Никто, кроме нас!

Пионеры

– Чего ты ему отдал? – недовольно спросил Влад, ныряя в обрушенный коридор. – А наши чего курить будут?

– Не ной, там еще есть, – Димка Медведев на ходу содрал обертку с шоколадки. – Всем хватит… Значит, половину хавчика отдаем мелким и женщинам. Остальное делим, как всегда?

– Угу… погоди, – Влад достал сигарету, зачиркал спичками, с наслаждением закурил. – Пхххх… Хоть отожремся. Знаешь, я думал – все отберет.

– Кто? – не понял Димка, жуя.

– Кто-кто… Этот. Дружинник.

– Да ладно тебе… Много они у нас отбирали?

– Я бы хрен отдал, – Влад продемонстрировал «браунинг». – Смотри. Там подобрал. И патронов набрал.

– Можно бы и еще притащить… – задумчиво сказал Димка. Проглотил шоколад.

– Да у всех уже есть почти, зачем еще-то? – не понял Влад.

– Да так, – неопределенно ответил Димка, бросая скомканную обертку в темноту. – Так просто. Потащили.

Димка проснулся оттого, что его вызвали к доске на физике. Он не знал темы и открыл глаза почти с облегчением.

В школьном подвале было темно. Но не совсем. И тихо. Но не совсем. Тут никогда ничего не бывало «совсем». Обязательно горел какой-то костерок, обязательно хныкал кто-то из младших или кто-то где-то разговаривал. Обязательно доносились снаружи выстрелы, взрывы… Правда, сейчас наверху было почти тихо. Но Димка уже хорошо знал, что это означает лишь одно: скоро атака на этом участке.

Мальчишки – почти все здешние, знавшие друг друга еще по школе – спали в своем углу на набросанных одеялах. Димка сел. Огляделся.

Мама – совсем недалеко, за ящиками, на которых горела керосиновая лампа – чинила его куртку. И плакала. Она плакала каждый раз, когда подходила его очередь идти за продуктами. И потом, когда он возвращался.

Димка почувствовал, как к глазам откуда-то изнутри тоже подступили слезы. Сердито шмыгнул носом. Дурацкий характер, девчоночий характер.

Хорошо, что мама жива. Если честно, он до сих пор не мог толком осознать, что большинство его одноклассников – и вообще ребят из школы – потеряли родителей. Да и от самих ребят и девчонок осталась едва пятая часть. Мама часто жаловалась, что они не среагировали вовремя, не выбрались из города. А Димка иногда думал – что бы они стали делать там? Тут – тут ему давно не было страшно. И даже как-то привычно.

Мать перестала шить, о чем-то зашепталась с молодой женщиной, укачивающей на руках ребенка. Женщину Димка не знал. Она была нездешняя, а в подвале собралось человек двести, не меньше. Самых разных людей. Отовсюду.

Спать уже не хотелось. Наверху наступало утро. Димка вспомнил, как позавчера пролез через обрушившуюся на первом этаже стену в комнату, которая, сколько он себя помнил, всегда была заперта на висячий замок. В школе о содержимом комнаты ходили легенды. Самые разные. А на самом деле это оказался просто склад. Димка сперва даже разочаровался. На столах и шкафах лежали и стояли какие-то коробки, серые от пыли. Барабаны, горны с красными вымпелами. Высились – стопками и россыпью – книги, журналы, брошюры. Присмотревшись, мальчишка понял, что попал в комнату, где в начале 90-х – когда его еще и на свете не было – сложили предметы, имевшие отношение к пионерской организации. Почему-то не выкинули, то ли пожалели, то ли побоялись… О пионерах Димка почти ничего не знал, но при виде книг вспомнил вдруг, что любил читать. Дома была хорошая библиотека. Пока он был – дом.

Он порылся в книгах. С удовольствием, откладывая то одну, то другую. Потом его позвал Влад, он заторопился, схватил первую попавшуюся книгу и в подвале сунул ее под подушку. Потом они пошли за продуктами…

Мальчишка сунул руку под подушку. Книга была толстой, старой, растрепанной, в невзрачной коричневатой обложке; вот же обложки были тогда, кто на такую клюнет-то?! Димка присмотрелся – отсветов лампы хватило, чтобы понять: на обложке нарисован красный галстук и написано большими буквами: «О ВАС, РЕБЯТА!» Авторы – какие-то Власов и Млодик.

Сперва он хотел подсесть к ящикам, но мама наверняка начала бы жалеть его, говорить, а Димке сейчас не хотелось этого. Наклонившись так, чтобы было удобнее (сосед, Пашка Бессонов, пробормотал: «Ты чего толкаешься?..»), он открыл первую страницу.

Если бы кто-то последил за читающим мальчишкой со стороны, то, наверное, удивился бы. Во-первых, Димка читал быстро. А во-вторых, его лицо в это время отражало все чувства. Он то хмурил брови непонимающе или сочувственно. То шевелили губами. То улыбался. То пожимал плечом. Через какое-то время отложил книгу (прочитанную уже на треть), потер глаза и, решительно поднявшись, подошел к матери, обойдя по дороге несколько тридцатилитровых канистр с бензином.

– Ты не спишь? – женщина улыбнулась, поцеловала наклонившегося к ней сына. – Добытчик… А я тебе куртку зашила.

Сейчас у нее было хорошее настроение. Это было ужасно и противоестественно, но – хорошее. Ее мальчик вернулся, снова идти его очередь настанет не скоро, наверху не стреляют…

– Ма, – вдруг спросил Димка. – Ты была пионеркой?

Она не успела ответить на этот странный вопрос.

Наверху разорвался первый 6,2-дюймовый снаряд «Паладина».

Брошенная снаружи граната с железным визгом отлетела обратно, спружинив о прислоненную к оконному проему кроватную сетку. Хлопнул взрыв.

– Утритесь, долбо…бы! – с хохотом крикнул пулеметчик и снова прилип к прорезному прикладу ПКМ.

Штурмовые группы упрямо пробирались по развалинам все ближе и ближе к полуразрушенной школе, где сотня Басаргина – меньше четырех десятков человек – держала оборону уже полчаса. Казавшиеся громоздкими, но быстрые фигуры в глубоких касках, жилетах с высокими воротами и с почти родными «калашами» в руках мелькали то тут, то там. По оконным проемам и дырам в стенах били «Браунинги» и несколько ракетных комплексов, снаряженных боеприпасами объемного взрыва, попадания которых разваливали целые комнаты. Если бы дружинники не меняли места, постоянно передвигаясь через дыры в стенах и полах, то от защитников давным-давно никого не осталось бы…

Басаргин дал в окно короткую очередь, быстро перекатился кувырком к следующему. Видно было, как поляки застряли на установленных метрах в двадцати от дома ПОМЗах и МОНах, соединенных между собой растяжками. Тут и там хлопнули несколько взрывов. Саперы штурмовиков в лихорадочном темпе снимали растяжки, в то время как их товарищи вели шквальный огонь по дому, наверное, проклиная тех, кто додумался начать атаку без артиллерийского или воздушного обстрела – в надежде на «фактор внезапности». Сейчас этот фактор оборачивался тем, что то тут, то там штурмовик тыкался бронестеклом американского шлема в щебень, в пыль, в асфальт. Дружинники давно почти не пользовались калибром 5,45 – «батька» озаботился добычей «стволов» под проверенный 7,62 – не такие скоростные, но более тяжелые пули пробивали навылет и снаряжение, и кевлар жилетов, и керамические вкладыши – и, пройдя почти насквозь, ударяли в жилет на спине изнутри, рикошетировали, делали в теле человека еще два-три «броска», превращая почти любое ранение в смертельное.

Но Басаргин видел наметанным глазом – поляки не повернут. Слева от подсотника упал гранатометчик – парню снесло голову пулей «Браунинга». Басаргин подхватил «ГМ-94», забросив автомат на спину. Опять выглянул. Прорвались, прогрызлись… Тут и там штурмовики бежали к школе, низко пригнувшись и строча на ходу. А следом улицы…

– Мать! – вырвалось у Басаргина.

Это были «Паладины» – те, о которых говорил Климов на утреннем совещании. Огромные, выкрашенные в черный цвет стопятидесятипятимиллиметровые самоходки. Каждую впереди сопровождала «Брэдли». А по флангам каждой бронепары мелькали пятнистые фигуры – похожие на поляков, но чем-то отличные… морпехи!

– Очистить нижний этаж! – заорал Басаргин командиру первой полусотни надуряднику Прохорову. – Всем вверх, держать лестницы!

– Есть, понял! – Прохоров метнулся по коридору – и в тот же момент первый снаряд «Паладина» ударил прямиком в школу.

– Твою ж… – зарычал подсотник. Теперь он не мог командовать, не имело смысла – теперь он мог только драться, как простой боец.

Бросившись к окну, он выхватил из кармана отшлифованную металлическую пластинку, поймал солнечный луч, пустил в ход ладонь, закрывая-открывая импровизированный гелиограф в сторону гостиницы:

Пшеки на нижнем этаже. Их поддерживают три «Паладина», столько же «Брэдли», до взвода морпехов США. Держу верхние этажи.

Напряженно вглядываясь, он увидел ответ буквально через пару секунд:

Не дайте подойти бронетехнике. Отрежьте ее от пехоты, заставьте остановиться. Пехоту заманивайте на первый этаж всю.

– Мать! – повторил Басаргин. И заорал, перекрывая рев и грохот: – Гранатометчики, ко мне!

Предвидя что-то такое, он держал гранатометчиков с «Громами» в резерве. По штату в сотне была дюжина РПГ и до черта одноразовых «Мух». Но оставалось всего четыре расчета, поэтому Басаргин заранее раздал по две «Мухи» пятерым лучшим стрелкам.

Собрав отряд вокруг себя, подсотник, сидя под стеной, ткнул в пол:

– Слышите?! Поляки внизу! Прорвемся через черный ход и подожжем броню, иначе они под ее крышей похоронят всю оборону! Всем все ясно? – он обвел лица бойцов взглядом. – За мной! За Русь, мужики!

Это не было просто словами или голым лозунгом. Не сейчас и не здесь…

…Они вбежали в глухой коридор, как раз когда двое здоровенных капралов с белыми орлами на рукавах приканчивали выстрелами в упор последнего из двоих прикрывавших это направление дружинников. В два окна лезли еще жолнеры. Басаргин заорал: «Твою так, бей их!» – выстрелил из гранатомета, уныло взвизгнула картечь, один из капралов охнул, осел. Тяжело чокая о бетон, полетели ручные гранаты, взрываясь оранжевыми вспышками. Вскочивший на подоконник гранатометчик-дружинник мешком упал наружу, следом тоже полетели гранаты. Оглушенный, озверевший, подсотник выскочил наружу, упал прямо на корчащегося поляка, изуродованного гранатным взрывом, не удержался на ногах, получил удар прикладом в голову, от которого закрылся рукой – локоть хрустнул, жолнер замахнулся снова… Басаргин пнул его (ххэк!) ногой в пах, закрытый бронефартуком, поляк зарычал, сгибаясь, и соскочивший следом Жорка Малышкин несколько раз ткнул его сверху в шею, за воротник, штык-ножом. Плюясь кровью, жолнер обернулся, навалился на гранатометчика, валил. Двое поляков убегали по развалинам куда-то в сторону, один отбивался автоматом от дружинников. Генька-цыган, сидя на груди лежащего офицера, рубил его по лицу и по рукам, которыми он заслонялся, саперкой – летели брызги. Двое дружинников, закинув гранатометы за спину, стреляли в бегущих очередями, но промахивались, и те так и канули куда-то в развалины.

– Все?! – прохрипел Басаргин, поднимаясь, – рука не слушалась. – Сколько?!

Убит был только один – Макс Сиварев, тот, который не вовремя вскочил на подоконник. Убитых поляков считать было некогда, своих раненых – тоже; все держались на ногах.

– За мной! – подсотник сам не понимал, почему из горла лезет один хрип, что случилось с голосом. – Ползком, вперед!..

…«Паладины» не спешили приближаться. Раскачиваясь на гусеницах, они расстреливали гостиницу, стреляя мимо школы. Острые хоботки скорострелок «Брэдли» тоже дергались очередями.

Басаргин знал по опыту, что артиллерийский обстрел не так страшен, как может показаться. До тех пор, пока здание держится. Но, как только будет нарушена конструкция, оно просто сложится, как карточный домик. Сейчас у «Паладинов» позиция была неудобной. Но как только школа падет, они обойдут ее, не опасаясь быть сожженными сверху, выйдут на прямую наводку и расстреляют гостиницу за полчаса. А скорострелки БМП и стволы морпехов не дадут подойти близко контратакующим. Шанс был только сейчас – в относительной узости, пока янки не подозревают, что враг рядом, что враг подобрался…

– Все, мужики, – захрипел подсотник. – Или сожжем их на хер – или сами тут ляжем. Пошли.

Пластаясь между развалин по щебню, они поползли – впереди с «Мухами», следом – расчеты «Громов». Рука Басаргина не работала, он оставил гранатомет, намотал ремень «калаша» на локоть целой, чтобы стрелять с одной.

Двое дружинников буквально свалились на расчет «М60», устроившийся в воронке – янки прозевали. В воронке началась азартная короткая возня. Когда подполз Басаргин, оба морпеха лежали около пулемета, изрезанные ножами до неузнаваемости, а его ребята уже подбирались к первой БМП. Задние дверцы были открыты, сидевший там огромный негр что-то кричал в микрофон закрепленной на стенке рации. При виде русских он выкатил глаза и выдохнул хрестоматийное:

– Ш-шит…

– Ху! – подскочивший ближе дружинник впечатал приклад в лоб под каску. Изнутри, из БМП, что-то спросили. – Не понимаю я по-вашему, б…я, плохо учился, – сообщил дружинник, бросая внутрь «лимонку» и откатываясь в сторону.

Рвануло, подскочили выбитые люки…

– Ай-иии!

– Гранатометы, огонь! – прохрипел Басаргин, падая за гусеницу уничтоженной машины. – Огонь, огонь, мужики!

И сам начал стрелять – неприцельно, веером, просто в пятнистые спины, выпяченные ребрами бронежилетов – совсем близко, возле других машин…

…Димка не знал, от чего глохнуть – от рева снаружи или от криков в подвале. Люди, казалось, обезумели от страха. Такого не было еще ни разу. Прямо напротив входа остановилась огромная черная машина – «Паладин». Качаясь на гусеницах, она редко стреляла – после каждого выстрела на щебень со звоном летела здоровенная дымящаяся гильза, а в подвале поднималась новая волна крика. Кричали женщины, кричали дети, кричали немногочисленные мужчины… Тогда один из двух спустившихся в подвал и залегших у входа солдат поворачивал ожесточенное, грязное лицо и тоже что-то кричал, тыча в сторону людей стволом винтовки – непонятно, яростно… Эти двое лежали совсем близко от прижавшихся к стене мальчишек. А отползти было страшно – казалось, что стоит пошевелиться, как американцы начнут стрелять в людей. Умом Димка понимал, что это не так, что они просто прикрывают самоходку. Но ничего с собой не мог поделать и сидел как прикованный.

– Мальчик… – услышал Димка шепот и повернулся. Но позвали не его, а замершего рядом Влада – звал подошедший вдоль стены лысый старик, Димка не знал, кто это такой и как его зовут. – Мальчик… – старик нагнулся. – Я видел, у тебя пистолет. Дай, пожалуйста.

Помертвев, Димка видел – как в жутком, кошмарном, тягучем сне – руку Влада. Он подал «браунинг» старику. Довершая абсурд, старик сказал: «Спасибо», – снял оружие с предохранителя, неожиданно легко и быстро сделал оставшиеся пять шагов и в упор выстрелил в затылок одному из американцев – под каску. Изо лба у того ударило алое, он ткнулся в порог и задергался. Старик выстрелил во второго – точно так же… но тот успел перевернуться на спину и получил пулю в лоб, сам судорожно нажав на спуск «М16».

Лысого старика – он так и не выпустил пистолет – отшвырнуло прямо к истошно заоравшим мальчишкам, буквально вмазавшимся в стену подвала.

Старик привстал на затылке и каблуках. Стиснул грудь, сказал: «Х…» – и обмяк. Его лицо как будто стекло к вискам и стало полудетским.

А дальше Димка помнил плохо.

Он почему-то оказался около канистр с бензином и сильно оттолкнул маму (как он мог такое сделать?!). Он совершенно не понимал, что делает – и в то же время понимал совершенно отчетливо. Потом он был снаружи и тащил тяжеленную канистру за неудобные «ушки» на башню «Паладина». Вокруг был день, вокруг была смерть, а над головой – прозрачное-прозрачное голубое, почти белое небо. И совсем рядом горела еще одна машина – меньше, зеленая, не черная – и сидел человек без ног, смотревший на Димку невидящими глазами. Мальчишка установил канистру на башне возле люка и пробил несколькими ударами куска арматуры. Бензин потек желтоватыми резко пахнущими струйками. Люк открылся. Высунулась круглая голова с большими черными глазами (оказывается, там не люди, оказывается, эти жуткие машины водят муравьи или кто-то вроде!) и сказала:

– О май год… бой… вотс ю дуинг?

Потом муравей достал пистолет, и Димка, столкнув на него – в люк – все еще очень тяжелую, брызжущую бензином канистру, скатился с машины, доставая коробок спичек. Зажег разом все головки. Внутри машины закричали на несколько голосов, и Димка, бросив комок огня на броню, изо всех сил прыгнул обратно в подвал. Сжался на полу между трупов американцев и старика.

Снаружи ухнуло пламя.

И только тогда он начал понимать происходящее.

Его вырвало – дугой, фонтаном, на пол и стену…

…Подошедшая сотня во главе с самим Верещагиным добила поляков на первом этаже. Трупы лежали на полу и лестницах. Одной паре – «Паладину» и «Брэдли» – удалось отойти. Но только одной. Две БМП и одну самоходку сожгли гранатометчики Басаргина. Еще один «Паладин» сгорел по причине, остававшейся непонятной, пока кто-то из дружинников не рассказал надсотнику о том, что видел из окна.

Верещагин спустился в подвал. Люди подались от него в стороны, но белобрысый худенький мальчишка, навзрыд плакавший в объятиях какой-то женщины, остался сидеть на месте.

Надсотник тяжело сел на самодельный топчан. Стащил берет и вытер им лицо. И только после этого узнал мальчика.

– А, добытчик, – сказал он. – Димон, кажется?

Зареванный мальчишка несмело поднял голову. Посмотрел, часто моргая, на сидящего офицера. И вдруг улыбнулся – несмело:

– Это вы…

– Я, – кивнул надсотник. – Разрешите? – он отстранил руки женщины, которая смотрела на него со страхом. И притянул мальчишку к себе. Димка дернулся, но не стал вырываться и обмяк. Тихо, еле слышно сказал:

– Я правда… я это сделал?

– Да, – сказал надсотник. – Ты. Люди видели. Она почти вышла на прямую наводку. Если бы не ты – может быть, меня бы сейчас уже не было. Может быть, уже никого из нас не было бы. Ты хоть понимаешь… – он отстранил мальчика, – понимаешь, что ты герой?

– Уходите, пожалуйста, уходите… – начала женщина, но Димка неожиданно сказал жестко:

– Не надо, мама. Пожалуйста, помолчи, – и, отстранившись, повернулся к офицеру. – Я не знаю, – смущенно сказал он. – Я ничего не помню. Я просто…

И, не договорив, пожал плечами.

Басаргин молча опустил бинокль. Его породистое лицо было каменным.

– Да, это наши, – сказал он безразлично.

Верещагин, стоявший чуть дальше от пролома – чтобы не выдали блики на линзах, – поднял свой небольшой «Taскo», купленный еще в мирное время. Четырехкратный, не такой мощный, как у Басаргина, бинокль, тем не менее, безотказно приблизил развалины церкви Ксении.

Четыре обнаженных, полуобугленных трупа были распяты на обломках обычных электрических столбов – головами вниз. Между двумя средними распятыми стоял фанерный лист с кощунственно выглядевшей надписью по-русски:

…ОБО МНЕ РАДУЕТСЯ ОБРАДОВАННАЯ ВСЯКАЯ ТВАРЬ…

РАДУЙТЕСЬ, РУССКИЕ ТВАРИ!!!

– Клим, – пробормотал Верещагин, глядя в лицо крайнего слева. Почти неузнаваемое, оно все-таки принадлежало надуряднику Климову. Остальных опознавать и не требовалось – несомненно, это были его разведчики. – Клим, Клим, как же ты так… как же ты так… неудачно-то?

– Удачно или неудачно – но разведка сорвалась, – Земцов терзал свою коротко стриженную бороду. – Командир, слышишь? Олег, да опусти ты бинокль!

Верещагин опустил бинокль, сунул его в чехол. Повернул к своим друзьям злое лицо.

– Я слышу, – сказал он. – Разведка сорвалась. Не глухой… и не слепой.

– Что будем делать? – поинтересовался Басаргин. – Между прочим, они наших заминировали, я проводки вижу…

– Что делать? – зло спросил Верещагин. – Ничего. Ночью сам пойду, ясно?!

– Х…я ты пойдешь, – усмехнулся Земцов. – Клим в десять раз ловчее тебя был, и вот…

– Я сказал – пойду, значит – пойду! – заорал командир.

– Х…я пойдешь, – непоколебимо сказал Земцов. – А будешь дурью маяться – скрутим. Ты командир, твое дело…

– Мое дело – людей на смерть посылать? – приходя в состояние холодного ехидства, поинтересовался Верещагин.

Но Сергей был невозмутим:

– И это тоже. Но основное – думать. Так что думай.

Неизвестно, что ответил бы разозленный надсотник. Но все трое офицеров именно в этот момент услышали голос – не с неба, а от входа:

– Можно… можно я пойду?

Мужчины обернулись, и мальчишка, на котором скрестились их взгляды, явно оробел. Но от этого только стал напористей, и в голосе его явно прозвучал вызов:

– Давайте я пойду!

– А, это ты, Димка, – кивнул Верещагин. – Не шатайся днем по этажам, с ума сошел, что ли?

– Я могу пойти, – повторил мальчишка упрямо. – Вы же сами говорили, что я…

– Говорил, – сердито оборвал его Верещагин. – И сейчас скажу, что без тебя сотню Игоря смяли бы. Но это одно дело. А другое – послать тебя…

– Вы меня не посылаете, я сам иду, – быстро возразил мальчишка и мотнул светлым чубом. – Ну это же мой район, я тут все знаю!

– Слушай… – начал Верещагин.

Но Земцов молчал, теребя бороду. А Басаргин вдруг сказал:

– А это выход.

– Выход?! – надсотник посмотрел на них. – Ну ладно бы я. У меня нет детей. Но вас-то обоих – вас же дети дома ждут! Так как же можно…

– А Клима не ждали, – напомнил Басаргин.

Верещагин выругался. Жена Климова и его младший сын Никитка погибли при бомбежке колонны беженцев. Старший – приемный – сын Юрка пропал без вести немного раньше.

– Я могу, – напористо-неистово сказал мальчишка, сжимая кулаки и весь подаваясь вперед. – Ну я же правда могу, а вы не можете. Я схожу и вернусь. Вы мне только объясните, что нужно узнать. Я могу! – Голос его стал умоляющим.

– Олег… – начал Басаргин.

Верещагин оборвал его:

– Помолчи, ради всего святого.

Теперь молчали все.

– Зачем тебе это нужно? – спросил Верещагин. – Объясни.

– Зачем?!. – начал Димка агрессивно. И – захлебнулся. Беспомощно хлопнул глазами. Офицеры ждали. На ресницах у мальчишки появились капли, губы задрожали. – Я могу… – прошептал он и уронил голову.

– Ясно, – сказал надсотник. – Пошли. Будем говорить.

Пашка Бессонов согласился идти сразу. Димку не очень интересовало – почему, просто внезапно ему стало жутко идти одному. Он почти пожалел о своем решении – и, будь возможность повернуть время, наверное, не высунулся бы в комнату, где стояли офицеры. Но теперь отступать было некуда, и Димка нашел компромисс – страшно обрадовавшись, когда Пашка сказал: «Конечно, пошли!»

А вот Влад сперва выпучил глаза, а потом насмешливо сказал:

– Ну ты даешь.

– А что тут такого? – спросил Димка.

Они стояли у выхода из подвала и говорили тихо. Но Влад своему тихому голосу ухитрялся придать незабываемые и разнообразные оттенки ехидства:

– А то, что ты баран без башни.

– Мы же туда сто раз ползали.

– За жрачкой. А не чтобы в пионеров-героев поиграть.

Димка вспыхнул. Он даже себе не признавался, что прочитанная им книга… в общем… в общем, это она руководила его поступками процентов на семьдесят. Влад бы не понял (Димка и сам не очень понимал). А тут – как будто мысли прочитал!

– А теперь – чтобы помочь нашим, – сказал Димка.

Влад скривился:

– Нашим-вашим… Я вообще не понимаю, откуда на нас эта война свалилась. Наши еще какие-то…

– Ладно, – отрезал Димка. – Матери не говори, куда мы пошли. Я ей наврал, что мы на море[4] пошли, рыбу глушеную пособирать.

– Вали-ите, – махнул рукой Влад. – Кто только вас собирать будет…

…Он нагнал Димку и Пашку на пересечении Лизюкова и Жукова, когда они, лежа в развалинах, прицеливались, как ловчее перебраться за развалины кинотеатра «Мир». Мальчишки сперва вскинулись, но потом Димка спросил удивленно:

– Ты?!

– Угу, – Влад втиснулся между ними. – Ну чего вы? Вон там можно пролезть, за бордюром. Пошли, пока ракет нет.

В три ноль семь Верещагин проснулся.

Снаружи бумкали минометы. Но это был не бой, а бессистемный обстрел, злость за позавчерашнее. И не это его разбудило.