Дивергент

Я стою у стены, вполуха слушая болтовню Ала и Кристины, и наблюдаю за схваткой Молли и Эдварда. Он намного проворнее, так что сегодня Молли не победить.

По мере того как драка продолжается и мое раздражение утихает, я начинаю нервничать. Вчера Четыре советовал играть на слабостях противника, но, не считая полного отсутствия привлекательных черт, у Питера нет недостатков. Он достаточно высокий, чтобы быть сильным, но не настолько крупный, чтобы быть медлительным; у него нюх на чужие уязвимые места; он злобный и не станет меня жалеть. Хотелось бы сказать, что он меня недооценивает, но это ложь. Я действительно такая неумеха, как он считает.

Возможно, Ал прав, и мне следует пропустить пару ударов и притвориться, будто я потеряла сознание.

Но я не вправе даже не попытаться. Я не должна стоять в списке последней.

Когда Молли приподнимается с пола, явно оглушенная ударами Эдварда, мое сердце колотится так сильно, что пульсируют даже кончики пальцев. Я забыла, как стоять. Забыла, как бить. Я иду на середину арены, и у меня сводит живот, когда Питер направляется ко мне. Он выше, чем казалось, и мышцы его рук напряжены. Он улыбается мне. Интересно, если меня на него стошнит, это поможет?

Сомневаюсь.

– Все нормально, Сухарь? – спрашивает он. – У тебя такой вид, будто ты вот-вот заплачешь. Возможно, я не буду особо усердствовать, если ты разрыдаешься.

За плечом Питера я вижу у двери Четыре со сложенными на груди руками. Он кривит рот, как будто только что проглотил что-то кислое. Рядом с ним стоит Эрик и притопывает ногой быстрее, чем бьется мое сердце.

Только что мы с Питером стояли и смотрели друг на друга, и вот уже Питер поднимает руки к лицу, согнув локти. Его колени тоже согнуты, как будто он готовится прыгнуть.

– Ну же, Сухарь. – Его глаза сверкают. – Хватит и одной слезинки. Давай моли о пощаде.

При мысли о том, чтобы молить Питера о пощаде, у меня горчит во рту, и я автоматически пинаю его в бок. Или пнула бы, не поймай он мою ступню и не дерни на себя, заставив потерять равновесие. Я шлепаюсь спиной об пол, выдергиваю ногу и неуклюже поднимаюсь.

Я должна оставаться на ногах, чтобы он не пнул меня в голову. Это единственное, о чем я могу думать.

– Хватит играть с ней! – рявкает Эрик. – Я не собираюсь торчать здесь весь день.

Лукавая гримаса Питера тает. Он дергает рукой, и боль пронзает мою челюсть и разливается по лицу, отчего темнеет в глазах и звенит в ушах. Я моргаю и кренюсь набок, а комната тем временем куда-то падает и качается. Не помню, как его кулак коснулся меня.

Я слишком ошарашена, чтобы что-то делать, кроме как пятиться от него, насколько позволяет арена. Он бросается ко мне и сильно бьет в живот. Его нога вышибает воздух из легких, и мне больно, так больно, что невозможно дышать, а может, это из-за удара, не знаю, я просто падаю.

«Не падать». Это единственное, о чем я думаю. Я заставляю себя встать, но Питер уже здесь. Он хватает меня за волосы и бьет в нос. Эта боль другая, меньше похожа на укол и больше – на хруст, она хрустит у меня в голове, и перед глазами мелькают разноцветные пятна, синие, зеленые, красные. Я пытаюсь оттолкнуть его, молочу по рукам, и он снова бьет меня, на этот раз по ребрам. Мое лицо мокрое. Чертов нос. Наверное, это кровь, но голова слишком кружится, чтобы посмотреть вниз.

Он толкает меня, и я снова падаю, скребу руками по земле и моргаю, заторможенная, вялая, разгоряченная. Я кашляю и с трудом встаю. Лучше бы полежать, ведь комната кружится так быстро. И Питер кружится вместе с ней; я центр плоскости вращения, единственная неподвижная точка. Что-то прилетает мне в бок, и я снова едва не падаю.

«Не падать, не падать». Я вижу перед собой плотную массу, чье-то тело. Я бью со всей силы, и мой кулак попадает во что-то мягкое. Питер неубедительно стонет и шлепает меня по уху ладонью, тихонько посмеиваясь. У меня звенит в ушах, и я пытаюсь сморгнуть черные пятна; и как это мне что-то попало в глаза?

Краем глаза я вижу, как Четыре распахивает дверь и выходит. Очевидно, эта схватка ему не слишком интересна. Или он собирается выяснить, почему все кружится волчком, и я его прекрасно понимаю; мне тоже хотелось бы знать.

Колени подламываются, щека касается прохладного пола. Что-то бьет меня в бок, и я впервые кричу; пронзительный визг принадлежит кому-то другому, не мне; еще удар в бок, и я больше ничего не вижу, даже того, что под самым носом, мир гаснет. Кто-то кричит: «Хватит!» И я думаю: «слишком много» и «совсем ничего».

Проснувшись, я почти ничего не чувствую, только кашу внутри головы, как будто ее набили ватными шариками.

Я знаю, что проиграла, и единственное, что сдерживает боль, – то же, от чего путаются мысли.

– Ее глаз уже почернел? – спрашивает кто-то.

Я открываю один глаз – второе веко как будто приклеили. Справа от меня сидят Уилл и Ал; Кристина сидит слева на кровати, прижимая к челюсти пакет со льдом.

– Что с твоим лицом? – спрашиваю я.

Мои губы распухли и плохо слушаются. Она смеется.

– На себя посмотри! Раздобыть тебе глазную повязку?

– Что с моим лицом, я и так знаю, – отвечаю я. – Я при этом присутствовала. В некотором роде.

– Никак ты шутишь, Трис? – усмехается Уилл. – Надо почаще давать тебе обезболивающее, раз ты отпускаешь на нем шуточки. А ответ на твой вопрос – я ее побил.

– Поверить не могу, что ты проиграла Уиллу, – качает головой Ал.

– А что? Он хорош. – Кристина пожимает плечами. – К тому же, кажется, я наконец поняла, как перестать проигрывать. Надо просто не давать им бить меня в челюсть.

– Долго же до тебя доходило. – Уилл подмигивает ей. – Теперь ясно, почему ты не эрудитка. Туго соображаешь!

– Ты нормально себя чувствуешь, Трис? – спрашивает Ал.

У него карие глаза, почти такого же цвета, как кожа Кристины. На щеках щетина, и похоже, если бы он не брился, то обзавелся бы густой бородой. Сложно поверить, что ему всего шестнадцать лет.

– Ага, – отвечаю я. – Жаль только, нельзя остаться здесь навсегда и больше не видеть Питера.

Но я не знаю, где это – «здесь». Я лежу в длинной узкой комнате с двумя рядами кроватей. Между некоторыми кроватями – занавески. С правой стороны – пост медсестры. Наверное, лихачи лежат здесь, когда болеют или поранились. Женщина на посту наблюдает за нами поверх планшета. Я никогда еще не видела медсестер с таким обилием сережек в ухе. Некоторые лихачи должны добровольно выполнять работу, которой традиционно занимаются другие фракции. В конце концов, для лихачей нет смысла тащиться в городскую больницу по всяким пустякам.

Впервые я попала в больницу в шесть лет. Мать упала на тротуаре перед нашим домом и сломала руку. Услышав ее крик, я разрыдалась, но Калеб просто молча побежал к отцу. В больнице товарка в желтой блузке, с чистыми ногтями, улыбаясь, измерила маме кровяное давление и вправила кость на место.

Помнится, Калеб сказал матери, что рука заживет за месяц, потому что это всего лишь трещина. Я думала, он ее успокаивал, поскольку именно так поступают самоотверженные люди, но что, если он просто повторил то, что узнал? Что, если все его альтруистические склонности были на самом деле замаскированными чертами эрудита?

– Не переживай из-за Питера, – говорит Уилл. – По крайней мере, его побил Эдвард, который с десяти лет удовольствия ради учился рукопашному бою.

– Ладно. – Кристина смотрит на часы. – Похоже, мы опаздываем на ужин. Хочешь, посидим с тобой, Трис?

Я качаю головой.

– Все нормально.

Кристина и Уилл встают, но Ал жестом отсылает их вперед. У него ярко выраженный запах – приятный и свежий, похожий на шалфей и лемонграсс. Когда он ворочается по ночам, запах доносится до меня, и я понимаю, что Алу привиделся кошмар.

– Я просто хотел предупредить, что ты пропустила объявление Эрика. Завтра мы отправляемся на экскурсию к ограде, чтобы узнать об обязанностях лихачей, – говорит он. – Мы должны сесть на поезд в четверть девятого.

– Хорошо, – отвечаю я. – Спасибо.

– И не обращай внимания на Кристину. Ты не так уж плохо выглядишь. – Он чуть улыбается. – В смысле, ты выглядишь хорошо. Как и всегда. То есть… ты выглядишь смелой. Лихой.

Он отводит глаза и скребет в затылке. Тишина становится нестерпимой. Очень мило с его стороны, но по его поведению кажется, что это не просто слова. Надеюсь, я ошибаюсь. Меня не может тянуть к Алу – он слишком слаб для этого. Я улыбаюсь, насколько позволяет покрытая синяками щека, в надежде, что это разрядит обстановку.

– Ладно, не буду мешать отдыхать, – говорит он.

Он встает, чтобы уйти, но я хватаю его за запястье.

– Ал, с тобой все хорошо? – спрашиваю я.

Он непонимающе глядит на меня, и я добавляю:

– В смысле, тебе стало легче?

– Э-э… – Он пожимает плечами. – Немного.

Он выдергивает руку и засовывает в карман. Наверное, вопрос смутил его, потому что я впервые вижу его таким красным. Если бы я рыдала по ночам в подушку, я бы тоже немного смутилась. По крайней мере, когда я плачу, я знаю, как это скрыть.

– Я проиграл Дрю. После твоей схватки с Питером. – Он смотрит на меня. – Я пропустил несколько ударов, упал и замер. Хотя это было необязательно. Я решил… я решил, что поскольку я победил Уилла, то могу проиграть всем остальным и все же не оказаться в списке последним. Зато мне больше не придется никого бить.