Преданная
– Я должна притворится, что ничего не замечаю? – спрашивает она.
Наверное, она думает, что я собираюсь убить Калеба.
– Правильно, – отвечаю я.
– Тогда сделай одолжение, замолви за меня словечко перед Эвелин. Устала вкалывать в ночную смену. Я – Дреа.
– Конечно.
Она сминает бумажку в кулаке, запихивает ее обратно в карман и удаляется. Я дожидаюсь, пока Дреа не вернется на свой пост. По-моему, ей все опостылело. Интересно, сколько людей бесследно исчезли отсюда за время правления Эвелин?
Вхожу. Калеб Прайор сидит за металлическим столом, согнувшись над книгой. Его волосы свалялись.
– Ты чего пожаловал?.. – бурчит он.
– Мне неприятно прерывать твое уединение… – делаю паузу.
Надо преподать Калебу урок.
– Знаешь, не могу сказать, что мне это неприятно. Твою казнь решили не откладывать. Она состоится сегодня ночью.
Мне удалось привлечь его внимание. Он смотрит на меня дикими, широко распахнутыми глазами, как дичь, нос к носу столкнувшаяся с охотником.
– Ты шутишь?
– Я неважный шутник.
– Нет, – трясет он головой. – У меня есть еще пара недель, только не сегодня, нет…
– Если ты сейчас заткнешься, я подарю тебе ровно час, чтобы ты привык к новой информации. А если нет, я нокаутирую тебя и застрелю в каком-нибудь переулке. Выбор за тобой.
Наблюдать за эрудитом то же самое, что следить за механизмом часов: шестеренки цепляются друг за друга и поворачиваются, чтобы сформировать определенный результат. В данном случае – осознание неминуемой гибели.
Внезапно Калеб хватает стул и замахивается им. Он сильно бьет меня ногой и выскакивает наружу. Бегу за ним по коридору, мою ладонь саднит. Я оказываюсь проворнее и врезаюсь ему в спину. Он растягивается на полу ничком, не успев сгруппироваться. Я прижимаю его коленом, стягиваю ему запястья пластиковым шнуром. Он стонет, когда я поднимаю его на ноги, из носа у него течет кровь. Дреа таращится в одну точку.
Тащу его к аварийному выходу. Мы спускаемся по узкой лестнице, эхо наших шагов звучит глухим диссонансом. Когда мы достигаем самого низа, я стучу в дверь. Мне открывает Зик, на его лице глупая улыбка.
– Были проблемы с охранниками?
– Нет.
– Дреа такая… ей на все наплевать.
– Точно.
– Я не удивлен. Это Прайор?
– Собственной персоной.
– Почему у него кровь?
– Потому, что он придурок.
Зик дает мне черную куртку с эмблемой бесфракционников. Она нашита на воротник.
– Не знал, что идиотизм имеет подобные симтопы.
Набрасываю куртку на плечи Калебу и застегиваю на его груди одну из кнопок.
– Я думаю, что это – новый симптом, – заявляю я. – Снаружи чисто?
– Да, я проверил. – Зик протягивает мне пистолет. – Он заряжен. Кстати, не забудь мне врезать. Я же буду заливать бесфракционникам, что ты отнял у меня ствол.
– Ты действительно хочешь, чтобы я ударил тебя?
– Слушай, просто вмажь мне, Четыре.
Мне драться нравится. Люблю ощущение взрывной силы, энергии и чувство некоей избранности. Но я ненавижу эту часть себя, именно она испорчена во мне больше всего.
Сжимаю ладонь в кулак, Зик собирается с духом.
– Только быстро, моя прелесть, – хмыкает он.
Я бью его прямо в челюсть. Останется хороший синяк, – алиби Зику будет обеспечено. Он стонет. Боль пронзает и мою руку, я трясу ей.
– Отлично, – сплевывает на пол Зик. – Кажется, хватит.
– Мне тоже.
– Вероятно, я тебя не увижу? Другие, возможно, вернутся, но ты… – он замолкает, но потом продолжает: – Просто мне кажется, что ты будешь только рад бросить все здесь.
– Да, ты прав. – Я смотрю на свои ботинки. – Уверен, что не хочешь пойти с нами?
– Не могу. Шона ни за что не согласится отправиться туда, куда вы, ребята, собираетесь. А я не должен ее оставлять, – он ощупывает свою челюсть и добавляет: – Присмотри там, чтобы Юрайя не напивался, ладно?
– Заметано, – говорю я.
– Нет, ты пообещай мне, – говорит он, и его голос начинает звучать низко, как всегда, когда он хочет подчеркнуть серьезность своих слов. – Обещай, что присмотришь за ним.
С того момента, как я их встретил, я всегда понимал, что Зик и Юрайя ближе друг к другу, чем большинство братьев. Они потеряли отца, будучи маленькими. Подозреваю, что после его смерти Зик полностью сосредоточился на своем брате. Не могу даже представить, каково это для Зика, видеть, как Юрайя покидает город, тем более, что тот сейчас совершенно раздавлен гибелью Марлен.
– Ладно, обещаю, – соглашаюсь я.
Я знаю, что мне давно пора уходить, но задерживаюсь еще на некоторое время, чувствуя всю значимость момента. Зик был одним из первых, с кем я близко сошелся у лихачей, после того как пережил инициацию. Затем он работал со мной в контрольной комнате, наблюдая за камерами и составляя идиотские программы, выводящие на экран случайные слова и числа. Он никогда не спрашивал у меня моего настоящего имени или того, почему я, заняв первое место при инициации, стал охранником и инструктором, вместо тогочтобы оказаться в руководстве. Он вообще ничего от меня не требовал.
– Давай обнимемся, что ли, – говорит он.
Продолжая держать одной рукой Калеба, обнимаю свободной рукой Зика, а он – меня. Потом, когда я уже тяну Калеба по переулку, не могу удержаться от того, чтобы не обернуться и не сказать:
– Я буду скучать по тебе.
– И я по тебе, моя прелесть.
Он хохочет, и его зубы блестят в полутьме. Это последнее, что я вижу, прежде чем отворачиваюсь, и мы с Калебом несемся к поезду.
– Вы куда-то собираетесь, – пыхтит Калеб на бегу. – Ты и еще кто-то с тобой.
– Да.
– Моя сестра тоже?
Вопрос вызывает во мне такую ярость, что никаких ругательств недостаточно. Приходится со всей силы врезать ему кулаком по уху. Он дергается и втягивает голову в плечи, ожидая второго удара. Интересно, похож ли я сейчас на своего отца, когда он бил меня?
– Она тебе не сестра, – говорю я. – Ты предал ее. Ты пытал ее. Забрал у нее то единственное, что у нее оставалось, – ее семью. И для чего? Для того, чтобы сохранить секреты Джанин и самому остаться целым и невредимым? Ты жалкий трус.
– Я не трус, – возражает Калеб. – Я знал, что если…
– Давай ты будешь держать свой рот на замке, ладно?
– Хорошо, – соглашается он. – И все же, куда ты меня тащишь? Ты прекрасно мог бы убить меня и здесь.
Я не отвечаю. Краем глаза замечаю движение позади нас на тротуаре. Кладу руку на пистолет, но тень исчезает в щели. Вновь тяну за собой Калеба, и мы продолжаем бег, но теперь я все время прислушиваюсь, не раздадутся ли чьи-нибудь шаги. Под ногами хрустят осколки стекла. Вижу мелькающие по сторонам темные здания и уличные указатели, болтающиеся на петлях, как неопавшие осенние листья.
Наконец, мы добираемся до станции, где должны сесть в поезд. Веду Калеба к металлической лестнице, по которой мы поднимаемся на платформу. Издалека приближается поезд, совершающий свой последний рейс по городу. В детстве поезда казались мне частью природных сил, живых и могучих, продолжающих свой путь независимо от того, что происходит в городе. Теперь это перестало быть тайной для меня, но значит очень многое: мой первый поступок в качестве лихача состоял в том, чтобы на ходу прыгнуть на крышу вагона. Так что поезда являлись для меня источником свободы, они дали мне силу и свободу.
Думая об этом, я перочинным ножом разрезаю шнур на запястьях Калеба и крепко держу его за руку.
– Ты еще не забыл? – говорю я.
Он расстегивает куртку и бросает ее на землю:
– Знаю.
Бежим по изношенным доскам платформы, рядом с открытой дверью последнего вагона. Калеб никак не может дотянутся до поручня, и мне приходится подсаживать его. Он спотыкается, но успевает подтянуться и заскакивает внутрь. Из-за него мне приходится бежать дальше, но я успеваю ухватиться за поручень. Мои мышцы едва выдерживают рывок.
Вижу Трис. Ее лицо слегка искажено кривой улыбкой. Черная куртка застегнута, капюшон надвинут на лицо. Она хватает меня за воротник, притягивает к себе и целует. Потом отстраняется и говорит:
– Всегда любила наблюдать за тобой.
Я усмехаюсь.
– Значит, вы все спланировали? – интересуется Калеб из-за моей спины. – Она что, собирается присутствовать при моей казни?
– Казни? – переспрашивает Трис, не удостаивая брата взглядом.
– Я ему сказал, что веду его на казнь, – отвечаю достаточно громко, чтобы и он расслышал. – Знаешь, типа того, что он сделал с тобой в штаб-квартире эрудитов.
– Я… Так это неправда? – его лицо, освещенное луной, вытягивается от изумления.
Я замечаю, что кнопки его рубашки застегнуты вкривь и вкось.
– Не совсем, – отвечаю ему. – На самом деле, я только что спас тебе жизнь.
Он начинает что-то говорить, и мне приходится прервать его.
– Подожди благодарить. Мы берем тебя с собой. За ограду.
Это именно то, чего он всеми силами пытался избежать, даже пожертвовал своей собственной сестрой. Так что это куда более подходящее наказание для него, чем смерть. Смерть слишком быстра, слишком надежна и неотвратима, а там, куда мы идем, ничего надежного нет.
Он выглядит испуганным, хотя и не настолько, насколько я надеялся. Мне кажется, я понимаю, о чем он сейчас думает. Он расставляет приоритеты: самое главное, это его жизнь; потом, его собственный комфорт и где-то на последнем месте люди, которых он, по идее, должен любить. А он такой подлый субъект, что не имеет даже понятия о том, насколько он подл. Его уже ничто не изменит. Вместо того, чтобы сердиться, я чувствую абсолютную безнадежность.
Я беру Трис за руку и веду ее в другой конец вагона, чтобы видеть, как город исчезает с глаз. Мы бок о бок стоим в открытых дверях, держась за поручни. Темные здания вырисовываются на фоне неба зубчатым силуэтом.
– Нас преследовали, – говорю я.
– Следует быть осторожнее, – откликается она.
– Где остальные?
– В первых вагонах, – отвечает Трис. – Я хотела побыть с тобой наедине.
Она улыбается, хотя мы должны быть серьезными.
– Я действительно буду скучать по городу, – произносит она.
– В самом деле? – удивляюсь я. – А по мне так пропади оно все пропадом.
– И там ничего не осталось, что тебе дорого? Ни одного хорошего воспоминания? – она пихает меня локтем в бок.
– Ладно, твоя взяла, – улыбаюсь я. – Ну, есть несколько.
– А есть какие-нибудь, не связанные со мной? – спрашивает Трис. – Как бы это ни звучало, ты понимаешь, что я имею в виду.
– Конечно, понимаю, – говорю я, пожимая плечами. – Фракция лихачей дала мне новую жизнь и под новым именем. Благодаря моему инструктору по инициации я стал Четыре. Это он дал мне имя.
– В самом деле? – она наклоняет голову. – Почему ты не познакомил меня с ним?
– Он мертв. Он был дивергентом, – я снова пожимаю плечами.
Но я не чувствую себя виноватым. Амар был первым, кто заметил, что я сам из дивергентов. Именно он помог мне скрыть это, но сам не сумел утаить свое отличие от других, за что и поплатился. Не говоря ни слова, она лишь прикасается к моей руке. Но я отшатываюсь.
– Сама видишь, слишком много плохих воспоминаний. Я готов все их оставить здесь.
Я чувствую себя опустошенным, но нет грусти, только облегчение. Эвелин остается в этом городе, как и Маркус, и все кошмары, дикие воспоминания и фракции, которые держали меня словно зверя в клетке, не давая мне жить. Я сжимаю руку Трис.
– Смотри, – и показываю на группу зданий вдалеке. – Там сектор альтруистов.
Глаза у нее какие-то отсутствующие, словно в глубине души она растерянна. Поезд стучит по рельсам, слеза скатывается по щеке Трис. Город исчезает во тьме.
11. Трис
Поезд замедляет ход. Мы приближаемся к ограде, и машинист – девушка-лихачка – дает нам понять, что скоро выходить.
Мы с Тобиасом сидим в дверях тамбура, колеса лениво перестукивают по рельсам. Он обнимает меня и, затаив дыхание утыкается носом в мои волосы. Я смотрю на него, вижу ключицу, выглядывающую из-под воротника рубашки, его чувственные губы. На душе у меня теплеет.
– О чем думаешь? – шепчет он мне на ухо.
Вздрагиваю от неожиданности. Сейчас я смотрела на него не так, как прежде. Такое чувство, что он только что поймал меня на чем-то недозволенном.
– Ни о чем. Почему ты спрашиваешь?
– Просто так.
Он еще теснее прижимается ко мне, я кладу голову ему на плечо. Глубоко вдыхаю холодный воздух. Солнце за день прогрело траву, и она по-прежнему пахнет летом.
– Мы около ограды, – ворчу я.
Действительно, здания исчезают, уступая место полям, на которых мерцают огоньки светлячков.
Позади нас, возле другой двери тамбура, скорчился, обняв коленки, Калеб. В какой-то момент наши глаза встречаются, и мне хочется заорать на него. Докричаться до самых темных глубин его души, чтобы, наконец, он услышал меня и понял, что натворил. Но вместо этого я просто смотрю ему в глаза. Он не выдерживает и отводит взгляд.
Я поднимаюсь на ноги, цепляясь за поручень. Тобиас и Калеб делают то же самое. Калеб норовит держаться позади нас, но Тобиас толкает его вперед, к самому дверному проему.
– Ты – первый. Прыгай по моей команде, – приказывает он. – Давай.
Он слегка понуждает Калеба, тот отрывается от порога вагона и исчезает во тьме. Тобиас прыгает следом. Я в вагоне одна.
Глупо жалеть о вещах, когда у тебя есть столько людей, по которым можешь соскучиться. Но я уже скучаю по этому поезду, как и по всем остальным поездам, возившим меня по моему городу с тех самых пор, как я достаточно осмелела, чтобы ездить на них. В последний раз провожу пальцами по шершавой стенке вагона, а затем прыгаю. Поезд движется очень медленно, а я, не рассчитав, отталкиваюсь слишком сильно, в результате, падаю, и сухая трава царапает мне руки. Поднимаюсь на ноги, пытаясь разглядеть в темноте Тобиаса и Калеба. Но прежде, чем нахожу их, слышу голос Кристины:
– Трис!
Они с Юрайей идут ко мне. У него в руках фонарик, и он выглядит куда более собранным и внимательным, чем накануне вечером. Хороший знак. За ними появляются лучи других фонариков, слышатся голоса.
– Ну, как твой брат? Прыгнул? – спрашивает меня Юрайя.
– Ага!
Наконец, я вижу Тобиаса, который за руку тащит к нам Калеба.
– Не понимаю, как человек из эрудитов может быть таким тупым, – ворчит Тобиас, – как ты все не понимаешь, что тебе от меня не удрать?
– Он прав, Калеб, – объясняет Юрайя. – Четыре – шустрый. Ну, может, и не такой шустрый, как я, но тебе, заяц, до него в любом случае далеко.
Кристина смеется.
– Почему заяц?
– Игра слов, – Юрайя приставляет ладони к голове, имитируя заячьи уши. – Зайка-знайка.
– У лихачей хватает странного жаргона. Прелесть, дуболом, зайка, вот… А правдолюбов вы называете как-нибудь?
– Конечно, – улыбается Юрайя, – сопляками.
Кристина сильно толкает Юрайю, и тот роняет фонарик. Тобиас, смеясь, подводит нас к остальным членам группы, стоящим поодаль. Тори сигналит фонариком в воздухе, чтобы привлечь наше внимание, и говорит:
– Хорошо, ребята. Джоанна с грузовиками ждет нас в десяти минутах ходьбы отсюда, так что пошли. Но если я услышу еще хоть один звук, вдарю так, что мало не покажется. Мы еще не выбрались наружу.
Мы строимся в компактную группу. Тори идет в нескольких футах впереди нас. Со спины, в темноте, она напоминает мне Эвелин: такие же сухие и жилистые ноги, прямая спина, пугающая уверенность в собственной правоте. При свете фонарика я могу разобрать татуировку ястреба на ее затылке, – первое, о чем я ее спросила, когда Тори тестировала меня на пригодность. Она сказала тогда, что это символ страха, который она преодолела, – страха темноты. Интересно, не подкрадывается ли этот страх к ней сейчас, пусть она и уверена, что ей удалось избавиться от него? Уходят наши страхи насовсем или остаются, просто теряя над нами власть?
Она отрывается от нас с каждой минутой. Темп, который она взяла, больше смахивает на пробежку, чем на ходьбу. Наверное, она стремится убежать из этого места, где был убит ее брат, и сама она стала отверженной.
Она так далеко ушла вперед, что, когда раздаются выстрелы, я вижу только падение ее фонарика, но не ее тела.
– Разбегаемся, – громкий голос Тобиаса перекрывает наши вопли. – Быстро.
Ищу в темноте его руку и не нахожу. Тогда нащупываю пистолет, полученный от Юрайи перед отъездом, выхватываю его, чувствуя, что не могу дышать, как будто что-то сдавило мне горло. Мне нужен свет. Срочно. Бегу к телу Тори, где лежит выпавший из ее руки фонарик.
Я слышу, но не воспринимаю выстрелы, крики, топот, биение собственного сердца. Падаю рядом с пятнышком света и тянусь за фонариком. А потом вижу ее лицо. Оно блестит от пота, глаза бешено вытаращены. Одна из пуль вошла ей в живот, другая – в грудь. Никаких шансов, что она выживет. Я могла сердиться на нее за драку в лаборатории Джанин, но она все-таки Тори, которая сохранила мой секрет. Мне становится не по себе, когда я вспоминаю, как шла за ней в комнату для проверки моих склонностей, а ее «ястреб» маячил передо мной.
Она замечает меня и фокусирует на мне взгляд. Морщится, но не произносит ни слова. Я стискиваю ее пальцы. И слышу, как кто-то приближается к нам. Разом направляю фонарик и пистолет в ту сторону. В луче света появляется женщина, на ее рукаве – повязка бесфракционников, ствол направлен мне в голову. Стреляю, стиснув зубы. Пуля попадает ей в живот, она кричит, ее выстрел направлен куда-то в небо. Смотрю на Тори, она уже неподвижна. Молча бегу прочь.
Мои ноги жутко болят, легкие горят огнем. Я не знаю, спасусь я или встречу опасность, но я не остановлюсь. Наконец, я вижу свет вдалеке. Сначала думаю, что это еще один фонарик, но по мере того, как я приближаюсь, понимаю, что источник света более мощный. Это – фары. Я слышу звук двигателя и падаю на землю, прячась в высокой траве. Выключаю свой фонарик, а пистолет держу наготове. Пикап замедляет скорость, и я слышу голос Кристины:
– Тори?
Пикап красный и ржавый, он принадлежит Товариществу. Встаю на ноги и освещаю себя фонариком. Машина тормозит. Кристина выпрыгивает из кабины и обнимает меня. А я пытаюсь осознать произошедшее: тело Тори, руки неизвестной женщины, хватающейся за живот… Бесполезно. Я не могу поверить в реальность этих видений.
– Слава богу, – говорит Кристина. – Но надо найти Тори.
– Тори мертва, – произношу я.
Вытираю слезы со щек тыльной стороной ладони, борюсь с собой, чтобы не зарыдать в голос.
– Я застрелила женщину, которая убила ее.
– Что? – выкрикивает Джоанна.
– Тори больше нет, – повторяю я.
Джоанна выдавливает:
– Ладно, давайте отыщем остальных.
Я забираюсь в пикап. Двигатель ревет, когда Джоанна нажимает на педаль газа. Машина подпрыгивает на кочках, прячущихся в густой траве.
– Вы видели наших? – спрашиваю я.
– Только Кару и Юрайю, – качает головой Джоанна.
Я хватаюсь за дверную ручку. Почему я искала Тобиаса? Что меня делать, если Тобиас не выбрался?
– Уверена, они в порядке, – произносит Джоанна, – твой мальчик позаботится о себе.
Я не спорю. Тобиас может за себя постоять, но при таком нападении шансы на выживание определяются случайностью. Ловкость и умение не помогут тебе избежать шальной пули. Надейся лишь на удачу или Провидение. Не знаю, сама я никогда не думала о том, верю ли я во что-нибудь.
Он в порядке, он в порядке. С Тобиасом все в порядке…
Мои руки дрожат, и Кристина кладет ладонь мне на колено. Джоанна везет нас к месту встречи, там нас должны ждать Юрайя и Кара. Я смотрю на стрелку спидометра, которая медленно ползет вправо, и замирает на числе 75. Машину трясет на ухабах, нас швыряет друг на друга в кабине.
– Там, – восклицает Кристина.
Впереди нас целый пучок огней, некоторые из них – тонкие лучики фонариков, другие – круглые, это – фары. Мы подъезжаем ближе, и я вижу его.
Тобиас сидит на капоте другого пикапа, его рукав пропитан кровью. Кара стоит рядом с аптечкой. В нескольких футах от них на траве расположились Калеб и Питер.
Не дожидаясь, пока Джоанна остановит машину, я открываю дверь, выпрыгиваю и бегу к ним. Тобиас встает, не обращая внимания на Кару, требующую, чтобы он сидел на месте, и бежит мне навстречу. Обнимает меня здоровой рукой, отрывает от земли, прижимает к себе. Его спина взмокла от пота, когда он целует меня, я чувствую соль на его губах. Напряжение разом спадает. Я чувствую, что стремительно возрождаюсь. Ура! Мы выбрались из города.
12. Тобиас
Моя рука подрагивает, словно благодаря пуле зажила самостоятельной жизнью. Трис касается моего плеча и указывает на что-то справа от нас. Вижу ряд длинных, низких строений, озаренных голубым светом, похожим на свет аварийный ламп.
– Что там? – спрашивает Трис.
– Теплицы, – пожимает плечами Джоанна. – Они не требуют серьезной заботы, а наш город растет, следовательно, растет и потребление. Нам требуются животные, сырье для производства тканей, пшеница и так далее.
Стекла блестят в свете звезд, скрывая от наших взглядов воображаемые мною сокровища: маленькие кустики со свисающими с веток ягодами или ряды картофельной ботвы, под которой в земле зреют клубни.
– Ух, ты! – восклицаю я.
– У Товарищества свои секреты, – в голосе Джоанны отчетливо слышатся нотки гордости.
Перед нами расстилается длинная прямая дорога с трещинами и колдобинами. По обочинам торчат корявые деревья, сломанные фонарные столбы и старые опоры линий электропередач. Бетон тротуара зарос сорняками, за ними темнеют кучи гнилых деревяшек: это заброшенные дома.
Здания здесь гораздо ниже тех, которые мы оставили позади, но не менее многочисленны. Древний город, уничтоженный для того, чтобы Товарищество могло заниматься сельским хозяйством. Он был разорен, сожжен дотла. Его дороги тоже исчезают, – земля медленно, но верно одерживает верх над асфальтом.
Я чувствую ветер, который перебирает пряди моих волос. Когда я был маленьким, моя мама изображала, что создает из воздуха разные вещи: молотки, гвозди, мечи или роликовые коньки, и «отдавала» их мне. Это была игра, в которую мы играли по вечерам, на лужайке, пока Маркус не возвращался домой. Так мы преодолевали страх.
В кузове сидят Калеб, Кристина и Юрайя. Последние двое соприкасаются плечами, но смотрят они в противоположные стороны, как чужие. Следом едет еще один пикап, управляемый Робертом, в нем – Кара и Питер. А Тори уже нет. Она проводила мой тест на пригодность той или иной фракции. Первой натолкнула меня на мысль, что я могу и должен оставить альтруистов. Я знаю, что не оплатил свой долг перед ней.
– Прибыли, – произносит Джоанна. – Вот внешняя граница, охраняемая патрулями лихачей.
Оказывается, тут нет никакой жуткой ограды, которая бы отмечала границу между городом и внешним миром. Но лихачи следят за тем, что происходит, из диспетчерской. Они контролируют, чтобы никто не пересек линию, отмеченную на их дисплеях рядом значков «Х». А маршруты самих патрулей проложены таким образом, чтобы у них кончался бензин, если они заедут слишком далеко. Это – тонкая система сдержек и противовесов, которая много лет хранила безопасность города и, конечно, не выдавала посторонним тайны альтруистов.
– Кто-нибудь пересекал границу? – интересуется Трис.
– Бывало, – кивает Джоанна. – В обязанности нашей фракции входило разбирательство с подобными ситуациями.
Трис вопросительно смотрит на нее.
– У каждый фракции есть свои сыворотки, – поясняет Джоанна. – Сыворотка лихачей вызывает галлюцинации, правдолюбов – заставляет говорить правду, Товарищества – позволяет примириться с судьбой, а сыворотка эрудитов несет смерть…
Трис вздрагивает, но Джоанна спокойно продолжает:
– Сыворотка альтруистов – стирает память.
– Что?
– Такое случилось с Амандой Риттер, – напоминаю я.
– Да, – подтверждает Джоанна. – Товарищество применяет сыворотку альтруистов к тем, кто пересекает границу. Я уверена, некоторые из них все же умудрились проскользнуть мимо нас.
Мы замолкаем. Я перевариваю услышанную информацию.
Существует что-то глубоко неправильное в самой идее стирания человеческой памяти. Я, конечно, знаю, это быда вынужденная мера, но мне очень неуютно. Такого не должно быть. Заберите у человека память, и вы присвоите его личность.
Я так возбужден, что мне хочется выпрыгнуть из собственной шкуры. Чем дальше мы удаляемся от патрулей и внешней границы, тем ближе к неизведанному миру. Я и в ужасе, и в восторге, смущен и воодушевлен, а также испытываю великое множество разнообразных иных чувств.
Вдруг в свете раннего утра я замечаю что-то впереди. Хватаю за руку Трис и кричу:
– Смотрите!
13. Трис
Внешний мир оказался полон дорог, темных зданий и заброшенных линий электропередач. Здесь нет ни одной живой души, не слышно ни звука, ничего не движется, кроме ветра и нас самих. Пейзаж похож на недосказанную фразу: его начало осталось незавершенным, как бы повисло в воздухе, и началась совершенно другая тема.