Две недели у моря

В конце концов, сестра тихонько шепнула мне, что так глазеть даже на знаменитость неприлично. А я всё продолжала смотреть. Рубинову принесли кофе, затем сок. Один раз он оторвался от компьютера и совершенно пустым, рассредоточенным взглядом уставился в какую-то точку прямо перед собой. Затем снова наклонил голову к ноутбуку.

К тому времени компания наша переключилась на какую-то другую тему – на какую именно, я бы вспомнить не смогла. Мне всё казалось, что они продолжают говорить о Рубинове, даже если бы они поклялись, что о Рубинове больше не произнесли ни единого слова. Всё равно, любое их слово было теперь о нём. Мне сделалось даже страшно: я совершенно не понимала, что со мной происходит, по той простой и самой верной причине, что подобного в жизни моей не происходило ещё никогда. Никогда, ни один человек не притягивал мой взгляд столь надолго. Ни один не вызывал такой жгучий, бешеный интерес. И, самое главное, ни один рассказ о ком бы то ни было не продолжал звучать в ушах даже тогда, когда все вокруг переключились на другие темы. Своего рода сумасшествие, объяснить которое я не могла, а потому, несмотря на страх, всё продолжала и продолжала смотреть на Рубинова.

Моя сестра стала собираться домой. Так же втроём мы вышли из клуба.

– Ты помнишь дорогу в квартиру? – спросила сестра.

Я ответила, что отлично всё помню.

– Тогда держи ключ – я сегодня ночевать не приду. Позвони, когда доберёшься.

Парень сестры тормознул такси, и они уехали, оставив меня в гордом одиночестве. Я немного постояла, собираясь с мыслями и вдыхая остывший ночной воздух. Затем вернулась в клуб и села за столик к Рубинову. Он посмотрел на меня так, как, вероятно, смотрел на толпы фанатичных влюблённых поклонниц: бросил быстрый острый взгляд из-под насупленных бровей. Я оказалась буквально ослеплена блеском его глаз, слишком проницательных для человека, как будто сохранявшего полнейшую невозмутимость. Он был не так прост, как кажется… И, наверное, особенно сложным для меня.

Зачем же я уселась за его столик? Зачем вернулась в клуб? Я не знаю. Вот правда, не знаю. И сказать мне об этом просто нечего. А кто вдруг решил, что всё в жизни можно и нужно объяснить? Ведь это так просто – делать что-то, не требующее никаких объяснений, просто потому, что так надо, и ты чувствуешь это в потаённых глубинах души. Есть вещи, которые нельзя, просто невозможно объяснить. Как невозможно объяснить встречу с самой судьбой.

Нет, в тот момент, когда я приняла это отчаянное решение, я не думала ни о каких судьбоносных встречах. Я сделала так потому, что сделала. И я не собираюсь ничего объяснять. И ещё: мне было очень любопытно, как он отреагирует на то, что сделала я.

Взгляд Рубинова был проницательный, но абсолютно лишённый эмоций. Я могла поклясться на чём угодно, что в ту минуту, когда он поднял на меня глаза, он даже не видел меня. Я была просто колебанием воздуха, незначительным изменением окружающей обстановки, не более. И, если уж говорить честно, совсем честно, это равнодушное невнимание причинило мне некоторую боль.

– Тебе что, автограф? – сказал Рубинов. Для него ситуация была абсолютно простой.

– Зачем мне автограф, если я не видела ни одну из ваших картин?

– Тогда что ты тут делаешь?

Я пожала плечами. Рубинов нахмурился. Я поняла, что он собирается меня прогнать. Мне было интересно, прогонит или нет. Я решила, что если будет гнать – не уйду.

– Кто ты такая?

– Не знаю. А вы как думаете?

– Имя у тебя есть?

– Есть. – Я назвала своё имя.

– Ну и что? – теперь плечами пожал Рубинов. – Имя как имя. Ничего никому не говорит.

Я молчала, внимательно наблюдая за ним. Наш диалог постепенно стал напоминать какую-то безумную сцену, полную театрального абсурда. Наверное, это стал понимать и Рубинов, потому, что нахмурился, и сказал то, что и должен был сказать:

– Пошла вон.

– Нет. Не пойду.

– Может, позвать охранника, чтобы дошло быстрее?

– Всё равно – не пойду!

– Почему?

– Наверное, поняла кое-что. Вот вы спросили меня, кто я такая. А вдруг я действительно поняла? Может, я ваша совесть?

Брови Рубинова поползли вверх. Мне было интересно, будет ли он продолжать меня гнать. Неожиданно Рубинов сказал то, что вызвало моё сильнейшее замешательство.

– Ты ведь сидела за столиком с… – Он произнёс имя моей сестры.

– Да, – удивилась я.

– Это она тебя подослала?

– Нет, не она.

– Почему я должен в это верить?

– Потому, что она моя сестра.

– Ты серьёзно?

– Двоюродная.

– Могу только представить, что она наговорила обо мне.

– Нет, не можете.

– И ты, конечно, её слушала?

– По-вашему, я глухая?

Неожиданно, не столько для меня, сколько, в первую очередь, для себя, Рубинов рассмеялся, и лицо его стало менее серьёзным.

– Что ж, давай знакомиться. Что ты будешь – кофе или сок?

– Ни то, ни другое. Третье.

– Что именно?

– Шампанское.

– А я, между прочим, за рулём.

– А мне, между прочим, наплевать.

Рубинов рассмеялся во второй раз, и мне подумалось, что я выиграла второй раунд. Первый же выиграла тем, что осталась здесь.

Шампанское всё-таки появилось на столе. И когда сквозь тонкую призму бокала Рубинов принялся разглядывать моё лицо, я с отчетливой ясностью поняла, что сегодня не вернусь ночевать. И мысль эта опьянила меня посильнее любого шампанского.

Я принялась рассматривать его в ответ. Теперь он был совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, и вот по-настоящему я могла не отрывать он него свой взгляд.

У него было лицо хищника – заострённый подбородок, нос с горбинкой, стальные зелёные глаза, тонкие сжатые губы. Светлые волосы в беспорядке падали на плечи. Кажется, я уже писала об этом. Просто я никак не могла оторвать глаз от медово-огненного оттенка его волос. При ближайшем рассмотрении лицо его показалось мне ещё более некрасивым, чем раньше. Это было лицо человека, привыкшего повелевать миром и познавшего жизнь до самого дна. Я вдруг поняла, что нас разделяют не просто десятки лет возрастной разницы. Нас разделяет огромная временная пропасть. Я была ребенком и верила в волшебные сказки. Он – нет.

Отчетливо, болезненно, ясно я поняла, что этот человек не для меня. Что нас ничего, абсолютно ничего не будет связывать. Для него я останусь всего лишь девчонкой, одной из многих, имя которой он навсегда позабудет к утру. Но, когда он потянулся за своей курткой, ничто бы в мире не остановило мое падение в пропасть. Меня бы никто в мире не остановил…

Я не знала, что в нём нашла, но ни за что не смогла бы уйти. Даже зная, что буду для него одной из многих. Даже зная, что это короткое приключение причинит мне боль. Но, тем не менее, когда он предложил зайти в его мастерскую посмотреть картины, я первая поднялась с места – встала из-за столика быстрее, чем он.

Его джип был припаркован на стоянке клуба. Ездил он на БМВ Х-6. Крутая тачка, как сказали бы мои туповатые приятельницы по Фэйсбуку. И ни за что в жизни не поверили бы, услышав, что о машине я вообще не подумала ничего – по дороге к его мастерской мне хватало своих мыслей. Сказать, что были малоутешительные, значит ничего не сказать.

«Это всего одна ночь. Для него она будет ничем. Для тебя останется самым лучшим воспоминанием в жизни. Не обольщайся, что на следующее утро он тебе позвонит. Всё, что он сделает, тупо тебя трахнет и вышвырнет из своей жизни. Не маленькая уже, должна понимать». Отвечая на собственный ехидный внутренний голос, я шептала, что понимаю. Разумеется, понимаю. Но остановиться уже не могла. Я была загипнотизирована им, как кролик удавом. И прикажи он мне спрыгнуть с крыши 16-этажного дома, я, наверное, беспрекословно бы взлетела наверх.

Я честно думала тогда, что эта ночь будет всего лишь одной ночью из многих, без последствий. Ничего не значащей, обычной – особенно для него. Но до сих пор до мельчайших подробностей я помню жесткость восточного покрывала на кушетке в студии. Помню прикосновения рук и губ. Пьянящий жар, волнами охватывающий моё тело, жар, от которого можно сойти с ума.

Тогда, уже тогда, занимаясь любовью на той кушетке, я испытывала исступление, которое не испытывала ни с кем другим. И это странное состояние, эти горящие спазмы тела, которые я не могла контролировать, подсказывали истину, вернее, зажигали на лбу горящими буквами: то, что произошло между нами, не просто одна обыкновенная ночь. Что-то происходит. Что-то будет происходить дальше. Я не знаю, чем это закончится, и закончится ли вообще… Уже тогда я начинала понимать, что история моей любви не будет примитивной простой историей. Истину, которую узнала полностью на жёлтой прибрежной скале.

Стоит закрыть глаза, и почему-то перед моей внутренней памятью постоянно встает наша первая ночь в его студии. А потом – ветер, ветер моря бьётся о подножия скал.

Я слышу голоса:

– Ты выйдешь за меня замуж?

Короткий вопрос, требующий короткого простого ответа.

– Нет. Конечно, нет. Никогда.

А ветер, и чайки, и море, и волны, и воспоминания моей души – всё это кричит мне «да». «Да» – исступленно кричу я сама, просыпаясь в дурных снах. «Да» – кричу себе, захлёбываясь болезненным криком. «Да» – аккомпанируют губы, стёртые бесконечностью в кровь – бесконечностью горьких рыданий в пустой кровати, горьких, какие бывают только в одинокую ночь. «Да» – постепенно крик превращается в боль, в шелест… Но, несмотря на протяженность времени, он всё равно звучит только так: «да»…

Я отвечаю «да», а потом просыпаюсь. И понимаю, что и вопрос был сном. И не сказанный ответ тоже был сном.

– Да, конечно, любимый… Я выйду за тебя замуж… Да, да. ДА!

И тогда просыпаюсь. На моих губах – солоноватый вкус моря. А в жизни – пустое горькое «нет».

Студия Филиппа Рубинова находилась в центре Москвы. Я плохо знала расположение улиц, поэтому мне ничего не говорило её месторасположение, о чём сам Рубинов не преминул сообщить. Помню только, что ехали мы недолго. По дороге он успел рассказать, что живёт постоянно в Лос-Анжелесе, там у него большой дом, а в Москве у него только квартира и студия. Студия одновременно служит чем-то вроде офиса, когда в этом есть необходимость. В квартире же он временно останавливается, когда приезжает по делам в Москву.

Рубинов сказал, что не любит Москву.

– Я приехал только неделю назад, и ты не поверишь, меня уже тошнит от этого города, и от этих людей! Такая смесь мещанства и местечковой тупости, которую не каждый сможет переварить. Какое счастье, что ты живёшь в нормальном городе, и не впитала в себя всю эту заразу в виде брэндовых шмоток и разукрашенных ногтей!

Мы зашли в какой-то невысокий дом, поднялись на лифте на третий этаж, и наконец вошли внутрь. Студия Рубинова оказалась абсолютно роскошной – я никогда не видела ничего подобного.

Это было огромное помещение, целый зал, декорированный в восточном стиле. С порога создавалось впечатление, что попадаешь в сказку из «Тысячи и одной ночи», настоящий восточный дворец. Мягкие цветные ткани переливались под ногами и являлись самым уникальным в мире ковром. Бронзовые резные лампы стояли на полу. Это была самая настоящая резиденция восточного владыки-инкогнито.

Поступая по велению настроения, я сняла пальто, сбросила сапоги и уселась прямо на пол, в эту большую цветастую лужу из дорогих тканей. Надо мной сказочными сводами возвышался восточный орнамент потолка.

– Мне всегда нравился Восток, – откуда-то сбоку раздался голос Рубинова – поражённая красотой и необычностью этого места, я даже выпустила его из вида. – Ты куришь кальян?

Я ответила, что не курю, и стала разглядывать маленький восточный столик из настоящего серебра, похожего на тонкое кружево. Наверняка стоил он целое состояние, а выглядел вообще как из сказки.

Появился Рубинов. Он принёс коньяк в пузатых бокалах, и тарелку восточных сластей. Мы выпили, непонятно, за что. Рубинов рассматривал меня очень внимательно, но в этом взгляде не было никакой пошлости. Наоборот, я просто купалась в проницательном внимании этих умных, совсем не раздевающих глаз. Он рассматривал меня со всех сторон и молчал. Я почувствовала себя очень неловко. Я не понимала, что происходит, и абсолютно не знала, что нужно сказать. Меня мгновенно подвела природная сообразительность, и, так как в голове не появилось никаких решений, я пришла к выводу, что лучше придерживаться «классической» тактики – тоже молчать.

Так прошло минут двадцать. Рубинов допил коньяк. Затем встал, схватил меня за руку и поднял с пола. Коротко скомандовал: «Пошли!» Я решила, что тащит он меня прямиком в спальню, и очень возмутилась этой наглостью, просто даже бесцеремонностью. Внутренний голос с ехидцей прокомментировал: «Так тебе и надо! Сама напросилась».

Но всё оказалось не так – в Рубинове не было ничего отталкивающего и пошлого. Он привел меня в другую часть этого огромного пространства, в настоящую мастерскую, заваленную картинами, холстами, красками. В середине, занавешенная плотной тканью чёрного цвета, стояла картина, достаточно большая, даже в пространстве этой объёмной мастерской.

Рубинов подошёл к картине и сдёрнул покрывало. Потом сказал:

– Смотри.

Это было совсем не то, к чему я мысленно готовилась и что ожидала увидеть. Но то, что открылось моим глазам, поразило меня в самое сердце, причём, навсегда. Я думала, что Рубинов просто известный и богатый художник. Теперь же я поняла, что Рубинов – гений. И это откровение, свалившееся на меня совершенно внезапно, буквально пришибло к земле.

Я молча застыла на месте. Человеческие глаза в середине толпы одичалых чудовищ на краю безлюдной пустыни. Замок, недосягаемая мечта, вдали. Замок души, к которому устремлены все побуждения, все чувства. Тайная иллюзия разбитого сердца, тихая гавань, способная излечить все раны. И ясное понимание: эта мечта, эта иллюзия навсегда останется только мечтой. Одичалые чудовища не допустят твоего исцеления. И не останется ничего, кроме бесплодной пустыни, в которой будет ужасающе пусто и одиноко. И ты поймёшь, что рядом никого нет.

Я смотрела на эту картину, и удивительные чувства наполняли мою душу. Картина говорила со мной так, как ещё никто не говорил. Перед ней всё было обнажено, и, словно искусный хирург, производящий операцию, она извлекала самые потаённые мысли и чувства из моего нутра. Она обнажала мою душу, поражая и мозг, и сердце. Меня захлестывали эмоции, не позволявшие говорить.

Я действительно не могла говорить. Мне было безумно странно, что кто-то так тонко и точно подсмотрел мой внутренний мир, увидел всё то, что я знала давно, но никак не могла высказать. Эта картина объясняла во мне многое, в том числе то, почему я села за столик к Рубинову. Именно такое проникновение в мою глубинную суть и было самым главным признаком, явлением, фактом, что Филипп Рубинов – великий художник. Но от осознания этой истины мне почему-то стало грустно. Для меня такое знание прозвучало, как приговор.

Мне даже показалось, что я вошла не в ту дверь. Ведь было уже абсолютно ясно и точно, что я села за столик не к тому человеку. Не к тому?.. Я всё ещё находилась во власти эмоций. А потому не могла говорить.

Рубинов молча наблюдал за мной. Читал, как всё, как в открытой книге, на моём лице. И, похоже, то, что он видел, ему нравилось. У меня ведь не было столько жизненного опыта, чтобы я могла профессионально скрывать свои чувства.

– Хочешь узнать название? – усмехнулся Рубинов.

– Хочу, – почему-то шепотом сказала я.

– Вечеринка, – снова усмехнулся он.

Тут я не выдержала:

– Почему вы так одиноки?

– Что?! – Теперь удивился он.

– Разве можно быть таким одиноким посреди людского мира? Разве можно – так? Что вы хотите найти?

– Ты странная маленькая девочка, – снова усмехнулся Рубинов, но ухмылка его вышла почему-то кривой. – Никогда больше не говори людям таких вещей. Им это может не понравиться.

– А вам?

– Разумеется, мне не нравится тоже. Ты не понимаешь в этой жизни абсолютно ничего. Нельзя идти по миру с таким открытым сердцем, как у тебя. Это опасно для жизни. Люди не настолько серьёзны и не настолько добры. И никогда – запомни, девочка, это пригодится тебе для жизни, – никогда не говори людям то, что на самом деле ты думаешь. Это самое главное правило, своего рода анестезия. Иначе тебе ждёт серьёзный болевой шок, от которого ты не выживешь. К сожалению, это правило придумал не я, а наш мир. Люди не любят философствовать на отвлечённые темы, когда эти темы касаются лично их. Поэтому больше не говори то, что ты думаешь. Что же касается меня… Я не одинок. Это иллюзия, созданная моей фантазией. Иначе я бы не был Филиппом Рубиновым.

– А эта такая радость – быть им?

– Разумеется. Неужели ты думаешь, что я хотел бы отказаться от всего?

Нет. Я так не думала. И я не думала, что он когда-либо думал о своём одиночестве. Я вдруг поняла, что он о нём даже не подозревал. Эта мысль была слишком сложна для меня. Поэтому я даже обрадовалась, когда Рубинов обнял меня за плечи и этим прогнал всех одолевавших меня бесов. Я буквально взвилась до седьмого неба, почувствовав его руки на своих плечах.

Прямо рядом со своим лицом я увидела его глаза. И ещё до того, как он поцеловал меня, до того, как впился обнажённой раной своего рта в мягкую податливую полость моих губ, я поняла, что теперь всё, всё в этом мире, всё в моей жизни заключается только в одном. Вовремя насладиться его любовью и вовремя уйти из его жизни. И ещё – вовремя умереть от тоски.

Блестящие огоньки ламп закружились в огненном вихре. Воспалённой кожей я почувствовала на своем теле горячую лавину его жадных рук. И всё погасло, всё исчезло, абсолютно всё в мире – свет в глазах, мерцание ламп. Был только он. Он. И больше никого не было во всём мире. И не существовало времени, которое возможно было бы повернуть назад.

Филипп Рубинов оказался просто великолепным любовником. То, что я испытывала с ним, я не испытывала ещё ни разу ни с кем. В моей памяти постепенно стерлись все самые нескромные подробности, осталось только пьянящее ощущение полёта, заполняющее меня всю. И такое же горячее падение в бездну, так как я вдруг поняла, что теперь обречена всех, абсолютно всех сравнивать с ним. Меня даже охватила некая горечь от такой мысли, ведь я не знала, будет ли продолжение этой ночи, и сколько нам ещё суждено ночей. Но жаркие прикосновения его тела, моё иступленное противостояние с собственной совестью (я ведь изменяла не моему жениху, я изменяла самой себе) опалили моё тело просто несусветным блаженством, и постепенно все сомнения стёрлись из памяти, осталось только то, как исступлённо мне было с ним.

Утром, часов в шесть, он растолкал меня, стащил с кровати и приказал убираться. Именно таким было мое пробуждение. Я блуждала где-то в сладких глубинах сонного забытья, из которого меня вырвал жёсткий толчок.

– Знаешь, ты не красавица, – валясь в постели, Рубинов нескромно рассматривал, как я одевалась, – но молодость всё компенсирует. Именно молодость. Со временем ты станешь обычной биомассой, и мужчины потеряют к тебе интерес.

Возмущенная до глубины души, я обернулась, чтобы ответить как можно резче, но Рубинов примирительно рассмеялся:

– Ну, извини, извини…. Просто пошутил.

– На такие шуточки можно и ответить! И тебе вряд ли понравился бы мой ответ.

– С зубками, мне нравится. Хотя бы это отличает тебя от всех остальных.

Решив с ним больше не разговаривать, я продолжала одеваться, кипя от злости. Обернуться меня снова заставил Рубинов, вернее, его обращение ко мне:

– Эй! Да посмотри ты на меня, наконец! Тебе денег дать?

В этот раз он не смеялся. Мне вдруг показалось, что он ударил меня под дых. Денег?! Никогда, ни разу в своей жизни я не испытывала подобное унижение! Да за кого он меня принимает, старый козёл? За обычную проститутку? Неужели это я сама так поставила себя, что столь мерзко разрешила обращаться к себе?

– Да пошёл ты… – процедила я сквозь зубы, твёрдо решив, что с меня хватит.

Его хамство потрясло меня до глубины души. В праведном негодовании я уже собралась выйти вон и навсегда забыть про эту волшебную ночь и утреннее прозаическое унижение, как вдруг Рубинов с необычной ловкостью для человека его комплекции, резко вскочил с кровати и крепко схватил меня за руку. Затем резко развернул к себе и сказал:

– Ну?

Я вырвалась, не понимая, что он от меня хочет. Похоже, моя сестра права, и Рубинов действительно был придурком. Как жаль…

– Адрес давай! Фамилию, телефон, и так далее.

– Это ещё зачем?

– Обычно таких соплюшек я забываю через час, но ты довольно забавная. Мне не хотелось бы тебя потерять. – И добавил даже каким-то виноватым тоном: – Сам не ожидал, что мне будет так хорошо с тобой.

На это мне абсолютно нечего было возразить, и, полностью обалдев, я продиктовала ему адрес, телефон сестры, свой мобильный, и даже свой домашний телефон и адрес. Зачем-то наплела про Фэйсбук. Конечно же, поделилась и остатками своей биографии – за исключением жениха: мне почему-то казалось, что Рубинову не понравится моё поведение с ним, если я скажу правду. Не знаю, почему, но я чувствовала именно так. Моя будущая профессия очень ему понравилась.

– Слава Богу, что ты занимаешься нормальным делом, а не лезешь в эти актриски, модельки и прочую нечисть. Прямо камень с души! Я уж подумал было, что ты хочешь меня как-то использовать. А как может использовать детский врач? Ну вот серьёзно – ты же не можешь мне никак повредить, правда?

– Могу, – не выдержала я, – могу поставить тебе клизму. Если у тебя будет продолжаться словесный понос.

– Нет, я в тебе не ошибся, – Рубинов удовлетворённо кивнул головой, – ты нечто. А нечто – это очень даже хорошо.

Никогда, ни разу в жизни ни один мужчина не говорил мне, что я – нечто. Но для меня это был самый лучший и удивительный комплимент!

– Сейчас приму душ и отвезу тебя на машине, – сказал Рубинов.

– Нет. Доберусь на такси.

Мне совершенно не хотелось, чтобы сестра увидела, как я выползаю из машины Рубинова. Тем более что я так и не придумала, что ей соврать.

– Тогда я закажу тебе такси, – сказал Рубинов, – и, конечно, за него заплачу. Ты даже не представляешь себе, маленькая дурочка, сколько стоит добраться до квартиры твоей сестры на такси по московским ценам.

Рубинов ошибался – я догадывалась и поэтому не стала возражать.

Такси приехало очень быстро. Рубинов проводил меня к выходу и дал деньги таксисту. Когда машина отъехала, Рубинов все ещё стоял на пороге подъезда и смотрел мне вслед.

Сестра в панике бегала по квартире, и, как только я вошла, едва не разорвала меня на части.

– Идиотка, ты с ума сошла?! Где ты всю ночь шлялась? Это вот такие сюрпризы ты мне собралась устраивать? Я тут на ушах стою, чуть всю полицию на ноги не подняла, а она является утром, как ни в чём не бывало! Ты хоть на звонок могла ответить по мобильнику, деревня проклятая? Ты умеешь пользоваться мобильником?

Я умела, поэтому и отключила звук. Но я ничего не собиралась объяснять сестре. Поэтому сделала самое умиротворяющее выражение лица.

– Солнце моё, не сердись, умоляю! Тут такое дело… Словом, загуляла немного. Да ты не волнуйся, ведь всё хорошо!

Глаза сестры округлились, она стала соображать, что лучше – ворчать или интересоваться. Мне был отчётливо виден весь поток её мыслей. В конце концов, извечное женское любопытство взяло вверх.

– Он кто?

– Да так, ты его не знаешь… Познакомилась по дороге из клуба. Это несерьёзно. Всего одна ночь. Ну, бывает иногда, ты же знаешь. Просто как помутилось что-то… А теперь всё в прошлом. Я уже и забыла. Ты только смотри, никому не говори.

О женской интуиции недаром слагают легенды. Они оправданы. Не знаю, как она догадалась, может, что-то отразилось на моём лице, промелькнуло в глазах… Не знаю. Я старалась вести себя, как обычно, но дело в том, что я уже не была прежней, обычной. И это факт.

Сестра долго ходила кругами вокруг, косилась достаточно подозрительно. Хитрые проблески мыслей о чем-то очень нехорошем постоянно мелькали в её глазах. Сестра подозрительно посмотрела на меня, затем спросила для меня совершенно неожиданно:

– Ты что, спуталась с Рубиновым?

Я растерялась. Наверное, этим и выдала себя, хотя готова была всё отрицать.

– О чём ты говоришь? Кто такой Рубинов?

– Да ты ещё хуже, чем я о тебе думала. Ты просто из ума выжила, идиотка! И какого чёрта ты только припёрлась в Москву! Если ты рассчитываешь на что-то серьезное, можешь расслабиться. Готова спорить на что угодно, что он даже имени твоего не запомнил. И уже через двадцать минут после того, как ты ушла, тебя забыл.

– Как забыл тебя? – не выдержала я.

– Ну, ты себя со мной не путай! Кто ты такая, а кто я! Ты просто пустое место, дурацкая провинциальная девчонка, которая припёрлась сюда в поисках приключений. Такие женщины, как ты, ничего не стоят. Ни один здравомыслящий человек не заинтересуется всерьёз такой, как ты. Тем более, такой избалованный эстет как Рубинов. Ему нужна совершенно другая женщина. Если хочешь знать, это я его бросила. Я перестала ему звонить, перестала отвечать на звонки. Да стоит мне только поманить его пальцем, и он бросится ко мне со всех ног! Так что ты меня с собой не ровняй! Это совершенно другое. К тому же, у меня есть мозги. Я прекрасно понимаю, что к чему, в отличие от тебя. Ты же просто полуграмотная деревенская дурочка, ты даже не понимаешь, что сделала, если ты действительно спуталась с Рубиновым. Выставила себя посмешищем. Спорю на что угодно: он если и вспомнит тебя, то только со смехом.