Каратель богов
Только боль, что сопровождала каждое мое перерождение, мешала мне создавать абсолютно точных двойников тех личностей, за которых я себя выдавал. Моего терпения хватало лишь на пять, максимум восемь минут трансформации, после чего я или падал в обморок или сдавался и прекращал самоистязание. Продолжить же дублирование конкретного человека даже после короткой паузы, увы, не удавалось. Пока я концентрировался, пытаясь возобновить прерванный процесс, незавершенный образ успевал «расплыться», и тогда все приходилось начинать заново. Поэтому, дабы сэкономить время и не подвергать себя лишним мучениям, я доделывал свои специфические художества при помощи обычного театрального грима. Точнее, тех его современных разновидностей на основе био– и нанотехнологий, что ныне облегчают и ускоряют работу гримеров голливудских киностудий.
Со временем я натренировался менять свои личины максимально быстро. Но вот привыкнуть к боли, научившись терпеть ее хотя бы на полминуты дольше, так и не сумел. Всякий раз при подобных метаморфозах клетки моего организма стонали от неестественных нагрузок и, казалось, были готовы вот-вот погибнуть все до единой. И тем не менее каким-то чудом этого не происходило. Надолго ли хватит их выдержки, ученые не имели представления. А может, имели, но не сообщили мне об этом, дабы не отравлять остаток моей жизни знанием сей горькой истины.
С тех пор, как я впервые видоизменил собственное тело до полной неузнаваемости, я утратил все шансы вернуть себе свой настоящий облик. Утратил так, как скульптор утрачивает возможность воссоздать из одной и той же глины одну и ту же статую, которую он по какой-либо причине уничтожил. И даже если мне удастся восстановить свою личность по старым голографическим отпечаткам, это буду уже не прежний я, а моя высококачественная биологическая копия, хоть и наделенная моим разумом.
Впрочем, невелика утрата для агента, который на протяжении полутора десятков лет каждодневно соблюдает строжайшую конспирацию. Довольно скоро я перестал скорбеть по своей оставшейся в прошлом оригинальной личине так же, как лишившийся пальца человек рано или поздно смиряется с этой потерей. Тем паче что в моем случае я все равно приобрел намного больше, нежели потерял.
Через два года после того, как я подписал с учеными контракт и побывал в печи крематория, меня восстановили в прежней должности и допустили к службе. А еще через год, когда я поднаторел в использовании своих новых талантов на практике и окончательно реабилитировался в глазах командования, оно забросило меня в Пятизонье – аномальный регион планеты, с которым, как выяснилось, у Ведомства были связаны далеко идущие планы…
И вот теперь, спустя год кропотливой подготовительной работы под куполами Барьера, я и моя группа наконец-то приступали к настоящему серьезному делу, от успеха которого зависело очень многое. В том числе и наши повышения, крупные денежные премии и прибавки к пенсии. До какой, однако, на нашей службе не так-то легко дожить – подвиг, который удается не каждому полевому оперативнику Ведомства…
…Сукин сын Мамлюк и впрямь сдержал свое слово! К вечеру у нас действительно появилась связь не только с Чернобыльскими, но и со всеми остальными нашими базами Пятизонья. Работающий в Выгребной Слободе Гаер был немало удивлен, когда мы «достучались» до него напрямую из далекого Питера. Это избавило нашего агента от рискованной командировки в Сосновый Бор, дабы доставить на «Ариозо» свежие данные о Дровосеке. Благодаря башковитому электронщику Гаер мог и дальше оставаться в Чернобыле, снабжая нас информацией в режиме онлайн.
– Твоя версия полностью подтвердилась, – доложил Гаер о результате своей трехдневной разведки на Обочине. – Дровосек в розницу не торгует и с незнакомыми клиентами не работает. Даже со знакомыми он ведет бизнес только по собственным правилам. Причем весьма жестким. Главное из них: если я доверял тебе вчера, это еще не значит, что продолжаю доверять сегодня; докажи, что сегодня тебе по-прежнему можно доверять, или проваливай к чертовой матери.
– Серьезный мужик, – заметил я с ухмылкой. – Этим он мне и нравится. Обожаю параноиков – у них со мной так много общего… Что говорят на Обочине по поводу его слабости к искусству? Удалось узнать, к какому именно?
– Ходят слухи, будто бы он тяготеет к живописи и вообще заядлый ее коллекционер. Собрал примерно тридцать или сорок полотен из тех музеев Москвы, какие угодили под Барьер и были разграблены после Катастрофы. Дровосек и сам тогда активно участвовал в грабежах и после не раз сокрушался, что не он первый добрался до Третьяковской галереи с ее филиалами и вытащил оттуда все тамошние «сливки». Поэтому в его коллекции так мало картин из Третьяковки. Да и те, что есть, не самые известные.
– Прекрасно! – оживился я. Если бы Мамлюк не одарил нас глобальной сетью, озвученная Гаером новость стала бы лучшей из всех сегодняшних новостей. Или нет, вру: никак не стала бы, поскольку без помощи Мамлюка она дошла бы до меня не раньше, чем через три дня. – Ты славно поработал, Гаер. Я непременно отмечу это в своем следующем отчете. А теперь у меня есть для тебя новое задание. Несложное, но весьма срочное. У тебя работает нанопринтер?
– Да, здесь он в полном порядке. Это у нас на «Морденте» принтер барахлит и оттенки путает, о чем я тебе уже трижды докладывал. А на «Фугетте» с ним проблем нет…
Широкоформатные нанопринтеры, которые стояли почти на всех наших точках, предназначались для замены и восстановления камуфляжного покрытия маскировочных накидок и комбезов. Напыляемый на них слой наноботов-хамелеонов перекрашивал их в нужный цвет и задавал поверхности необходимую текстуру. Или, говоря незамысловатым армейским языком, шершавость. То есть если в районе, который нам предстояло исползать на брюхе вдоль и поперек, преобладали песчаники, то покрытие нашего обмундирования имело цвет песка и внешне напоминало грубую наждачную бумагу. А при переходе в боевой режим оно подстраивалось под окружающую среду с еще большей точностью.
Но сейчас нанопринтер был нужен Гаеру для иной работы. Такой, которую вне Зоны сочли бы мошенничеством, займись он ею не для души, а с целью наживы.
– …Открой нашу общую энциклопедическую базу, – продолжал я вводить Гаера в курс новой задачи, – найди в ней каталог работ Третьяковской галереи и выбери оттуда самую качественную репродукцию, на которой изображена голая баба. Только смотри, чтобы она была не слишком крупная… в смысле не баба, а картина. И чтобы автором ее был художник с более-менее знакомой фамилией – это тоже важно. Затем возьми в каптерке простыню покрепче и при помощи нанопринтера перенеси на нее изображение в масштабе один к одному. Только не простым копированием, а… как бы это правильнее сказать?.. С соблюдением всех старинных художественных технологий… Понимаешь, о чем я?
– Понимаю, не дурак. Сначала заставлю наноботов облепить и перекрасить на простыне нити так, чтобы они стали толстыми и грубыми, как у льняного холста. Затем смоделирую на нем слой грунтовки. А поверх нее нанесу уже само изображение. Тоже, разумеется, по науке: мазки, чешуйки, трещинки, потеки, выцветшие оттенки, эффект старения и все такое. А для полной аутентичности грубо обкромсаю края холста ножом – так, будто картину из рамы в спешке вырезали.
– Твою мать, откуда такие глубокие познания? – поразился я.
– Как откуда? Зря я, что ли, в Выгребной Слободе столько времени проторчал? – ответил Гаер, явно довольный тем, что опять угодил боссу. – Когда я узнал про коллекцию картин Дровосека, сразу подался к здешним скупщикам антиквариата за консультацией. Кто еще, кроме них, знает на Обочине толк в живописи? Вот один из этих парней, чей папа был когда-то известным реставратором, меня и просветил – очень уж польстила ему моя любознательность. И как оседлал он своего любимого конька, насилу я от него отбился. Взялся всерьез учить меня, как правильно настоящие картины от конвейерных фотокопий отличать, дабы я к нему всякий мусор потом на продажу не таскал… И что мне делать после того, как я голую третьяковскую бабу на нанопринтере отпечатаю?
– Перешлешь мне на мини-комп ее изображение. Только не слишком четкое, любительского качества. Затем получишь инструкции, куда доставить картину. На этом пока все…
– Так что там насчет моего оперативного псевдонима? – робко напомнил о себе Мамлюк, когда я, переговорив с Гаером, взялся дотошно изучать фотографии убитых нами сегодня праведников. Не всех, а лишь тех двух, чьи головы остались после смерти на плечах. А в особенности – ублюдка по имени Цефон, на которого у нас в архиве отыскалось досье. Не слишком подробное, но и то хлеб.
– Ну да, разумеется, я про тебя не забыл, – заверил я коротышку. Пришлось слукавить, поскольку, если бы он не завел речь о моем обещании, сам бы я, погрузившись в работу, отложил решение этого вопроса на потом. Невелика беда, поотзывался бы еще два-три дня на Мамлюка, Помпей недоделанный!
– И… что? – с надеждой осведомился он и затаил дыхание в ожидании моего вердикта.
Я отвлекся от работы, наморщил лоб, неторопливо смерил Мамлюка взглядом с ног до головы, почесал макушку… В общем, продемонстрировал ему громадное напряжение командирской мысли, хотя на самом деле она напряглась не больше, чем при вычислении квадратного корня из девяти. И выдала ответ, адекватный количеству затраченных усилий:
– За твой сегодняшний вклад в наше великое дело и за твои выдающиеся таланты приказываю тебе прекратить именоваться Мамлюком и отзываться на новый псевдоним – Башка.
– Башка?! Вы уверены?!
– Да… А что не так?
– Э-э-э… нет, ничего… Просто подумал, что неверно вас расслышал, – замялся Башка, состроив такую недовольную мину, будто я не осчастливил его новым именем, а наложил на него дисциплинарное взыскание.
– Однако, вижу, что-то ты не слишком рад подарку. – Я притворно нахмурился. – В чем дело? Не доверяешь авторитарному решению босса? Хорошо, давай поступим иначе. Тебе наверняка объяснили в учебке, что у нас не чисто армейские порядки и что в полевых условиях каждый член оперативной группы имеет право совещательного голоса. А посему я обращаюсь ко всем присутствующим с просьбой высказаться касательно обсуждаемого вопроса. Итак, господа, прошу проголосовать: кому из вас нравится новое имя нашего эксперта по электронной разведке?
И я поднял вверх правую руку. Вектор с Астатом переглянулись, ухмыльнулись, кивнули и тоже высказались за.
– Крутое имя, – подыгрывая мне, добавил при этом Астат. – Сразу внушает уважение, не то что какой-то там Помпей. И я бы от такого имени не отказался, да только кто же мне его даст? Чтобы меня так нарекли, мне потребуется лишний килограмм мозгов нарастить.
Башка тоже дернул было рукой, но, надо отдать ему должное, не поднял ее и не стал кривить душой, делая вид, что всем доволен. Честный поступок. Еще один плюс к реноме коротышки, проходящему сейчас очередную командирскую проверку. Терпеть не могу у себя в команде подхалимов, и потому отрадно, что Башка не из таких.
– Кто против? – продолжил я опрос, опуская руку.
Рука Башки снова дернулась и снова не поднялась, хотя он по-прежнему выражал немое нежелание носить дарованный ему с барского плеча тулуп. Что ж, дополним парню характеристику: честный, но осторожный. Способен выразить несогласие, но более решительно протестовать не осмеливается. И это тоже ему в плюс – упрямцы, как и подхалимы, мне здесь ни к чему.
– Итак, подытожим, – заключил я. – Трое за и один воздержавшийся. Вопрос решен положительно и посему снят с повестки дня. Как видишь, Башка, ты зря переживал: босс и команда в восторге от твоего нового оперативного псевдонима. И, насколько я знаю Гаера, он тоже вряд ли проголосовал бы против. Так что отпразднуй это дело, пока есть время, потому что завтра у тебя начнутся суровые и беспросветные трудовые будни… Ладно, а теперь больше меня не отвлекай – босс должен подготовиться к внедрению в Пламенный Крест. А пока я меняю личину и зубрю Завет Дьякона, ты, Башка, перепрошей мини-комп этого Цефона и синхронизируй его с моим… – И, поморщившись, проворчал под нос: – Цефон! Ну что за имечко! И охота Дьякону давать своим людям такие идиотские псевдонимы?..
Глава 3
Каким главным талантом должен обладать работающий в поле оперативник-комбинатор вроде меня? Метко и быстро стрелять? Искусно маскироваться? Стойко сносить тяготы изматывающих многосуточных разведрейдов? Уметь следить за Объектом так, чтобы тот незаметно даже носом шмыгнуть не смог?..
Бесспорно, все эти навыки для меня важны и входят в обязательный курс обучения комбинаторов. Однако любой из моих нынешних помощников – Вектор, Астат или Гаер – обойдут меня в этих дисциплинах с большим отрывом. Лишь в одном они не могут со мной сравниться (не беря в расчет мой талант оборотня) – в умении запоминать уйму информации, анализировать ее, отсеивать ненужную и манипулировать той, какая остается и переходит в разряд стратегической.
Именно в этом состоит главная задача Ведомственных комбинаторов: оказавшись на месте, быстро вникнуть в ситуацию, раздобыть максимум полезных сведений, после чего перетасовать колоду событий по-своему и разыграть ее с пользой для себя. А меткая стрельба и маскировка – это уже как карта ляжет. Тем более, что я всегда держу на подхвате исполнителей, которым по долгу службы предписано делать всю грязную работу и обеспечивать мою безопасность.
Впрочем, вряд ли они считают, будто я рискую меньше их. Наоборот, когда я покидаю базу и выхожу в рейд, это значит, что мне предстоит стать центральной фигурой текущей операции. И одновременно – первой потенциальной мишенью для нашего врага. Мишенью, на которую он обрушит самый яростный огонь и у которой будет мало шансов уцелеть, если ее прикрытие оплошает. Или вообще никаких шансов, если обеспечить ей прикрытие окажется невозможно в принципе.
Именно по такому экстремальному варианту – сольному, без огневой поддержки, – мне предстояло сегодня работать. Движущиеся скрытно следом за мной Вектор и Астат могли защитить меня на пути к церкви Неопалимая Купина, куда я направлялся, и, вероятно, у ее стен. Но внутри святилища праведников я смогу полагаться только на самого себя. А также на тот багаж знаний, какой я загрузил себе в голову перед тем, как выйти навстречу очередной опасности.
Итак, сегодня меня звали Цефон, и внешне я не отличался от того праведника, которого вчера утром подстрелил у Барьера Астат. Вид у меня был грязный и потрепанный, а на распухшей левой половине лица красовалось несколько ссадин, синяков и один глубокий свежий шрам, залепленный хирургическим клеем из походной аптечки. Разумеется, никакого грима – все самое что ни на есть натуральное. Можно сказать, ручная выделка; плод совместного творчества двух мастеров этого дела – Астата и Вектора. Первый обработал мне физиономию металлическим наручнем от доспехов, а второй подправил результат его труда с помощью ножа. За тем, чтобы Дьякон убедился: я действительно побывал в серьезной передряге, о какой мне предстояло ему вскорости рассказать.
Глянув после этого на себя в зеркало, я лишь обреченно вздохнул. И утешился мыслью, что при следующей смене личины я избавлюсь от всех телесных повреждений. Если, конечно, не заполучу к тому времени новые, уже несовместимые с жизнью, и не выйду из игры самым досадным образом – вперед ногами.
Я знал о Цефоне немного. Он не был рядовым сектантом, о чем косвенно свидетельствовал сам факт наличия у нас его досье, составленного моим предшественником. Цефон принадлежал к той категории праведников, которых Дьякон выделял из своей паствы за особые заслуги и позволял называться его учениками. В переводе на язык армейской субординации Цефон считался в секте кем-то вроде командира взвода. В досье также говорилось, что пророк Пламенного Креста благосклонен к этому ученику настолько, что позволяет ему высказывать вслух свое мнение касательно политики Дьякона. В мини-компе воскрешенного мной мертвеца обнаружилась его переписка с другими учениками, в которой он просил их помочь ему уговорить Учителя провести кое-какие реформы. А конкретно: децентрализовать власть и создать несколько филиалов секты по всему Пятизонью. Возглавить их должны были, естественно, Цефон и подобные ему Дьяконовы любимчики.
Выступили ли они со своим рацпредложением, и если да, то что ответил им Дьякон, память трофейного мини-компа умалчивала. Однако я взял себе на заметку: раз Цефон без опаски обсуждал с собратьями довольно смелые политические прожекты, не боясь, что кто-то на него донесет, значит, он продолжал числиться у Дьякона на хорошем счету. А голосовые записи, которые ученик-реформатор оставлял себе в виде памяток на будущее, позволили мне определить его манеру речи и настроить в процессе редупликации аутентичный тембр голоса.
В последние месяцы чистильщики преследовали секту не слишком рьяно. И Дьякон осмелел настолько, что снова перебрался в свою штаб-квартиру, откуда его периодически изгоняли: в церковь Неопалимая Купина. Я приблизился к ней за час до рассвета и был остановлен дежурившими у ее стен часовыми. Смоделированный мною голос Цефона не вызвал у встретивших меня праведников подозрений. Внешность – вроде бы тоже. Хотя по их прохладному приему я смекнул, что рядовая братия относится к этому любимчику пророка без особой симпатии. И хорошо. Это значит, мне не придется балагурить здесь с каждым встречным и поперечным, рискуя проколоться на незнании каких-либо деталей Цефоновой биографии.
Я не намеревался болтаться по лагерю, разбитому рядом с церковью, на месте бывшего парка, и двинул прямиком к ней, нигде не задерживаясь. И все равно весть о моем прибытии меня опередила. Видимо, часовым был дан приказ доложить об этом Дьякону немедля, что они и сделали через Мю-фон сразу, как только меня пропустили. Я еще пересекал лагерь, а Учитель уже встречал меня, стоя в открытых церковных воротах со скрещенными на груди руками. Его кряжистая, полноватая фигура, озаренная сзади бледным светом десятков свечей, выглядела бы не так солидно, сойди он с крыльца на землю. Но он не сделал этого, и я, а также все, кто наблюдал за нами в столь ранний час, взирали на пророка подобающим образом – снизу вверх. И вдобавок гадали, в каком настроении он пробудился и какая участь меня вот-вот постигнет.
Являясь по сути клиническим психопатом, Дьякон был совершенно непредсказуем. И за его, казалось бы, внешним спокойствием в любой момент могла последовать вспышка ярости. Я приближался к этому человеку с ощущением, будто подносил факел к открытой пороховой бочке. Несмотря на мою осторожность и кропотливую подготовительную работу, в нашем общении с пророком всегда могла возникнуть шальная искра, которая сведет на нет все мои тактические замыслы. И с высокой вероятностью прикончит меня прямо на месте.
– Прости, Учитель!.. – Я не стал дожидаться, когда Дьякон заговорит со мной, и, пав перед крыльцом на колени, пополз вверх уже на четвереньках. – Прости и будь милосердным! Позволь мне прежде все тебе объяснить!..
– Две недели назад ты говорил мне те же самые слова, Цефон! – промолвил глава секты, укоризненно покачав головой. – И вот опять ты меня подвел! Второй раз подряд! И второй раз имеешь наглость взывать ко мне о милосердии!
Плохое начало. Я понятия не имел о том, что Цефон уже имел несчастье провиниться перед Учителем, и вдобавок совсем недавно. Это осложняло ситуацию даже для избранного ученика. Лишь тот факт, что меня не разоружили и не взяли под стражу, позволял надеяться, что пророк не планировал подвергать меня излишне суровому наказанию.
– …Однако, разумеется, я тебя выслушаю, – продолжал он, не проявляя пока явных признаков злобы. – Ибо разве справедливо вершить суд, даже не выведав, что помешало рабу божьему вновь исполнить возложенную на него миссию… Встань, Цефон! Идем внутрь, побеседуем о твоем проступке с глазу на глаз.
И, повернувшись ко мне спиной, степенной походкой возвратился в церковь. Я покосился исподлобья на следящих за мной сектантов, после чего поднялся с колен и безропотно последовал за Учителем в пропахшую ладаном его излюбленную обитель.
Внутри Неопалимой Купины присутствовали еще трое сектантов, которые, судя по их усталому виду, справляли здесь всенощную службу. По всем признакам – дежурную, поскольку Дьякон, чье лицо было заспанным, в ней участия явно не принимал. Его кабинет и опочивальня находились, видимо, за церковными кулисами – в ризнице или где-то еще, – но беседовать со мной он предпочел в главном храмовом зале. Приказав служителям удалиться, Учитель подозвал меня к начертанному на стене огромному распятью – центральному изображению среди здешних граффити, коими праведники расписали изнутри всю церковь, не дотянувшись разве что до ее сводов. И расписали, надо отдать им должное, весьма талантливо. С учетом, естественно, своих специфических представлений о вере. Так, к примеру, никаких мадонн с младенцами и пухлых амуров с арфами тут не наблюдалось в помине. Зато хватало ярких, выписанных с нарочитой натуралистичностью сцен из Откровения, где все меченосные ангелы носили доспехи исключительно черного цвета с нанесенными на них оранжевыми огненными крестами.
Само распятье также заметно отличалось от канонического. Христос на нем имел мускулистую фигуру атлета, а крест, на котором он висел, был объят пламенем, да таким жарким, как будто горящую древесину предварительно облили бензином. Лицо припекаемого сзади Спасителя было искажено гримасой дикой боли, а рот открыт в немом, обращенном к небесам вопле. Что, безусловно, придавало картине драматизма, но также расходилось с привычным образом кроткого великомученика.
Опустившись на колени и велев мне сделать то же самое по левую руку от него, Дьякон перекрестился и, не сводя взгляда с распятья, повелел:
– Поклянись пред ликом Пламенного Иисуса-воителя, мой нерадивый ученик, что поведаешь мне о своих прегрешениях все без утайки.
– Клянусь тебе, Учитель, пред ликом Пламенного Иисуса-воителя в том, что… – также осенив себя крестным знамением, немедля отозвался я. И слово в слово повторил за пророком все, что он сейчас сказал.
– Хорошо, – заключил тот. – А теперь рассказывай – я весь внимание…
Даже являйся я на самом деле верующим, Спасителю было бы трудно уличить меня в неискренности. Фактически я поведал о вчерашней стычке в карьере правду. Ту, что Цефон видел собственными глазами до того, как погиб. Я показал даже след от пули, что вскользь задела мне наплечник и сбила меня с ног. После этого документальная часть моей истории плавно перетекла в область художественного вымысла. Но такого, какой вполне мог оказаться истиной, кайся сейчас перед Дьяконом настоящий ученик, если бы он и впрямь выжил и унес от нас ноги.
Дырки от пули, что угодила Цефону в живот и убила его, на моем надеваемом под доспехи комбинезоне не было, так как я снял его с другого трупа. Согласно моей легенде, упав после касательного попадания в наплечник, я стукнулся со всего маху головой о камень, после чего отключился. Я – ненадолго, а вот мой Мю-фон, похоже, навсегда. И когда я пришел в себя, меня уже обыскивал один из напавших на нас головорезов, который опрометчиво счел меня мертвецом. Не дав ему опомниться и схватить «карташ», я сцепился с мародером врукопашную. Он полоснул меня по лицу ножом, но я все же изловчился и вырубил его подвернувшимся под руку камнем. А затем рванул наутек, потому что к нам уже спешили приятели оглушенного мной ублюдка.
Подобрав на ходу автомат кого-то из мертвых товарищей, я бежал со всех ног, метался между камнями и отстреливался наугад, но в конце концов удрал из карьера в пустошь. Скорее всего, я ни в кого не попал, а иначе преследователи обозлились бы и гнались бы за мной до тех пор, пока бы не настигли и не прикончили… Кто они такие? Рыцари Ордена Священного Узла, если судить по экипировке. Как сумели застать нас врасплох? Самому хотелось бы знать! Обрушились, будто гром среди ясного неба, ей-богу, мы даже глазом моргнуть не успели! Думается мне, есть у узловиков на том карьере схрон или потайная пещера, где они отсиживались, пока мы осматривали склоны и устраивали засаду. И убежище то будет нелишне поскорее найти и взорвать, поскольку тамошнее место давно нас кормит и повторение вчерашнего нападения нам не надобно…
– Значит, говоришь, человек из-за Барьера шел на встречу с Орденом! – пробормотал Дьякон, задумчиво пригладив бороду. – Да, скверно. Очень скверно! Возможно, мы действительно поступили опрометчиво. Но ведь мы не пролили ничью кровь, а Орден, вместо того чтобы попросить нас не вмешиваться, безо всякого предупреждения убил четырех наших братьев. Мы не вправе молча сносить подобные оскорбления! Кровь павших братьев вопиет об отмщении! Кто-то из людей приора Глеба за это не сегодня завтра дорого заплатит!
– Я готов привлечь к ответу любого узловика, на которого ты укажешь, Учитель! – с жаром вызвался я искупить свою вину. – Хоть самого приора Глеба! Хоть самого Хантера!..