Браконьеры

Хэндаохэцзы, провинция Хэйлунцзян, КНР

14 июня, раннее утро

Реку опоясывали трёхступенчатые террасы, поросшие смешанным лесом, в котором уживались берёза и юньнаньская сосна, дуб и маньчжурский ясень, пихта и лиственница. Встречались и полосы кустарника, спутанные настолько, что пробираться через них было сложно даже мелким зверькам. Поэтому звери их обходили, а жившие в ветвях кустарника пичуги смело распевали свои незатейливые песни.

Спуски к воде были редкими, поэтому все они представляли широкие тропы в лесных зарослях, протоптанные разными зверями, от кабанов до оленей.

Именно в этих местах и обитали тигры, которых по разные стороны границы называли то амурскими, то уссурийскими, то маньчжурскими. В последнее время их стало больше, так как в заповеднике Хэндаохэцзы охотиться на тигров было запрещено. Заповедник посещали только лесники и работники центра по разведению тигров, а туристов и фоторепортёров пускали туда очень неохотно, не сказать больше. Однако один из них, сумев «уговорить» младшего ветеринара товарища Хо, пробирался нынешним утром к тигриному логову, захватив фотоаппарат, вызывающий уважение и больше похожий на оружие пришельцев из фантастического фильма.

Товарищ Хо, небольшого росточка, худенький, напоминающий мальчишку, покосился на спутника.

Этот человек в пятнистом комбинезоне странного покроя почти не разговаривал, однако взглядом мог выразить любую просьбу, любое пожелание, поэтому хлопот не доставлял никаких. Товарищу Хо это нравилось, хотя какое-то время он привыкал к поведению гостя и к его неподвижному плоскому лицу, почти безносому и безгубому, словно его специально ровняли скалкой для теста.

Впрочем, для товарища Хо это не имело значения. Ему хорошо заплатили, и теперь он должен был показать фотографу в пятнистом тигриную семью, проживающую на террасе реки Муданцзян, недалеко от комплекса зданий центра.

Джип, доставивший ветеринара и его гостя к месту назначения, оставили в километре от одного из спусков к реке. Дальше двигались пешком.

Несмотря на ранний час, было душно и жарко, по небу бродили облака, изредка на землю спускался туман и шёл дождь: северо-восток Китая с конца июня по август накрывал муссон.

В принципе гостю повезло, так как в период дождей пройти по местным тропам, превращавшимся в ручьи и реки, было невозможно.

Похоже, спутник товарища Хо не испытывал никаких неудобств. Ни духота, ни отсутствие солнечных лучей его не трогали. Он шагал за проводником молча, без единого вздоха, придерживая ремень своего «космического» фотоаппарата, и не реагировал ни на красоты пейзажей, ни на встречающиеся препятствия.

Обогнули живописную группу скал, остановились у длинной песчаной полосы, упиравшейся в каменный гребень перед речной долиной. Откуда-то послышалось рычание.

Проводник прислушался.

– Дошли. Логово правее, за кустами, где камни и песок. Но подходить близко опасно, тигрица этого не любит.

Гость посмотрел на товарища Хо. Тот поднял руки, кривя лицо морщинами улыбки.

– Я только хочу предупредить. У вас нет ружья…

Человек в пятнистом коснулся объектива фотоаппарата.

Товарищ Хо торопливо закивал, попятился.

– Вас подождать?

Фотограф отрицательно мотнул головой.

– Возвращайтесь. – Голос его был сух и невыразителен, и по-китайски он говорил с акцентом.

– Но вы не можете здесь оставаться.

Глаза фотографа стали совсем белыми.

Товарищ Хо попятился.

– Хорошо-хорошо, я понял. Когда за вами приехать?

– Завтра.

– Вы хотите здесь заночевать? – удивился китаец.

Новый высверк белых глаз.

Товарищ Хо повернулся и поспешил обратно, то и дело оглядываясь.

Фотограф проводил его ничего не выражающим взглядом, прислушался к доносившемуся из зарослей рычанию, двинулся в ту сторону.

Вскоре он вышел к логову тигров в окружении скал и деревьев. Под ногами хрустели обглоданные кости каких-то животных, пахло падалью и кошачьей шерстью, но фотографа это не тревожило.

В кустах замелькали рыжие полосы, и на песчаную отмель выпрыгнула тигрица великолепного окраса, высотой в холке чуть меньше полутора метров и длиной около двух. Глаза её светились яростной желтизной, челюсти раздвинулись в предупреждающем рыке, показывая мощные белые клыки.

Фотограф снял с плеча свой сложный многоствольный фотоаппарат, нацелил на тигрицу, не опасаясь её ни капли.

Послышалось ещё рычание, не такое басовитое, помягче, и сбоку из кустов вышли два молодых тигра, хлеща себя по бокам хвостами. Судя по возне и повизгиванию в траве, у тигрицы имелись и недавно появившиеся на свет детёныши.

Тигрица поджалась, собираясь прыгнуть…

Товарищ Хо, одетый в защитного цвета костюм и кепочку, рысью добрался до джипа, размышляя не столько над тоном слова «возвращайтесь», сколько над своим положением. Поведение фотографа ему не нравилось, потому что риск его обнаружения увеличивался, а сумма, которую он уплатил за право пообщаться с тиграми, не могла компенсировать потери товарища Хо в случае увольнения.

Поэтому он, подождав час в джипе, решил всё-таки вернуться к гостю и сообщить ему о возможных проверках. От охранников заповедника надо было держаться подальше.

Ветер разогнал облака, выглянуло солнце.

В лесу зашевелились проснувшиеся звери, сторожко прислушиваясь к утренней тишине, гадая, какое настроение нынче у местного царя. Но всё было спокойно, тигры не подавали признаков жизни, и белки побежали по веткам сосен смелее, не говоря уже о запевших птицах, не зависимых от эмоций бегающей и ползающей по болотам живности.

Товарищ Хо вышел к скалам, возле которых оставил фотографа. Сердце сжало нехорошее предчувствие. Он пожалел, что уступил гостю и оставил его одного, без оружия, возле тигриного логова. Вспомнилось имя гостя:

– Дилай?

Из кустов вынеслось слабенькое эхо. Никто не отозвался на зов. Не слышно было даже возни тигрят и рычания их воспитательницы.

Товарищ Хо осторожно обогнул скалы.

– Дилай?

На влажном мху слева отпечатались следы рифлёных подошв, но сам фотограф не показывался. Впрочем, молчали и тигры, словно чудесным образом растворившись в тумане.

Товарищ Хо, потея, скользнул к кустам, оглядел песчаную плешь, камни, прошёл ещё дальше, к обрыву, за которым начиналась терраса, спускавшаяся к реке.

Тигров не было и здесь, вместе со всем выводком тигрят. А главное, исчез и фотограф в пятнистом со своим примечательным инструментом, больше похожим на небольшой телескоп необычного вида.

Товарищу Хо стало плохо. Он не знал, что делать, где искать незнакомца по имени Дилай и как докладывать о его пропаже директору заповедника.

Долина Нила. Алегойя

16 июня, полдень

Крокодил не двигался, наполовину выдвинувшийся из воды, огромный, коричнево-зелёный, напоминавший бугристое бревно. Глаза его были полуоткрыты, но веки не дрогнули ни разу, словно он задремал после сытного обеда либо вообще впал в спячку.

Рядом проползла черепаха, однако он не обратил на неё никакого внимания.

Заводь была приличная, метров сто в длину. Кое-где у берега торчали из воды ноздри и глаза других крокодилов, погрузившихся в воду полностью. И вообще весь этот тёплый илистый водоём, представлявший собой старицу Нила, кишел пресмыкающимися, сохранившими свой образ жизни со времён появления на Земле двести пятьдесят миллионов лет назад.

Изредка то один, то другой ныряли в воду, взбаламучивая её до состояния болотной жижи, вспоминая о каких-то важных делах, либо выбирались на берег, истоптанный животными, приходящими к водопою.

Животные – косули, антилопы, дикие свиньи, даманы – появлялись редко, заставляя крокодилий клуб оживляться, хотя охотятся крокодилы преимущественно ночью, и точно так же они оживлялись, когда к берегу выходили люди.

На этот раз это был массивный мужчина с бледным плоским лицом, в пятнистом камуфляже, нёсший в руках прибор, напоминавший фотоаппарат. Он вынырнул из зарослей древовидной акации, оглядел берег водоёма и приблизился к застывшему бревном крокодилу.

Птичьи голоса в кустах смолкли.

Из коричнево-синеватой жижи высунулись глаза и ноздри ещё трёх крокодилов, заинтересованных действиями человека.

Незнакомец поднял с земли камень, бросил в крокодила, по-прежнему не подававшего признаков жизни.

Камень клацнул о роговые пластины в форме латинской буквы «V», отлетел к воде.

В следующее мгновение крокодил рванулся вперёд, в могучем прыжке преодолел три метра, раскрыл пасть.

Человек в камуфляже поднял свой прибор, нацеливая на бегущего к нему – при каждом шаге хвост пресмыкающегося дёргался из стороны в сторону – трёхметрового гиганта.

Шаг, ещё шаг, ещё, до ног фотографа осталось чуть больше двух метров, а затем что-то произошло. Словно воздух вдруг поплыл маревом, искажая очертания попадавших в струю предметов. Крокодил вонзился в это марево… и исчез!

Фотограф опустил прибор, поворочал головой, разглядывая заводь с десятком глаз и ноздрей в воде, и неторопливо зашагал вдоль берега, обходя камни и стволы полусгнивших деревьев.

Один из крокодилов возбудился, кинулся к берегу.

Фотограф остановился, оценивающе глянул на броненосное животное, навёл на него прибор.

Танзания. Национальный парк Серенгети

18 июня, 14 часов

Лев был сыт, спокоен и не реагировал на пробежавшее в сотне метров от него небольшое стадо антилоп. Он благодушно наблюдал за вознёй львят возле кучи камней, изредка кидая взгляд на львицу, облизывающую свой лоснящийся бок.

За стеной кустарника и высокой травы слышалось взрыкивание и повизгивание: там воспитывала детёнышей ещё одна львица.

Всего прайд-семья льва насчитывала одиннадцать львиц, от старых до совсем молодых – двухлетних, трёх львов и семерых львят. Но этот красавец с роскошной жёлто-коричневой гривой и умными светящимися глазами являл собой главу семьи, подчинявшейся ему без каких-либо возражений.

Не боялся лев и людей.

Охотники в парке Серенгети появлялись редко, а на львов, чьё поголовье постепенно сокращалось из-за придвинувшейся к границам парка цивилизации, и вовсе охота была запрещена. Во всяком случае, уже несколько лет ни один охотник с ружьём в месте обитания семьи не возникал. Поэтому и реагировал опытный самец на людей с ленивой пренебрежительностью. Он чувствовал, что никто из них не рискнёт напасть на семью, а тем более на него лично.

Тем не менее внезапно выросшего в траве саванны человека в камуфляже, с блестящим аппаратом на плече, он встретил сдержанным предупреждающим рычанием.

Человек некоторое время стоял совершенно неподвижно, вырисовываясь на фоне жёлтой травы как мрачная, угловатая, пятнистая скала, потом двинулся к логову льва, не обращая внимания на его приподнявшиеся и затрепетавшие края верхней губы.

Львица перестала приводить себя в порядок, грациозно поднялась, глядя на приближавшегося героя.

Человек снял с плеча тубус аппарата, напоминавшего фотоаппарат с фасетчатой нашлёпкой объектива, направил на льва.

Лев рыкнул ещё раз, нервно хлестнул себя хвостом по крупу.

Львица оглянулась на хозяина, мотнула головой, вопросительно мяукнула.

На поляну, вытоптанную львами, вынесся клубок львят, самозабвенно борющихся за какую-то давно обглоданную кость.

Лев поднялся, угрожающе раскрывая пасть.

Человек сделал ещё два шага, льва накрыла струя нагретого воздуха, и зверь исчез.

Львица удивлённо уставилась на то место, где только что стоял её повелитель, дёрнула ушами, повернула голову к человеку, присела.

Львята покатились к ней клубком.

Она прыгнула вперёд, раскрывая лапы, словно собираясь обнять разыгравшихся чад, и тоже исчезла.

Человек повернул трубу аппарата к себе, повозился с ним, что-то нажимая, передвигая, ввинчивая и переключая, кинул взгляд на переставших играть львят и направился в ту сторону, откуда слышалось ворчание другой львицы.

Остров Комодо, Индонезия

19 июня, полдень

К заливу трёхъярусный тропический лес мелел, понижался, рассыпался на островки мангровых зарослей вокруг болот и на заросли казуаринов, вечнозелёных кустарников, украшенных торчащими из них кокосовыми пальмами и бамбуком.

Чтобы спуститься к воде, животные вынуждены были пользоваться тропами, протоптанными в казуариновых чащобах не боящимися колючек кабанами или толстокожими носорогами.

Почти ровно в полдень по одной из троп бежали к воде несколько молодых оленей, оскальзываясь на камешках или на глинистых выступах, мокрых после недавнего дождя.

В июне в здешних местах начинался засушливый период, понуждавший животных чаще спускаться к водоёмам, однако оленей заставило бежать нечто другое – появление человека, ведущего себя подозрительно.

Поэтому они и не заметили, что за поворотом тропы их ждёт засада.

Стоило первому оленю свернуть, как на него из-за коряги метнулся крупный зверь, напоминавший древнего динозавра.

Впрочем, это был не динозавр, а комодский дракон, или варан, достигавший в длину трёх метров. Вараны были ящерицами, и род свой вели от более крупных предков – мегаланий, живших в Австралии в плиоцене. Обнаружили драконов в начале двадцатого века, и с тех пор они известны как самые крупные ящерицы на планете.

Варан впился острыми кинжаловидными зубами в бок оленя, протащил его по тропе несколько метров, потом начал поедать, вырывая крупные куски мяса и заглатывая их целиком, не жуя.

Остальные олени рванули назад, исчезли в зарослях, испуганные нападением.

Зато на их месте возник человек в пятнистом комбинезоне, с блестящим сложным аппаратом в руках, похожим на видеокамеру и фотоаппарат, но гипертрофированно увеличенные. Современные камеры были гораздо меньших размеров и не такие грозные с виду.

Он приблизился к насыщавшемуся дракону, ни капли не беспокоясь, остановился в трёх метрах, наблюдая за трапезой.

Варан перестал жрать оленя, повернул голову, уставился на человека колючими глазками.

Ящер был массивен, складчатая, бугристая кожа тёмно-серого цвета с россыпью жёлтых пятен будила в памяти фильмы о динозаврах времён мезозоя, из пасти по зубам стекала кровь поверженного оленя. Застывший взгляд зверя предупреждал, как бы говоря: не суйся, ничего хорошего тебя не ждёт.

Фотограф поднял к плечу свой устрашающий фотоаппарат, навёл на варана.

Дракон дёрнул хвостом: человек ему не нравился. Но и отступать он не хотел, добыча принадлежала ему по праву.

Где-то в лесу рядом с болотцем крикнула птица.

Варан наконец решил узаконить своё преимущество, кинулся к человеку.

Фотограф что-то нажал на пластине аппарата, зверя накрыло облачко струящегося воздуха, и он исчез!

Вместе с ним исчез и недоеденный олень, а также часть камней на тропе и стрелка бамбука.

Фотограф прошёлся по тропе, вертя головой, словно искал кого-то, потом спустился к болотцу и присел на валун, увязший в песке и глине. Из его аппарата вылетел небольшой, с палец величиной, серебристый шарик, затрепетал проявившимися крылышками, подскочил вверх и пропал в небе.

Фотограф проследил за ним, занялся аппаратом, глядя на экранчик, загоревшийся на передней панели с объективом. Через пару секунд над ним встал столбик зеленоватого свечения, раскрылся тремя крылышками длиной с локоть, и внутри получившегося объёма появилась некая округлость зелёного цвета, покрытая коричневыми и голубыми пятнами.

На краю одного из пятен мигнула красная искра.

Фотограф дотронулся до светящейся конструкции длинным сухим пальцем без ногтя.

Округлость накрыла сеточка светящихся линий. Вспыхнувшая жёлтая стрелочка протянулась из-за края экрана к искорке.

Фотограф повертел головой, встал, вся светящаяся конструкция над аппаратом пропала.

Через минуту с неба на человека в комбинезоне упала серебристая «стрекоза», всосалась в панель аппарата.

Фотограф повернул назад, потопал к засохшему чёрному кустарнику и пропал за ним как привидение.

Княжпогостский район Сыктывкарской области, окрестности деревни Синдор

26 июня, утро

Погода в середине июня выдалась в районе чудесная, с дождями, но тёплая и ласковая, что сразу сказалось на настроении жителей района: в леса потянулись грибники, как местные, так и приезжие.

В пятницу, двадцать первого июня, собрался обойти знакомые грибные места и Николай Пахомович, для жены Никола, для друзей и жителей деревни просто Пахомыч.

Старику исполнилось восемьдесят, но был он крепок, сух, вынослив, подвижен и продолжал работать лесником после того, как местная власть по указке федеральной возродила службу лесохозяйства.

Деревушка Синдор, даже не деревушка, а скорее хутор, количеством в четыре двора располагалась на берегу речки Вис, вдоль старой железной дороги-узкоколейки, рядом с болотистым озером Глухое.

Пахомыч прекрасно знал эти места, всю жизнь прожив в посёлке Синдор, который находился в восьми километрах от деревушки с тем же названием.

В конце девяностых деревушка захирела, все её жители либо уехали поближе к городам, либо умерли, и оставшиеся дома, ещё вполне добротные, долго использовали местные охотники. Затем здесь поселился Пахомыч с женой, решив возродить деревню и попробовать жить в согласии с природой.

После этого в деревню переехали ещё две семьи, и она превратилась в полноправное поселение, связанное с посёлком Синдор узкоколейкой и просёлочной дорогой вдоль неё. То, что узкоколейку когда-то использовали в основном для перевозок заключённых местного лагеря «Глубинка», никого не пугало. Здесь привыкли к тому, что на лесоповале и в охотхозяйствах работали зэки.

Пахомыч и раньше, в молодости, пешком обходил все окрестности Синдора, легко добирался даже до реликтового Синдорского озера, а уж окрестности озера Глухого, вплоть до дороги на Ухту и дальше, изучил как свои пять пальцев.

Выйдя затемно с котомкой за плечами и ведёрным лукошком в руке, он обошёл болотце за погостом и потопал на юго-запад, к озеру.

Синдором оно стало в советские времена, а до того звалось, по одной версии – Сенгтором, что на языке манси означало «Туманное озеро», по другой – оно было Синдором и раньше, а переводилось это слово с языка коми как «возле глаза». В озеро впадало пять притоков, и параллельно одному из них – небольшой речки Угьюм Пахомыч и направился в лес, мало чем отличимый от сибирской тайги.

Здесь росли ель, сосна, берёза, ольха заплела все топкие болотистые берега ручьёв, встречались и пихта, и лиственница, и кедр. В некоторые урманы даже соваться было нельзя, настолько густо они были забиты кустарником и упавшими деревьями. С конца восьмидесятых годов прошлого века лесников разогнали, леса перестали чистить, и они в конце концов заросли, превратились в непроходимые буреломы.

О Пахомыче, как о леснике со стажем, вспомнили всего два года назад, после очередных выборов президента. Центральная власть наконец озаботилась положением дел в лесной отрасли, вспомнила о воссоздании охотоведческих хозяйств, да и с постоянными пожарами надо было как-то бороться, и старику предложили возглавить Синдорское лесохозяйство.

Однако от должности начальника он отказался, а лесником поработать согласился, и ему доверили контроль Синдорского заказника, начинавшегося к югу от его родной деревни.

За два года он обошёл все окрестные леса, обозначил более сотни завалов и валежников, которые надо было расчистить, пересчитал медвежьи берлоги и лосиные тропы, волчьи схроны и ареалы обитания прочих лесных жителей и, конечно же, обошёл все грибные места, которые показывал ему ещё лет семьдесят назад его отец Пахом Кузьмич.

Работы хватало не только ему. В лесхозе работали три лесника, намного моложе, но и для них задача очистки лесов от мусора и завалов была неподъёмной. К тому же в этом году почти пятьдесят процентов ельника оказалось заражено короедом, что требовало внимания и средств для борьбы с жучком. А кроме того, чуть ли не сорок процентов лиственного лесного фонда составляли перезревшие деревья, которые тоже надо было валить, пилить и вывозить. Администрация края дала на это лесникам сроку пять лет, но справятся ли они, почти не снабжаемые необходимой техникой и химией, Пахомыч не знал. По его подсчётам с его подшефной территории только в этом году вывезли почти десять тысяч кубометров лесного мусора, а сколько ещё осталось, трудно было представить.

К восьми часам лукошко было полно белыми и подосиновиками.

Пахомыч посидел на комле вывороченной лиственницы, попил горячего чаю из термоса вприкуску с сухарями, снова побрёл от поляны к поляне, обходя грибные захоронки. Встретил лося, пасшегося в кустарнике за мшаником. Лось посмотрел на него задумчиво, закидывая рога за спину, признал своего, отвернулся. Он понимал, кого надо бояться в этих краях, так как самым страшным хищником был не медведь, не зверь, а человек. Но Пахомыч никогда не охотился на лесную тварь, будучи сугубо мирным человеком, несмотря на наличие ружья, и звери это чуяли.

К девяти часам он набрал и котомку, в которую тоже умещалось не менее ведра грибов. Пора было возвращаться восвояси.

Пахомыч миновал завал из упавших сухих сосен, с неудовольствием подумав, что завал придётся убирать ему самому. Машина или трактор сюда проехать не смогли бы, а это означало, что распиленные стволы падняка надо было тащить до границы зимника, где по просеке проходил пунктирчик дороги.

Встретился развороченный муравейник.

Пахомыч обошёл его кругом, всмотрелся в заросли сосняка, обнаружил горб медвежьей берлоги. Медведей он встречал здесь не раз, однако один на один выходить на них опасался, зная не сильно миролюбивый нрав лесного хозяина.

Послышалось низкое ворчание: хозяин был дома, хотя обычно в тёплые летние дни медведи предпочитали отдыхать в зарослях, на сухом валежнике.

– Не переживай, не в гости я к тебе, – проворчал в ответ Пахомыч.

Но медведь уже высунул лобастую башку из отверстия берлоги, затем легко вылез сам, угрожающе посмотрел на человека.

Несколько мгновений они изучали друг друга, оценивая намерения другой стороны.

Пахомыч попятился, провожаемый взглядом бурого мишки, а точнее, медведицы; судя по тому, как она отреагировала на повизгивание, раздавшееся за спиной, там возились медвежата. А вылезла медведица из берлоги потому, что учуяла приближение человека и намеревалась преградить ему путь.

– Понял, понял. – Пахомыч отступил, не делая резких движений, нырнул в заросли рябины, вытирая рукавом выступивший на лбу пот. С медведицей разбираться не хотелось, защищая своих детёнышей, она была способна на всё.

Отойдя от берлоги метров двадцать, он выпрямился, вздохнул свободнее.

Хрустнула ветка под чьей-то ногой.

Старик оглянулся.

Сквозь листву орешника мелькнул силуэт, и на краю поляны появился человек в пятнистом зелёном комбинезоне. Голова у него была какая-то асимметричная, покрытая ровным сизым ворсом волос, лицо плоское, нос пуговкой, рот вообще был почти не виден, а глаза казались белыми и прозрачными, как стеклянные блюдца. На плече у него торчал какой-то прибор с фасетчатым объективом, похожий на фотоаппарат. Он замер и уставился на лесника вдруг запульсировавшими – сужающимися и расширяющимися глазами.

– Мил человек, – очнулся старик, – ты там осторожней, на медведя-от можешь напороться.

Чужак склонил голову к плечу, будто прислушивался к шёпоту за спиной, и бесшумно канул в кусты. Треснул сучок, ещё один, и всё стихло.

Пахомыч озадаченно потёр ладошки, определяя движение чужака, понял, что тот вопреки совету направился к медвежьей берлоге.

– Вот чёрт безротый! Куда тебя понесло?

Недалеко раздался храп, треск: это явно рванул куда-то лось.

Треск стих.

Чуть позже послышался медвежий рык и тоже пропал, словно медведице перерезали глотку.

Пахомыч покачал головой и решительно двинулся назад, предчувствуя беду. Фотограф в камуфляже не был вооружён, и возбудившаяся медведица запросто могла его задрать.

Поляна, на краю которой пасся лось, выглядела мирной и пустой. Лося нигде видно не было. Чужак, очевидно, спугнул животное, и местный франт, обладатель красивых рогов, убрался отсюда подальше.

Однако не было слышно и медвежьего ворчания, что казалось уместным во время встречи медведицы с непрошеными гостями. Если странный фотограф подошёл к ней слишком близко, она могла прийти в ярость, но, даже если он сразу отступил, зверь продолжал бы подавать голос, чтобы у чужака снова не возникло желания познакомиться.

Берлога показалась в прогалине между кустами.

Пахомыч медленно и осторожно двинулся к ней, стараясь не шуметь.

В ветвях мелькнула тень.

Старик замер, напрягая зрение.