Четыре. История дивергента

Внезапно что-то опутывает меня своими плотными нитями. Кто-то подзывает меня с края сети.

Я просовываю пальцы в ячейки и подтягиваюсь на них. Я опускаю ноги на деревянную платформу, и мужчина с темно-бронзовой кожей и побитыми костяшками улыбается мне. Это Макс.

– Сухарь! – Он хлопает меня по спине, заставляя вздрогнуть. – Я рад, что ты продвинулся настолько далеко. Присоединяйся к неофитам. Я уверен, Амар сейчас спустится.

Позади него располагается темный туннель с каменными стенами. Лагерь Лихачества находится под землей. Странно, но я думал, что он будет висеть на верху небоскреба и болтаться на нескольких тонких канатах, воплощая все мои худшие кошмары в действительность.

Я пытаюсь спуститься и подойти к остальным новичкам, которые сменили свои старые фракции на Лихачество. Мои ноги снова функционируют. Девушка из Товарищества улыбается мне.

– Было на удивление весело, – произносит она. – Я – Миа. Ты в порядке?

– Похоже, он еле сдерживается, чтобы не блевануть, – замечает один из парней-правдолюбов.

– Лучше дай себе волю, старик, – добавляет его сосед, мальчишка из Правдолюбия. – Давай посмотрим на шоу.

Мой ответ напрашивается сам собой.

– Заткнитесь! – рявкаю я.

И к моему удивлению, они замолкают. Наверное, они давно не слышали такого от альтруистов.

Спустя пару мгновений я вижу, как Амар скатывается с края сетки и спускается по ступенькам. Он выглядит растрепанным и помятым, но готовым к следующей безумной затее. Он подзывает всех неофитов поближе, и мы полукругом выстраиваемся возле входа в зияющий туннель.

Амар складывает руки на груди.

– Меня зовут Амар, – начинает он, – я ваш инструктор. Я вырос здесь, а три года назад я успешно прошел посвящение, а это значит, что я могу работать инструктором сколько захочу. Вам повезло. Урожденные лихачи и перешедшие из других фракций в основном тренируются по отдельности, чтобы лихачи не сложили вас пополам в первый же день. – При его словах урожденные лихачи ухмыляются с другой стороны полукруга. – Но сейчас мы решили сделать некоторые изменения. Мы с лидерами Лихачества собираемся посмотреть, поможет ли осознание ваших страхов до тренировок лучше подготовить вас к посвящению. Поэтому, прежде чем мы пройдем в обеденный зал, вам нужно чуть-чуть познать себя. Следуйте за мной.

– А если я не хочу познавать себя? – спрашивает Зик.

Одного взгляда Амара достаточно, чтобы Зик забился в толпу урожденных лихачей. Я никогда не встречал таких людей, как Амар, – он то дружелюбный, то строгий, а иногда и то и другое одновременно. Он ведет нас по туннелю, затем останавливается у двери, встроенной в стену, и толкает ее плечом. Мы гуськом переступаем порог и оказываемся в сырой комнате с огромным окном. Над нами мерцают флуоресцентные лампы. Амар занят устройством, которое во многом напоминает то, которое использовалось во время моего индивидуального теста. Я слышу, как вода капает с потолка и стекает в лужу в углу.

За окном расположено другое – просторное и пустое – помещение. В каждом углу расположены камеры. Неужели весь лагерь Лихачества ими оборудован?

– В комнате обычно проходит пейзаж страха, – объявляет Амар, не глядя наверх. – Пейзаж страха – это симуляция, в которой вы боретесь со своими худшими кошмарами.

На столе рядом с устройством лежит ряд шприцев. В мерцающем свете ламп они выглядят зловеще – как орудия пыток, ножи, лезвия и даже раскаленная кочерга.

– Как это возможно? – удивляется парень-эрудит. – Вы же не знаете наши самые сильные страхи.

– Ты ведь Эрик? – уточняет Амар. – Конечно же ты прав, я не могу влезть тебе в голову, но сыворотка, которую я тебе вколю, простимулирует отделы твоего мозга, ответственные за страхи, и ты в принципе сам будешь моделировать препятствия. В данной симуляции, в отличие от индивидуального теста, вы будете понимать, что ваши видения нереальны. А я тем временем буду полностью контролировать симуляцию. Когда ваш пульс достигнет определенного уровня – то есть когда вы успокоитесь, чтобы встретиться с новым страхом, я перенесу вас к следующему препятствию с помощью встроенной в сыворотку программы. Когда вы испытаете все досконально, программа завершится, вы «проснетесь» в этой комнате и будете гораздо лучше разбираться в своих собственных страхах.

Он берет шприц с сывороткой и подзывает Эрика.

– Позволь мне удовлетворить твое эрудитское любопытство, – заявляет Амар. – Ты пойдешь первым.

– Но…

– Но, – спокойно прерывает его Амар, – я твой инструктор, поэтому в твоих интересах – делать то, что я говорю.

Сперва Эрик стоит неподвижно, потом снимает свой голубой пиджак, сворачивает вдвое и набрасывает на спинку стула. Он специально не торопится, вероятно, чтобы сильнее разозлить Амара.

В конце концов, он приближается к Амару, и тот чуть ли не яростно вонзает иглу в его шею. Потом он отправляет Эрика в соседнюю комнату. Когда Эрик замирает посреди комнаты за стеклом, Амар присоединяет себя к устройству симуляции электродами и нажимает какую-то кнопку на экране компьютера, чтобы начать программу.

Эрик стоит неподвижно, руки по швам. Он смотрит на нас через окно, и хотя он не двинулся с места, мне кажется, что он смотрит на что-то другое. Наверное, симуляция уже началась. Эрик не кричит, не мечется из стороны в сторону, не плачет, как стал бы вести себя человек, которому пришлось лицом к лицу встретиться со своими затаенными кошмарами. Его пульс, записываемый на мониторе впереди Амара, учащается, и шкала на экране поднимается, как птица, набирающая высоту. Эрик боится. Боится, но даже не шевелится.

– Что случилось? – шепчет мне Миа. – Сыворотка подействовала?

Я киваю в ответ.

Я наблюдаю за тем, как Эрик глубоко вдыхает и выдыхает воздух через нос. Его тело трясется и дрожит, словно земля колышется у него под ногами, но его дыхание по-прежнему – медленное и ровное. Мышцы Эрика сокращаются и расслабляются с интервалом в несколько секунд, как будто он непроизвольно напрягается и сразу исправляет это упущение. Я наблюдаю за его пульсом на мониторе перед Амаром – за тем, как он замедляется еще больше, пока Амар касается экрана, заставляя программу работать. Так происходит снова и снова – с каждым новым страхом. Я считаю их количество – десять, одиннадцать, двенадцать. Внезапно Амар дотрагивается до экрана в последний раз, и тело Эрика расслабляется. Он медленно моргает и самодовольно ухмыляется нам в окно.

Я замечаю, что урожденные лихачи, которые обычно тут же комментируют происходящее, теперь молчат. По-видимому, чутье меня не обмануло – Эрика следует остерегаться. Возможно, даже бояться.

Целый час я наблюдаю за тем, как другие неофиты сталкиваются со своими страхами, бегают и прыгают, целятся невидимыми пистолетами, а иногда – ложатся на пол, сжимаются в клубок и всхлипывают. Порой я догадываюсь, что они видят и что их терзает, хотя в основном демоны, с которыми они борются, остаются их личными переживаниями, известными только им и Амару.

Я холодею и вздрагиваю каждый раз, когда Амар вызывает следующего человека.

А потом в комнате остаюсь лишь я один. Больше неофитов нет. Миа, которая только что прошла симуляцию и вынырнула из пейзажа страха, на минуту прислоняется к задней стене, спрятав голову в ладонях. Она выглядит измотанной и волочит ноги по полу, не дожидаясь, пока Амар отпустит ее. Он бросает взгляд на последний шприц с сывороткой, лежащий на столе, затем на меня.

– Здесь только мы с тобой, Сухарь, – замечает он. – Давай покончим с этим.

Я делаю шаг по направлению к нему. Я практически не чувствую, как игла входит внутрь – я никогда не боялся уколов, хотя некоторые неофиты почти рыдали перед инъекцией. Я прохожу в соседнее помещение и таращусь в окно, которое с этой стороны выглядит как зеркало. На секунду, пока не запустилась симуляция, я смотрю на свое отражение. Значит, вот таким меня и видят окружающие – сутулым, высоким, костлявым парнем в мешковатой одежде и с кровоточащей ладонью. Я пытаюсь выпрямиться, и меня удивляет перемена, которая происходит, – я наблюдаю проявление некоей силы прямо перед тем, как комната исчезает.

Пространство заполняют изображения – городская линия горизонта, дыра на тротуаре семью этажами ниже меня, линия выступа под ногами. Ветер, сильнее, чем когда я по-настоящему был на крыше, несется по стене здания, давит на меня со всех сторон, а моя одежда полощется и бьет меня. Вдруг здание растет ввысь вместе со мной на крыше, унося меня прочь – далеко от земли. Дыра закрывается, теперь на ее месте темнеет дорожное покрытие.

Я отступаю от края, но ветер больше не дает мне отойти назад. Сердце стучит как бешеное, и наконец я сталкиваюсь с пониманием того, что должен делать – мне опять нужно прыгать, на этот раз не надеясь, что мне не будет больно, когда я рухну на землю.

Раздавленный Сухарь.

Я раскидываю руки, зажмуриваюсь, кричу сквозь сжатые зубы, а затем следую порыву ветра и быстро падаю, ударяясь об асфальт. Жгучая боль пронизывает меня насквозь. Я встаю, вытираю пыль со щеки и жду очередного испытания. Понятия не имею, каким оно будет. У меня нет времени на обдумывание собственных страхов. Я не могу размышлять о том, каково это – освободиться от страха, победить его. Неожиданно я понимаю, что, избавившись от кошмаров, я смогу стать сильным и непобедимым. Эта мысль пленит меня какое-то мгновение, но вдруг что-то врезается в мою спину. Потом я ощущаю удар в левый бок, а затем – в правый, и в итоге я оказываюсь заключенным в ящик, точно соответствующий размерам моего тела. Вначале шок не дает мне запаниковать, я вдыхаю спертый воздух и всматриваюсь в пустую темноту, а мои внутренности сжимаются в комок. Я уже не могу дышать. Не могу дышать.

Я закусываю губу, чтобы не всхлипывать – не хочу, чтобы Амар видел мои слезы и рассказывал лихачам о том, какой я трус. Мне нужно подумать, но я не могу – мне не хватает кислорода. Задняя стенка ящика выглядит так же, как в одном из моих воспоминаний, когда в детстве меня запирали на чердаке в качестве наказания. Я никогда не знал, когда это кончится и сколько часов я просижу во тьме с выдуманными чудовищами, ползающими по мне. В такие минуты я всегда слышал мамин плач, доносящийся из-за стены.

Я бью по стенке передо мной снова и снова, упрямо царапаю ее, не обращая внимания на то, что занозы вонзаются под ногти. Я поднимаю плечи и ударяю ящик всем телом – методично, без устали, – закрыв глаза и притворившись, что в действительности я не здесь. Не здесь. Выпустите меня, выпустите меня, выпустите меня, выпустите меня.

– Обдумай все хорошенько, Сухарь! – кричит чей-то голос, и я успокаиваюсь. Я вспоминаю, что я нахожусь под воздействием сыворотки. Я – в симуляции.

Обдумать. Как мне выбраться из тесной коробки? Какой-нибудь инструмент. Я нащупываю ногой какой-то предмет и тянусь вниз, чтобы поднять эту вещь. Но когда я нагибаюсь, крышка ящика двигается вместе со мной, и я уже не могу выпрямиться. Я сдерживаю крик и нащупываю пальцами заостренный конец лома. Я втискиваю его между досками, которые образуют левый угол ящика, и давлю со всей силы.

Доски сразу же разлетаются на части и падают рядом со мной. Я с облегчением вдыхаю свежий воздух, а передо мной возникает женщина. Я не узнаю ее лицо, она одета в белое и не принадлежит ни к одной из фракций. Я встаю, подхожу к ней и вижу стол, на котором лежит пистолет и пуля. Я хмурюсь. Это и есть мой страх?

– Кто ты? – спрашиваю я, но женщина не отвечает.

Мне ясно, что делать – нужно зарядить пушку и выстрелить. Мой страх усиливается, во рту пересыхает, и я неуверенно тянусь к оружию. Раньше я никогда не держал в руках пистолет, поэтому мне требуется несколько секунд, чтобы понять, как открыть барабан для патрона. Странно, но почему-то я думаю о свете, который исчезнет из ее глаз, об этой женщине, которую совсем не знаю. Мне незачем переживать из-за нее.

Но я боюсь – боюсь того, что мне придется делать в Лихачестве, и одновременно страшусь своих желаний. Боюсь скрытой жестокости в себе, взращенной моим отцом и годами тишины, которую навязывала мне фракция. Я вставляю пулю в барабан и беру пистолет обеими руками. Порез на ладони пульсирует. Я смотрю в лицо женщины. Ее нижняя губа подрагивает, на глаза наворачиваются слезы.

– Мне жаль, – говорю я и нажимаю на курок.

Пуля оставляет в ее теле крошечное отверстие, и женщина падает на пол, превращаясь в облако пыли. Но мой страх не исчезает. Я понимаю – сейчас должно что-то произойти, я чувствую, как смутное ощущение нарастает внутри меня. Маркуса еще нет, но он появится – я знаю это так же хорошо, как и свою фамилию. Нашу общую фамилию.

Меня окутывает круг света, и сквозь него я вижу изношенные серые туфли, которые приближаются ко мне. Маркус Итон подходит к границе круга, и я замечаю, что мужчина отличается от реального Маркуса. У этого Маркуса – впадины вместо глаз и зияющая черная пасть вместо рта. Он встает рядом со мной, и постепенно все больше и больше чудовищных копий моего отца проходят вперед, окружая меня. Зияющие пасти широко раскрыты, а головы наклонены под странными углами. Я стискиваю кулаки. В симуляции все точно не по-настоящему. Я уверен.

Первый Маркус расстегивает ремень и достает его из петель, остальные повторяют за ним все жесты. Постепенно ремни превращаются в металлические канаты, зазубренные на концах, которые они влачат за собой по полу. Маслянистые черные языки Маркусов скользят по краям черных ртов. Затем Маркусы замахиваются своими поблескивающими канатами, и я неистово ору, закрывая руками голову.

– Это для твоего же блага, – говорят Маркусы в унисон звенящими голосами.

Меня раздирает чудовищная боль. Я падаю на колени и зажимаю руками уши, будто это может меня защитить. Но ничто не может спасти меня, ничто. Я кричу снова и снова, но боль никуда не уходит, как и голос Маркуса: «Я не потерплю потакание слабостям в моем доме! Я не воспитывал тебя вруном!»

Я не могу, не хочу его слушать.

У меня в голове всплывает непрошеный образ. Я вспоминаю о скульптуре, которую мне дала мама. Я вижу свой письменный стол, куда я ее поставил накануне Церемонии, и боль начинает отступать. Я сосредотачиваюсь на ней и на сломанных вещах, разбросанных по комнате, на крышке сундука, сорванной с петель. Я помню руки моей мамы, ее тонкие пальцы, помню, как она закрыла сундук и вручила мне ключ.

Голоса исчезают один за другим, пока не остается ни одного.

Я опускаюсь на землю, ожидая следующего препятствия. Мои костяшки скребут по холодному и грязному каменному полу. Раздаются чьи-то шаги, и я готовлюсь к тому, что меня ждет, но неожиданно слышу Амара:

– Значит, это все? Черт, Сухарь, – удивляется он, останавливаясь рядом со мной и протягивая мне руку.

Я принимаю помощь и позволяю Амару поднять меня на ноги. Я не смотрю на него – не хочу видеть выражение его лица. Мне не нравится, что теперь он в курсе моих проблем и страхов. Я не хочу стать в его глазах жалким неофитом с искалеченным детством.

– Нам нужно придумать тебе другое прозвище, – бросает он между делом. – Что-то более жесткое, чем Сухарь. Например, Клинок или Убийца или нечто подобное.

Теперь я невольно кидаю на него недоуменный взгляд. Он слегка улыбается. Я замечаю в его улыбке тень сожаления, но не такую сильную, как я ожидал.

– На твоем месте мне бы тоже не хотелось говорить людям свое настоящее имя, – добавляет Амар. – Давай-ка что-нибудь перекусим.

Когда мы оказываемся в обеденном зале, Амар подводит меня к столу неофитов. Несколько лихачей уже развалились за ближайшими столами, уставившись в другую сторону зала, где повара в татуировках и пирсинге сервируют пищу. Обеденный зал представляет собой пещеру, подсвеченную снизу бело-голубыми лампами, которые придают помещению жутковатое свечение. Я занимаю свободный стул.

– Черт, Сухарь. Ты выглядишь так, будто вот-вот упадаешь в обморок, – фыркает Эрик, и один из парней-правдолюбов ухмыляется.

– Вы справились со своими страхами, – резюмирует Амар. – Мои поздравления. Но каждый из вас прошел первый день посвящения с различным успехом, – продолжает он и поглядывает на Эрика. – Однако никто из вас не справился так хорошо, как Четыре, – заявляет он, хлопая меня по плечу. Я хмурюсь. Четыре? Он говорит о моих страхах? – Эй, Тори! – Амар кричит ей через плечо. – Ты когда-нибудь слышала, чтобы у человека было только четыре страха?

– В последнем пейзаже страха, о котором я знаю, зафиксировано семь или восемь штук. А что? – интересуется Тори.

– У меня есть перешедший, у которого всего четыре страха.

Тори указывает на меня, и Амар кивает.

– Значит, в нашей фракции поставлен новый рекорд, – произносит Тори.

– Отличная работа. – Амар обращается ко мне, затем он поворачивается и направляется к столу, где расположилась Тори.

Неофиты молча таращатся на меня, широко раскрыв глаза. До симуляции я был обычным парнем, через кого можно было переступить на своем пути и потом стать настоящим лихачом. Но сейчас я как Эрик – тот, кого следует остерегаться или даже бояться.

Амар дал мне больше, чем другое имя. Он наделил меня силой.

– Послушай, а какое твое настоящее имя? Начинается на «и»? – спрашивает меня Эрик, сощурившись. Как будто ему что-то известно, но он не уверен, стоит ли объявлять об этом присутствующим.

Остальные тоже могут смутно помнить мое имя, которое прозвучало на Церемонии выбора. Но ведь и я помню их имена – просто буквы в алфавите, забытые в нервном помутнении, пока я маялся в очереди. Если я запомнюсь им в эту минуту и буду незабываемым типом, как и мой бесстрашный характер, возможно, мне удастся спастись.

Некоторое время я медлю, затем кладу локти на стол и вскидываю брови.

– Меня зовут Четыре, – отвечаю я. – Еще раз назовешь меня Сухарем, и у тебя будут неприятности.

Он закатывает глаза, но я понимаю, что он меня понял. Теперь у меня – другое имя, и я могу стать другим человеком. Тем, кто не терпит язвительные комментарии в свой адрес от эрудита-всезнайки. Я – тот, кто способен дать отпор.

Я – тот, наконец, кто готов бороться.

Четыре.