Инсургент
Непонятно, кто среди бесфракционников знает Тобиаса. Может, Дрю или Молли, которые завалили инициацию в Лихачестве, но они даже не имеют представления о его настоящем имени. Кроме того, вероятно, Эдвард уже убил их, судя по тому, как он был готов пристрелить нас. Кто-то из альтруистов или из школы.
Сьюзан потихоньку успокаивается. Она бредет рядом с Калебом, слезы на ее щеках высохли.
Тобиас, идущий позади, слегка касается моего плеча.
– Я уже давно его не осматривал, – говорит он. – Как с ним дела?
– Хорошо. К счастью, я захватила обезболивающее, – отвечаю я. Так здорово поговорить о чем-то положительном. Хотя бы о том, как заживает рана. – Но не думаю, что использовала здравый смысл. Я периодически пользуюсь этой рукой, и случалось, падала прямо на плечо.
– Когда все закончится, времени, чтобы зажить, будет достаточно.
– Ага, – отвечаю я. – Или уже не будет иметь значения, поскольку я буду мертва, – добавляю я мысленно.
– Вот, – говорит он, доставая из заднего кармана небольшой нож и отдавая его мне. – На всякий случай.
Я убираю нож в карман. Теперь я чувствую себя еще более нервно.
Бесфракционники ведут нас по улице, а потом сворачивают в мрачный переулок, где пахнет отбросами. Крысы пищат и в ужасе разбегаются у нас из-под ног. Я вижу лишь их хвосты, исчезающие между кучами мусора, пустыми мусорными баками и сырыми картонными коробками. Я дышу ртом, чтобы меня не стошнило.
Эдвард останавливается рядом с полуразвалившимся кирпичным домом и с трудом открывает железную дверь. Я вздрагиваю, инстинктивно ожидая, что здание рухнет, если он потянет ручку слишком сильно. Окна покрыты таким слоем грязи, что почти не пропускают свет. Мы идем следом за Эдвардом в комнату с мокрыми стенами. В мерцающем свете фонарика я вижу… людей.
Они сидят на скатанных постелях, копаются в открытых банках с едой или пьют воду из бутылок. Дети в одежде всех цветов снуют между взрослыми. Дети бесфракционников.
Мы на их складе. Бесфракционники, которые должны были бы жить по отдельности, хаотично, безо всякого общественного устройства… они здесь вместе. Настоящая фракция.
Увиденное меня поражает. Они совершенно нормальны. Не дерутся. Не избегают друг друга. Некоторые шутят, другие тихо переговариваются. Но постепенно осознают, что здесь находятся чужие, которых тут быть не должно.
– Пойдем, – говорит Эдвард, маня нас пальцем. – Она там.
Мы продвигаемся в глубь дома, вроде бы заброшенного, и нас встречают молчанием и внимательными взглядами. Наконец, я не сдерживаюсь и задаю мучающий меня вопрос:
– Что здесь происходит? Почему вы здесь вместе?
– Ты думала, они… мы разобщены? – через плечо бросает Эдвард. – Да, так было долгое время. Все слишком голодали, чтобы интересоваться чем-то, кроме поиска еды. Но, когда Сухари начали давать им продукты, одежду, инструмент и все такое, они стали сильнее. Начали выжидать. Они уже были такими, когда я пришел к ним, и приняли меня.
Мы выходим в темный коридор. Я чувствую себя здесь как дома. Темнота и тишина напоминают тоннели Лихачества. А вот Тобиас начинает медленно наматывать и стаскивать с пальца нитку из своей рубашки. Он понимает, к кому мы идем. А я – даже не имею представления. Как же получается, что я так мало знаю о парне, который сказал, что любит меня? Парне, чье настоящее имя обладает такой силой, что оставляет нас живыми в вагоне, полном врагов.
Эдвард доходит до металлической двери и стучит в нее кулаком.
– Подожди, ты сказал, они стали выжидать? – спрашивает Калеб. – А чего именно они ждали?
– Когда мир начнет разваливаться на части, – отвечает Эдвард. – Что сейчас и происходит.
В проеме появляется сурового вида женщина с помутневшим глазом. Другим, здоровым – она оглядывает всех нас.
– Бродяги? – спрашивает она.
– Не совсем, Тереза, – отвечает Эдвард, показывая большим пальцем через плечо. – Вот это – Тобиас Итон.
Тереза пару секунд смотрит на Тобиаса и кивает:
– Точно, он. Подожди.
Она захлопывает дверь. Тобиас судорожно сглатывает, его кадык прыгает.
– Ты знаешь, кого она должна позвать? – спрашивает Калеб у Тобиаса.
– Калеб, будь добр, заткнись, – отвечает он.
К моему удивлению, брат подавляет свое врожденное любопытство, приведшее его к эрудитам.
Дверь снова открывается, и Тереза отходит в сторону, пропуская нас внутрь. Мы входим в бывшую бойлерную, из всех стен торчат трубы и механизмы. Это настолько неожиданно, что я сразу ударяюсь локтями и коленями. Тереза ведет нас через лабиринт из железных конструкций в противоположный конец помещения, где над столом с потолка свисают несколько лампочек.
У стола стоит женщина средних лет. У нее вьющиеся черные волосы и оливковая кожа. Ее лицо жесткое и угловатое, почти что некрасивое.
Тобиас сжимает мою руку. В это мгновение я понимаю, что у него и у женщины носы одинаковой формы. На ее лице он кажется слишком крючковатым и длинным, но совершенно нормален для мужских черт. Я замечаю и другое сходство. Такая же мощная нижняя челюсть, выразительный подбородок, приподнятая верхняя губа, торчащие уши. Только глаза у нее не голубые, а темные, почти черные.
– Эвелин, – говорит он. Его голос немного дрожит.
Эвелин – имя жены Маркуса, матери Тобиаса. Я отпускаю его руку. Всего несколько дней назад я вспоминала ее похороны. А теперь она стоит передо мной, и ее взгляд холоднее, чем у любой другой женщины из Альтруизма, которых я когда-либо видела.
– Привет, – говорит она, обходя стол. – Ты выглядишь старше.
– Да, еще бы. С течением времени это со всеми случается.
Он знал, что она жива. Как давно он это выяснил?
– Ты наконец-то пришел… – с улыбкой начинает она.
– Не по той причине, о которой ты думаешь, – перебивает он. – Мы бежали от эрудитов, и единственным шансом на успех было сказать твоим кое-как вооруженным лакеям свое имя.
Должно быть, она его злит. Но я не могу отделаться от одной мысли. Знай я, что моя мама жива, – я не стала бы с ней разговаривать так, как сейчас говорит со своей матерью Тобиас. Независимо от того, что она мне сделала.
Мне становится больно. Я пытаюсь выбросить все лишнее из головы и сосредоточиться на происходящем. На столе лежит большая карта, покрытая непонятными отметками. Очевидно, карта города. На стене висит доска, на которой расчерчена таблица. Но я не могу разобраться, что в ней, она сделана стенографией, которой я не знаю.
– Хорошо, – продолжая улыбаться, говорит Эвелин, но уже без прежнего оттенка веселья во взгляде. – Тогда представь мне твоих товарищей-беженцев.
Ее взгляд падает на наши руки, которые соединены вместе. Тобиас мгновенно разжимает пальцы. Сначала он показывает на меня.
– Трис Прайор. Калеб, ее брат. Их друг, Сьюзан Блэк.
– Прайор, – говорит она. – Знала я нескольких Прайоров, но Трис среди них не было. А вот Беатрис…
– Ну, я тоже знаю нескольких Итонов, тех, что в живых, но среди них нет Эвелин, – отвечаю я.
– Я предпочитаю называть себя Эвелин Джонсон. Особенно среди альтруистов.
– А я предпочитаю называть себя Трис, – отвечаю я. – И мы не альтруисты. По крайней мере не все.
Эвелин многозначительно глядит на Тобиаса.
– Интересные у тебя друзья.
– Это перепись населения? – спрашивает Калеб, стоящий у меня за спиной, и выходит вперед с открытым ртом. – А… это? Убежища бесфракционников?
Он показывает на первую строку таблицы, где написано «7………У Б».
– В смысле точки на карте? Убежища, ну, как это правильно сказать?
– Слишком много вопросов, – отвечает Эвелин, выгибая бровь. Знакомая мимика. Как у Тобиаса. Как и нелюбовь отвечать на вопросы. – Из соображений безопасности я промолчу. В любом случае пора ужинать.
Она показывает на дверь. Сьюзан и Калеб идут первыми, следом – я, Тобиас и его мать – последние. Мы снова попадаем в лабиринт, заполненный механизмами.
– Я не дура, – тихо говорит она. – Я знаю, ты не хочешь иметь со мной ничего общего, хотя до сих пор и не понимаю, почему…
Тобиас хмыкает.
– Но, – продолжает она, – мое приглашение остается в силе. Мы можем воспользоваться твоей помощью здесь, кроме того, я в курсе, как ты относишься к системе фракций…
– Эвелин, я выбрал Лихачество, – говорит Тобиас.
– Выбор всегда можно сделать заново.
– Что дает тебе основание думать, что мне хочется провести жизнь рядом с тобой? – жестко спрашивает он. Я слышу, что он останавливается, и тоже притормаживаю.
– Я твоя мать, – отвечает она, и ее голос едва не срывается. Она, оказывается, может быть очень уязвима. – А ты – мой сын.
– Ты действительно не понимаешь, – говорит он. – Ты и малейшего представления не имеешь, что ты сделала по отношению ко мне.
Он почти шепчет.
– Я не хочу вступать в твою жалкую шайку бесфракционников. И хочу выбраться отсюда, и чем скорее, тем лучше.
– Моя жалкая шайка вдвое превосходит в численности лихачей, – отвечает Эвелин. – Тебе бы лучше принять ее всерьез. Наши действия могут определить будущее этого города.
И она перегоняет меня. Ее слова застревают у меня в ушах. Вдвое превосходит в численности лихачей. Когда их стало так много?
Тобиас глядит на меня, насупившись.
– Как давно ты узнал? – спрашиваю я.
– Около года назад, – отвечает он, приваливаясь к стене и закрывая глаза. – Она отправила зашифрованное послание лихачам. Мне. Назначила встречу в депо. Я пришел, поскольку было любопытно. Встретил ее. Живую. Это не стало счастливым воссоединением, как ты уже могла понять.
– Почему же она покинула Альтруизм?
– У нее был роман на стороне, – качая головой, поясняет он. – Ничего странного, с тех пор, как мой отец…
Он снова качает головой.
– Ну, скажем так, Маркус обращался с ней ничуть не лучше, чем со мной.
– И… поэтому ты на нее зол? Потому, что она была неверна ему?
– Нет, – очень жестко отвечает он, открывая глаза. – Нет, я зол не поэтому.
Я подхожу к нему осторожно, как к дикому зверю, аккуратно ставя ноги на бетонный пол.
– А почему?
– Она должна была уйти от моего отца, это я понимаю, – говорит он. – Но почему она не подумала о том, чтобы забрать с собой меня?
Я морщусь.
– Она оставила тебя с ним.
Бросила в худшем из кошмаров. Неудивительно, что Тобиас ее ненавидит.
– Ага, – отвечает он, топая ногой. – Именно так.
Я нащупываю его пальцы, и он сплетает их с моими. Понимаю, что задала достаточно вопросов, и не нарушаю молчания. Он заговаривает первым.
– Похоже, что бесфракционников лучше иметь друзьями, чем врагами, – говорит он.
– Возможно. Но какова будет цена этой дружбы? – отвечаю я.
Он качает головой:
– Не представляю. Но, возможно, у нас нет выбора.
Глава 9
Один из бесфракционников разводит огонь, чтобы мы могли разогреть еду. Те, кто хочет поесть, собираются вокруг большой металлической чаши, в которой и развели огонь. Разогревают банки с едой, а потом их передают по кругу, вместе с ложками и вилками, чтобы каждый мог взять по кусочку. Я стараюсь не думать о том, сколько разной заразы может распространяться таким способом, и опускаю ложку в банку с супом.
Эдвард плюхается на землю рядом и принимает у меня жестянку с супом.
– Значит, вы все из Альтруизма, а? – спрашивает он, вылавливая несколько лапшичек и кусок морковки. Засовывает их в рот и передает банку женщине, сидящей слева.
– Были, – уточняю я. – Тобиас и я перешли, сам понимаешь, и…
Внезапно я понимаю – не стоит упоминать о том, что Калеб перешел в Эрудицию.
– А Калеб и Сьюзан – все еще альтруисты, да.
– И он твой брат. Калеб, – говорит он. – Бросила семью, чтобы уйти в Лихачество?
– Ты говоришь, как настоящий правдолюб, – раздраженно отвечаю я. – Не оставишь свое мнение при себе?
– На самом деле сначала он был эрудитом. А не правдолюбом, – замечает Тереза, наклоняясь к нам.
– Ага, я знаю. Я…
– И я тоже, – перебивает она меня. – Но пришлось уйти.
– Что случилось?
– Умишка не хватило, – отвечает она, беря у Эдварда банку с бобами и засовывая в нее ложку. – Получила недостаточно высокую оценку в тесте интеллекта во время инициации. «Будешь всю жизнь мыть полы в лаборатории, – сказали они. – Или можешь убираться отсюда». Я решила уйти.
Глядя на ложку, она вылизывает ее дочиста. Я беру у нее бобы и передаю Тобиасу, который смотрит на огонь.
– И много тут у вас из Эрудиции? – спрашиваю я.
Тереза качает головой.
– Большинство из Лихачества, на самом деле, – отвечает она, кивая в сторону Эдварда, который кривится, слыша эти слова. – Потом – Эрудиция, Правдолюбие, немного из Товарищества. В Альтруизме инициацию никто не заваливает, так что их очень мало, кроме тех, кто выжил после симуляционной атаки и присоединился к нам как беженцы.
– Почему-то ситуация с лихачами меня не удивляет, – говорю я.
– Ну да. У вас – одна из самых жестких инициаций, и вся эта штука с возрастом.
– Какая штука с возрастом? – спрашиваю я и гляжу на Тобиаса. Он прислушивается к нашему разговору и выглядит почти нормально. Он задумчив, синие глаза отблескивают в свете огня.
– Когда лихач достигает определенного уровня упадка физических сил, ему предлагают уйти, – отвечает он. – Тем или иным способом.
– Каков же второй? – спрашиваю я. Мое сердце колотится, будто я уже знаю ответ, но не могу себе признаться.
– Скажем так, для некоторых смерть лучше, чем бесфракционники, – отвечает Тобиас.
– Идиоты, – усмехается Эдвард. – Я лучше буду бесфракционником, чем лихачом.
– Значит, тебе повезло, если ты оказался здесь, – холодно отвечает Тобиас.
– Повезло? – хмыкает Эдвард. – Ага, с одним глазом остаться и все прочее.
– Припоминаю, ходили слухи о том, что ты сам спровоцировал нападение, – говорит Тобиас.
– О чем ты? – возражаю я. – Он был лучшим, вот и все, а Питер ему завидовал, и просто…
Я замечаю на лице Эдварда кривую усмешку и замолкаю. Возможно, я не в курсе всех фактов.
– Был один случай, – продолжает Эдвард. – Питер не победил. Но это не оправдывает удара в глаз ножом для масла.
– Тут спорить не о чем, – говорит Тобиас. – Если тебе от этого легче будет, знай, его ранили в руку во время симуляционной атаки, в упор.
Разговор явно доставляет Эдварду удовольствие, его ухмылка становится еще шире.
– И кто это сделал? – спрашивает он. – Ты?
– Трис, – качая головой, отвечает Тобиас.
– Молодец, – говорит Эдвард.
Я киваю, но мне не слишком-то приятно получать поздравления за такое.
Ну, не настолько неприятно, в конце концов, это же был Питер.
Я смотрю на огонь, пожирающий куски дерева. Языки пламени колеблются и движутся, как и мои мысли. Я вспоминаю, что ни разу не видела пожилых лихачей. Мой отец не мог подняться по тропам Ямы, потому что был слишком стар. Я осознаю больше, чем хотелось бы.
– Насколько хорошо ты знаешь текущую ситуацию? – спрашивает Эдварда Тобиас. – Все ли лихачи переметнулись к эрудитам? Что делают правдолюбы?
– Лихачи разделились примерно пополам, – отвечает Эдвард, продолжая жевать. – Часть – в районе Эрудиции, другая – у правдолюбов. Те из альтруистов, что выжили, – с нами. Больше пока ничего не произошло. Кроме того, что, как понимаю, случилось с вами.
Тобиас кивает. Я чувствую облегчение от того, что по крайней мере половина лихачей не стала предателями.
Ем ложку за ложкой, пока мой желудок не наполняется. Потом Тобиас отыскивает нам тюфяки и одеяла, и мы укладываемся, найдя свободное место. Когда он наклоняется, чтобы развязать ботинки, я вижу на его пояснице татуировку с символом Товарищества. Ветви изгибаются по обе стороны позвоночника. Когда он выпрямляется, я перешагиваю через одеяла и обнимаю его за талию, поглаживая татуировку пальцами.
Тобиас закрывает глаза. Надеясь, что неверный свет огня дает нам достаточно уединения, я провожу руками по его спине, касаясь каждой из татуировок. Представляю себе глаз, символ Эрудиции, наклоненные весы Правдолюбия, сложенные руки Альтруизма и огненные языки Лихачества. Другой рукой нахожу вытатуированное пламя у него на груди. Он тяжело дышит, я чувствую это щекой.
– Хорошо было бы нам остаться наедине, – мечтательно говорит он.
– И я этого хочу, – отвечаю я.
Под шум разговоров я постепенно проваливаюсь в сон. Сейчас мне легче заснуть, если вокруг есть какой-нибудь шум. Я могу сосредоточиться на звуках, и отвлечься от мыслей, которые заполняют мою голову в тишине. Возня вокруг – спасение для осиротевших и виноватых.
Я просыпаюсь, когда от огня остаются едва светящиеся угли. Бодрствуют лишь немногие из бесфракционников. Пару секунд я пытаюсь понять, что случилось. И слышу голоса Эвелин и Тобиаса меньше чем в метре от меня. Лежу неподвижно, надеясь, что они не обратят на меня внимания.
– Ты должна рассказать мне, что тут происходит, если хочешь, чтобы я захотел помочь тебе, – говорит он. – Хотя до сих пор и не представляю, зачем я тебе вообще нужен.
Я вижу на стене тень Эвелин, дрожащую в такт пламени. Она худощавая и сильная, как Тобиас. Она запускает пальцы в волосы, начиная говорить.
– Что именно ты хочешь знать, конкретно?
– Расскажи про таблицу.
– Твой друг прав. На карте и в таблице перечислены и указаны наши убежища, – отвечает она. – Не прав он насчет переписи населения… до некоторой степени. Цифры отражают не все количество бесфракционников. Только определенных людей. Думаю, ты догадываешься, каких именно.
– У меня сейчас нет настроения решать задачки.
Она вздыхает.
– Дивергентов. Мы ведем подсчет дивергентов.
– Как вы их определяете?
– До атаки в рамках помощи, которую оказывали нам альтруисты, было проведено тестирование бесфракционников на определенную генетическую аномалию, – отвечает она. – В рамках исследования заново проводился тест на проверку склонности. Иногда были проверки и посложнее. Но они подтвердили факт, что среди нас самая большая группа дивергентов в городе.
– Я не понимаю. Почему…
– Почему среди бесфракционников больше всего дивергентов?
Она усмехается.
– Совершенно очевидно, те, кто не может ограничить себя строго определенным образом жизни и мышления, чаще всего покидают фракцию или проваливают инициацию, так?
– Дело в другом, – говорит он. – Я хотел понять, почему тебя беспокоит, сколько тут дивергентов.
– Эрудитам нужна армия. Временно они обрели ее в виде лихачей. Теперь им нужно еще больше, и мы – очевидное место поисков, пока они не выяснили, насколько много у нас дивергентов. В том случае, если они еще этого не сделали, я хочу знать, сколько у нас людей, способных противостоять симуляциям.
– Откровенно, – говорит он. – А зачем было искать дивергентов альтруистам? Ведь не для того, чтобы помочь Джанин, так?
– Конечно, нет, – отвечает она. – Но пока я точно не знаю. Альтруисты неохотно делились информацией, если в их глазах это выглядело лишь удовлетворением любопытства. Они говорили нам ровно столько, сколько считали необходимым.
– Странно, – говорит Тобиас.
– Возможно, тебе следует спросить твоего отца, – замечает она. – Ведь именно он сказал мне про тебя.
– Про меня, – повторяет Тобиас. – Что?
– Он подозревает, что ты дивергент, – отвечает она. – Он все время следил за тобой. Подмечал особенности твоего поведения. Был очень внимателен. Именно поэтому… именно поэтому я думала, что с ним ты будешь в безопасности. В большей, чем со мной.
Тобиас ничего не отвечает на это.
– А теперь вижу, что была не права.
Он продолжает молчать.
– Хотела бы я… – начинает она.
– Не смей даже пытаться извиниться, – дрожащим голосом говорит он. – Это не то, что можно поправить одной-двумя фразами и объятиями или чем-то в этом роде.
– Хорошо, не буду, – кивает она.
– Зачем бесфракционники объединяются? – спрашивает он. – Что ты собираешься делать?
– Мы хотим свергнуть эрудитов, – отвечает Эвелин. – Когда мы от них избавимся, ничто не остановит нас на пути к власти в правительстве.
– Так вот в чем тебе нужна моя помощь. Свергнуть продажное правительство и установить тиранию бесфракционников.
Он хмыкает.
– Без вариантов.
– Мы не хотим становиться тиранами, – отвечает она. – Мы построим новое общество. Без фракций.
У меня пересыхает во рту. Без фракций? Мир, в котором никто не знает, кто он такой и что ему лучше подходит? Такого я себе даже представить не могу. Для меня это означает лишь хаос и взаимное отчуждение.
Тобиас усмехается.
– Хорошо. Так как ты хочешь свергнуть эрудитов?
– Иногда радикальные перемены требуют радикальных мер.
Тень Эвелин приподнимает плечо.
– Я понимаю, такое потребует серьезных разрушений.
Я вздрагиваю. Где-то, в темной части моей личности, я приветствую разрушение, если уничтожать будут эрудитов. Но сейчас это слово обретает для меня новое значение. Теперь я знаю, как это выглядит. Тела в серых одеждах, лежащие на тротуарах. Лидеры Альтруизма, которых убивают прямо на лужайках перед их домами, рядом с почтовыми ящиками. Я вжимаюсь лицом в тюфяк так, что лбу становится больно. Чтобы избавиться от воспоминаний. Избавиться.
– Вот для чего ты нам нужен, – говорит Эвелин. – Чтобы сделать это, необходима помощь лихачей. У них есть оружие и боевой опыт. А ты сможешь закрыть пропасть между ними и нами.
– Ты считаешь, я важный человек среди лихачей? Ты ошибаешься. Я – просто человек, который мало чего боится.
– Я полагаю, ты стал важным человеком среди них, – отвечает Эвелин. Она встает, и ее тень протягивается от пола до потолка. – И уверена, ты найдешь способ это сделать, если пожелаешь. Подумай.
Она откидывает назад вьющиеся волосы и завязывает их в узел.
– Двери открыты всегда.
Спустя пару минут он снова ложится рядом со мной. Я не желаю признаваться, что подслушивала, но очень хочу сказать ему одну вещь. Я не верю Эвелин, бесфракционникам и любому другому человеку, который так непринужденно говорит об уничтожении целой фракции.
Но прежде, чем я набираюсь смелости заговорить, его дыхание становится медленным и ровным. Он засыпает.
Глава 10
Я провожу рукой по шее, чтобы приподнять прилипшие волосы. Все тело болит, особенно ноги, которые просто жжет, даже когда я не шевелюсь. И пахну я не слишком приятно. Мне бы помыться.
Я выхожу в коридор и ищу душевую. Оказываюсь не единственной, у кого возникло такое желание. У душевых стоят несколько женщин. Половина из них обнажена, но остальных это совершенно не волнует. Найдя свободное место в углу, я сую голову под кран и стою под потоком холодной воды.
– Привет, – радуется мне Сьюзан. Я поворачиваюсь в сторону. Вода течет по носу и щекам. Она приносит два полотенца, белое и серое, с обтрепанными краями.
– Привет, – отвечаю я.
– У меня есть идея, – говорит она. Поворачивается ко мне спиной и расставляет руки в стороны, держа полотенце и тем самым отгораживая меня от остальных. Я вздыхаю с облегчением. Уединение. Хоть какое-то, насколько здесь возможно.
Я быстро раздеваюсь и хватаю кусок мыла, лежащий на полке.
– Как ты? – спрашивает она.
– Нормально, – отвечаю я, зная, что она спрашивает лишь потому, что так требуют правила, установленные в Альтруизме. Как бы мне хотелось, чтобы она говорила со мной свободно, без оглядки на правила. – А ты, Сьюзан?
– Лучше. Тереза сказала, что в убежищах бесфракционников теперь живет большая группа из Альтруизма, – говорит Сьюзан. Я намыливаю голову.
– А-а, – отвечаю я. Снова сую голову под струю воды и тру волосы левой рукой, чтобы вспенить мыло. – Ты собираешься к ним?
– Да, – отвечает Сьюзан. – Если тебе не нужна моя помощь.
– Спасибо за предложение, но, думаю, твоя фракция сейчас нуждается в тебе больше, – говорю я, закрывая кран. Хорошо бы, еще не надо было одеваться. Слишком жарко для джинсовых штанов. Но я хватаю с пола другое полотенце и спешно вытираюсь.
Надеваю красную рубашку. Очень не хочется снова носить что-то грязное, но у меня нет выбора.
– Думаю, что у некоторых женщин из бесфракционников есть запасная одежда, – гворит Сьюзан.
– Может, ты и права. Хорошо, теперь твоя очередь.
Я стою с полотенцем в руках, пока Сьюзан моется. Через некоторое время руки начинают болеть, но она не обращала внимания на свою боль ради меня, значит, я сделаю для нее то же самое. Когда она принимается за волосы, вода брызжет мне на ноги.
– Никогда бы не подумала, что мы окажемся вместе в такой ситуации, – замечаю я. – Болтать в общем душе заброшенного дома, спасаясь от эрудитов.
– Я считала, мы будем жить рядом, – отвечает Сьюзан. – Ходить вместе на общественные мероприятия. Вместе провожать детей до автобуса.