъём!», ушёл из барака. Тут же началось привычное знакомство. Толпа подошла, осматривая нас с любопытством, но тут поступила команда строиться для переклички, и все вышли во двор.
